ЧАСТЬ
ВТОРАЯ. ТОНАЛЬ И НАГВАЛЬ
4
Я шел к центру города по улице Пасео де ля реформа. Я был
утомлен. Высота города мехико без сомнения была с этим связана.
Я мог сесть на автобус или такси, но каким-то образом, несмотря
на мою усталость, мне хотелось пройтись. Это был воскресный
день. Движение было минимальным и все же выхлопные газы
автобусов и автомашин с дизельными двигателями делали узкие
улочки центрального района города похожими на ущелья смога.
Я пришел к Сокале и заметил, что кафедральный собор мехико,
казалось, более обветшал за последнее время с тех пор, как
я его видел. Я несколько углубился в огромные холлы. Циничная
мысль мелькнула у меня в голове.
Оттуда я направился на базар Лагунилья. У меня не было никакой
определенной цели. Я шел бесцельно, но хорошим шагом, ни
к чему в особенности не приглядываясь. Кончил я тем, что
остановился у прилавка старых монет и подержанных книг.
- Привет, привет! Смотри-ка, кто здесь! - сказал кто-то
слегка хлопнув меня по плечу.
Голос и восклицания заставили меня повернуться. Я быстро
повернулся направо и от удивления разинул рот. Человек,
заговоривший со мной был доном Хуаном.
- Боже мой, дон Хуан! - воскликнул я и дрожь прошла у меня
по телу с головы до ног. - что ты делаешь тут?
- Что ты делаешь тут? - ответил он как эхо.
Я сказал, что остановился в городе на пару дней, прежде
чем отправиться в горы центральной Мексики на поиски его.
- Что ж, скажем тогда, что я спустился с этих гор найти
тебя, - сказал он улыбаясь.
Он несколько раз похлопал меня по плечу.
Казалось, он был рад меня видеть. Он положил руки на бедра
и раздув грудную клетку спросил меня, нравится ли мне его
внешний вид. Только тут я заметил, что он одет в костюм.
Весь груз такой несообразности обрушился на меня. Я был
оглушен.
- Как тебе нравятся мои такуче? - спросил он, сияя. Он использовал
жаргонное слово "такучо" вместо стандартного испанского
слова "трахэ" - костюм. - Сегодня я в костюме,
сказал он, как бы объясняя, а затем, указывая на мой рот,
добавил, - закрой, закрой.
Я рассеянно смеялся. Он заметил мое смущение, его тело тряслось
от смеха, когда он поворачивался, чтобы я мог его видеть
со всех сторон. Его выправка была невероятной. На нем были
одеты светло-коричневый костюм с бритвенно острыми складками,
коричневые ботинки, белая рубашка и галстук! Это заставило
меня раздумывать над тем, есть на нем носки или же он надел
свои туфли прямо без них.
К моему ошеломлению добавлялось то безумное ощущение, которое
я имел, когда дон Хуан хлопнул меня по плечу, и я повернулся.
Мне казалось тогда, что я вижу его в его штанах цвета хаки,
в рубашке, сандалиях и соломенной шляпе. А затем, когда
он заставил меня осознать его одеяние, и когда я остановил
свое внимание на каждой детали его, целостность его одежды
стала фиксированной, как если бы я создал ее своими мыслями.
Мой рот, казалось, был таким участком моего тела, который
был наиболее поражен удивлением. Он открывался непроизвольно.
Дон Хуан слегка коснулся моего подбородка, как бы помогая
мне закрыть его.
- Ты определенно развиваешь второй подбородок, - сказал
он и рассмеялся прерывисто. Тут я понял, что он без шляпы
и что его короткие белые волосы расчесаны справа на пробор.
Он выглядел старым мексиканским джентльменом, безупречно
одетым городским жителем.
Я сказал ему, что, обнаружив его тут, я так разнервничался,
что мне необходимо сесть. Он хорошо меня понимал и предложил
пойти в ближайший парк.
Мы прошли несколько кварталов в полном молчании, а затем
пришли на площадь Гаррибальди, место, где музыканты предлагают
свои услуги. Своего рода биржа труда музыкантов.
Дон Хуан и я смешались с толпой зрителей и туристов и прошли
по парку. Через некоторое время он остановился, облокотился
о стену и слегка поддернул свои брюки на коленях. На нем
были светло-коричневые носки. Я попросил его объяснить мне
значение его загадочного вида. Его неопределенным ответом
было, что просто ему необходимо быть в костюме в этот день
по причинам, которые будут ясны для меня позднее.
То, что я обнаружил дона Хуана в костюме, было столь неземным,
что мое возбуждение было почти неуправляемым. Я не видел
его несколько месяцев и больше всего на свете хотел поговорить
с ним, но каким-то образом обстановка была неподходящей,
и мое внимание разбредалось. Дон Хуан, должно быть заметил
мою нервозность и предложил, чтобы мы прошли по парку Ля
Алямеда, более спокойному месту в нескольких кварталах отсюда.
В этом парке было поменьше людей, и мы без труда нашли пустую
скамейку. Мы сели. Моя нервозность уступила место чувству
неловкости. Я не смел посмотреть на дона Хуана.
Последовала длинная напряженная пауза. Все еще не глядя
на него, я сказал, что внутренний голос в конце концов погнал
меня искать его, что те поразительные события, свидетелем
которых я был в его доме, глубоко повлияли на мою жизнь
и что мне необходимо поговорить о них.
Он сделал жест нетерпения своей рукой и сказал, что в его
политику никогда не входит жить прошедшими событиями.
- Что сейчас важно, так это то, что ты выполнил мое предложение,
- сказал он. - ты принял свой повседневный мир как вызов,
и доказательством того, что ты накопил достаточное количество
личной силы, является тот неоспоримый факт, что ты нашел
меня без всякой трудности именно в этом месте, где предполагал.
- Очень сомневаюсь, чтобы я смог в это поверить, - сказал
я.
- Я ждал тебя, а затем ты показался, - сказал он. - это
все, что я знаю. Это все, что захочет знать любой воин.
- Что будет теперь, когда я нашел тебя? - спросил я.
- Во-первых, - сказал он, - мы не будем обсуждать проблемы
твоего разума. Этот опыт относится к другому времени и к
другому настроению. Правильно говоря они являются только
ступеньками бесконечной лестницы. Делать на них ударение
означало бы уходить прочь от того, что имеет место сейчас.
Воин, пожалуй, не сможет себе этого позволить.
У меня было почти неодолимое желание жаловаться. Не то,
что я сожалел о чем-либо, что случилось со мной, но я искал
утешения и сочувствия. Дон Хуан, видимо, знал мое настроение
и говорил так, как если бы я действительно произнес свои
мысли вслух.
- Только в качестве воина можно выстоять путь знания, -
сказал он. - воин не может жаловаться или сожалеть о чем-нибудь.
Его жизнь - бесконечный вызов, а вызовы не могут быть плохими
или хорошими. Вызовы - это просто вызовы.
Его тон был сухим и суровым, но его улыбка была теплой и
обезоруживающей.
- Теперь, когда ты здесь, что мы будем делать, так это ждать
знака, - сказал он.
- Какого рода знака? - спросил я.
- Мы должны узнать, может ли твоя сила стоять на своем,
- сказал он.
- прошлый раз ты жалко мелочился, на этот раз обстоятельства
твоей личной жизни, видимо, дали тебе по крайней мере на
поверхности все необходимое, чтобы иметь дело с объяснением
магов.
- А что есть шанс, что ты сможешь рассказать мне о нем?
- Это зависит от твоей личной силы, - сказал он. - как всегда
бывает в делании и неделании воинов, личная сила - это единственное,
что имеет значение. Пока что я могу сказать, что ты действуешь
неплохо.
После секундного молчания, как бы желая сменить предмет,
он поднялся и указал на свой костюм.
- Я надел свой костюм для тебя, - сказал он загадочным тоном.
- этот костюм - мой вызов. Смотри, как я хорошо выгляжу
в нем! Как легко! А? Ничего не скажешь!
Дон Хуан выглядел исключительно хорошо в своем костюме.
Все, о чем я мог подумать как отдушина для сравнения, это
о том, как мой дедушка обычно выглядел в своем тяжелом английском
фланелевом костюме. У меня всегда было ощущение, что он
чувствует себя неестественно, не на своем месте в костюме.
Дон Хуан, напротив, выглядел очень естественно.
- Ты думаешь для меня легко выглядеть естественно в костюме?
- спросил он.
Я не знал, что сказать. Для себя я однако заключил, судя
по его виду и по тому, как он себя вел, что для него это
самая легкая вещь в мире.
- Носить костюм - это вызов для меня, - сказал он. - вызов
такой же трудный, как для тебя было бы носить сандалии и
пончо. Однако у тебя никогда не было необходимости рассматривать
это как вызов.
Мой случай другой. Я - индеец.
Мы посмотрели друг на друга. Он поднял брови в молчаливом
вопросе, как бы ожидая моих замечаний.
- Основным различием между обычным человеком и воином является
то, что воин все принимает как вызов, в то время как обычный
человек принимает все или как благословение, или как проклятие.
Тот факт, что ты сегодня здесь, указывает, что ты потрогал
чешуйки в пользу пути воина.
Его пристальный взгляд волновал меня. Я попытался подняться
и пройтись, но он усадил меня.
- Ты будешь сидеть здесь и не елозить до тех пор, пока мы
не окончим. Мы ожидаем знака, мы не можем продолжать без
него, потому что того, что ты меня нашел недостаточно, как
было недостаточно того, что ты нашел Хенаро в тот день в
пустыне. Пружина твоей воли должна завестись и дать указание.
- Я не могу понять, чего ты хочешь, - сказал я.
- Я видел что-то кружащее вокруг парка, - сказал он.
- Это был олли? - спросил я.
- Нет, не был. Поэтому мы должны сидеть здесь и обнаружить,
что за знак накручивает твоя воля.
Затем он попросил меня дать ему детальный отчет о том, как
я выполнил те рекомендации, которые дали дон Хенаро и он
относительно моей повседневной жизни и моих взаимоотношений
с людьми. Я ощутил себя слегка раздраженным. Он снял с меня
напряжение тем доводом, что мои личные дела не были личными,
поскольку они включались в задачу магии, которую он и дон
Хенаро встраивали в меня. Я шутя заметил, что моя жизнь
была разрушена из-за этой задачи магии и пересказал ему
трудности в поддерживании моего повседневного мира.
Я говорил долго. Дон Хуан смеялся над моим отчетом до тех
пор, пока слезы не потекли у него по щекам. Он несколько
раз хлопал себя по ляжкам, и этот жест, который я видел
в его исполнении сотни раз, был определенно не на месте,
когда он исполнялся на костюмных брюках. Я был наполнен
тревогой, которую был обязан выразить словами.
- Твой костюм пугает меня более всего остального, что ты
делал со мной, - сказал я.
- Ты привыкнешь к нему, - сказал он. - воин должен быть
текучим и должен смещаться в гармонии с миром, его окружающим,
будь это мир разума или мир воли.
Самый опасный аспект такого смещения выходит на поверхность
каждый раз, когда воин обнаруживает, что мир ни то и ни
другое. Мне говорили, что единственным способом преуспеть
в этом критическом смещении, это продолжать свои действия
как если ты веришь. Другими словами, секрет воина в том,
что он верит, не веря. Очевидно однако, что воин не может
просто сказать, что он верит. И на этом все оставить. Это
было бы слишком легко. Простая вера устранила бы его от
анализа ситуации. Воин во всех случаях, когда он должен
связать себя с верой, делает это по собственному выбору,
как выражение своего внутреннего предрасположения. Воин
не верит, воин должен верить.
Несколько секунд он смотрел на меня. Пока я записывал в
свой блокнот. Я молчал. Я не мог сказать, что я понял разницу,
но я не хотел спорить или задавать вопросы. Я хотел подумать
над тем, что он сказал, но моя мысль разбегалась, когда
я смотрел вокруг. На улице позади нас стояла длинная очередь
автомобилей и автобусов, гудящих своими сигналами. На краю
парка метрах в сорока в стороне на одной линии со скамейкой,
где мы сидели, стояла группа людей около семи человек, включая
трех полицейских в светло-серых униформах. Они сгрудились
над человеком, неподвижно лежащим на траве. Казалось, он
был пьян или может быть серьезно болен. Я взглянул на дона
Хуана. Он тоже смотрел на человека. Я сказал ему, что по
какой-то причине я не способен сам разобраться в том, что
он только что мне сказал.
- Я не хочу больше задавать вопросы, - сказал я. - но если
я не прошу тебя объяснить, я не понимаю. Не задавать вопросов
очень ненормально для меня.
- Прошу тебя быть нормальным любыми средствами, - сказал
он с наигранной серьезностью.
Я сказал, что я не понимаю разницы между тем, когда человек
верит и должен верить. Для меня это одно и то же. Воспринимать,
что эти утверждения различны было бы все равно, что расщеплять
волосы.
- Помнишь историю, которую ты рассказывал мне о своей подруге
и ее кошках? - спросил он спокойно.
Он взглянул на небо и откинулся на скамейке, вытянув ноги.
Руки он заложил за голову и сократил мышцы всего тела, как
это бывало всегда, его кости издали громкий трещащий звук.
Он имел в виду историю, которую я однажды рассказывал ему
о своей подруге, которая нашла двух котят почти мертвых
в сушилке прачечной. Она привела их в нормальное состояние,
вернула им жизнь и путем отличного кормления и заботы вырастила
их в двух гигантских котов - черного и рыжего.
Два года спустя она продала свой дом. Поскольку она не могла
взять своих котов с собой и неспособна была найти для них
другой дом, все, что она могла сделать в подобных обстоятельствах
- это отнести их в ветеринарную лечебницу, чтобы их усыпили.
Я помогал ей отвозить их. Коты никогда не бывали в машине.
Она пыталась их успокоить. Они царапались и кусали ее, особенно
рыжий, которого она назвала макс. Когда мы наконец прибыли
к ветлечебнице, она взяла черного кота первого и, держа
его в руках ни слова не говоря, вышла из машины. Кот играл
с ней, трогая ее слегка лапкой, когда она толкнула стеклянную
дверь входа в лечебницу. Я взглянул на макса. Он сидел позади.
Движение моей головы, должно быть испугало его, потому что
он нырнул под сиденье водителя. Я откинул сидение, так как
не хотел лезть за ним под него, боясь, что он оцарапает
мне руки. Кот лежал в углублении пола машины. Он, казалось,
был очень возбужден. Дыхание его было ускоренным, он взглянул
на меня. Наши глаза встретились и захватывающее ощущение
завладело мной. Что-то охватило мое тело, какая-то тревога,
отчаяние, или может быть раздражение из-за того, что я участвую
в происходящем.
Я чувствовал необходимость объяснить максу, что это было
решением моей подруги, и я только помогаю ей. Кот продолжал
смотреть на меня, как бы понимая мои слова.
Я посмотрел, не идет ли она. Через стеклянную дверь я мог
видеть, что она разговаривает с приемщицей. Тело мое ощутило
странный толчок, и я автоматически открыл дверцу машины.
"Беги, макс, беги! - сказал я коту. Он выпрыгнул из
машины и промчался через улицу, стелясь телом по земле,
как настоящая кошка. Противоположная сторона улицы была
пустой. Там не стояло автомашин, и я мог видеть как макс
бежит по улице вдоль тротуара. Он добежал до угла большого
бульвара, а затем нырнул в водосточное отверстие канализационного
люка.
Моя подруга вернулась. Я сказал ей, что макс убежал. Она
забралась в машину, и мы уехали, не сказав ни единого слова.
В последующие месяцы этот инцидент стал для меня символом.
Мне казалось, а может я видел, отчаянный блеск в глазах
макса, когда он взглянул на меня, прежде чем выпрыгнуть
из машины, и я верил в то, что на какой-то момент это кастрированное,
перекормленное и бесполезное животное-игрушка стало котом.
Я сказал дону Хуану, что убежден, что макс перебежал улицу
и нырнул в канализационный люк, когда его "кошачий
дух" был неуязвим, и что может быть ни в какое другое
время своей жизни не была его "кошачесть" столь
очевидной. Впечатление, которое этот случай произвел на
меня было незабываемым. Я рассказал эту историю всем своим
друзьям. После рассказывания и перессказывания ее мое отождествление
с этим котом стало очень приятным.
Я считал себя похожим на Макса, сверхиндульгированного,
одомашненного многими способами и, однако же, я не мог не
думать, что всегда была возможность одного момента, в который
дух человека может овладеть всем его существом, точно так
же, как дух "кошачести" овладел разжиревшим и
бесполезным телом макса.
Дону Хуану понравилась история, и он сделал несколько замечаний
насчет нее. Он сказал, что не так уж трудно позволить духу
человека взлететь и взять верх. Удержать его, однако, это
нечто такое, что может сделать только воин.
- Что насчет истории с кошками? - спросил я.
- Ты рассказывал мне, что, по твоему мнению, ты пользуешься
своими возможностями, как макс, - сказал он.
- Я считаю, что это так.
- Что я пытался тебе рассказать, так это что, как воин,
ты не можешь просто поверить в это и все это так оставить.
Должен верить в случае с максом означает, что ты принимаешь
тот факт, что его побег мог быть бесполезным порывом. Он
мог прыгнуть в канализационный люк и сразу погибнуть. Он
мог утонуть или умереть от голода, или мог быть съеден крысами.
Воин принимает в расчет все эти вероятности, а затем он
выбирает верить в соответствии со своим внутренним предрасположением.
Как воин, ты должен верить, что макс сделал это. Что он
не только убежал, но что он сохранил свою силу. Ты должен
верить в это. Скажем так, что без этой веры ты не имеешь
ничего.
Различие стало очень ясно. Я думал, что я действительно
избрал верить, что макс выжил, зная, что он избалован жизнью
мягкого подушечного воспитания.
- Верить - легко и спокойно, - продолжал дон Хуан. - должен
верить - нечто другое. В этом случае, например, сила дала
тебе великолепный урок. Ты использовал лишь часть его. Предпочел
использовать. Однако, если ты должен верить, то ты должен
использовать все события.
- Я понимаю, что ты имеешь в виду, - сказал я.
Мой ум находился в состоянии ясности, и мне казалось, что
я схватываю его концепции совсем без всяких усилий.
- Боюсь, что ты еще не понимаешь, - сказал он почти шепотом.
Он посмотрел на меня. Секунду я выдерживал его взгляд.
- Как насчет другого кота? - спросил он.
- А? Другого кота? - повторил я невольно.
Я забыл о нем. Мой символ крутился вокруг макса. Другой
кот не имел для меня никаких последствий. Он не имел ко
мне никакого отношения.
- Но он имеет! - воскликнул дон Хуан, когда я выразил свои
мысли. - должен верить означает, что ты должен брать в расчет
и другого кота, того, который пошел, играя и облизывая руки
несущей его к его року. Это был тот кот, который пошел к
своей смерти доверчиво, полный своих кошачих суждений.
Ты думаешь, что ты похож на макса, поэтому ты забыл о другом
коте. Ты даже не знаешь его имени. Должен верить означает,
что ты должен учитывать все и прежде чем решить, что ты
похож на макса, ты должен взять в расчет, что ты может быть
похож на другого кота. Вместо того, чтобы убегать, спасая
свою жизнь и пользуясь своими возможностями, ты, может быть,
радостно идешь к своему року, наполненный своими суждениями.
В его словах была непонятная печаль. Или может быть печаль
была моей. Долгое время мы молчали. Мне никогда не приходило
в голову, что я могу походить на другого кота. Мысль была
очень неприятной для меня.
Какое-то замешательство и приглушенный звук голосов вывели
меня внезапно из моих умственных рассуждений.
Полицейские разгоняли людей, собравшихся вокруг человека,
лежащего на траве. Кто-то подложил ему под голову скатанный
пиджак. Человек лежал параллельно улице лицом к востоку.
С того места, где я сидел, я почти мог наверняка сказать,
что его глаза были открыты.
Дон Хуан вздохнул.
- Какой прекрасный день, сказал он, глядя на небо.
- Я не люблю город Мехико, - сказал я.
- Почему?
- Я ненавижу смог.
Он покачал ритмично головой, как бы соглашаясь со мной.
- Я бы лучше был с тобой в пустыне или в горах, - сказал
я.
- Если бы я был тобой, я бы этого не сказал, - сказал он.
- Я не имел в виду ничего плохого, дон Хуан.
- Мы оба знаем это. Имеет значение, однако, не то, что ты
хотел сказать. Воин или любой другой человек в данном случае
определенно не может хотеть быть где-либо еще. Воин, потому
что живет по вызову. Обычный человек
- Потому что он не знает, где его найдет его смерть. Взгляни
на того человека, что лежит на траве. Как ты думаешь, что
с ним неладно?
- Он или пьян или болен, - сказал я.
- Он умирает! - сказал дон Хуан с абсолютной уверенностью.
Когда мы сели здесь, я уловил отблеск его смерти, когда
она кружила вокруг него. Вот почему я велел тебе не вставать.
Дождь или солнце, но ты не должен вставать в этой скамейки
пока все не кончится. Это тот знак, которого мы ожидали.
Сейчас конец дня, как раз сейчас солнце почти садится. Это
твой час силы. Взгляни! Вид этого человека только для нас.
Он указал, что с того места, где мы сидели, нам ничто не
заслоняло вида этого человека. Группа зевак собралась полукругом
с другой стороны от него, противоположной нам.
Вид человека, лежащего на траве, был для меня очень беспокоящим.
Он был сухой телом, темный кожей, еще молодой. Его черные
волосы были коротки и вились. Рубашка его была расстегнута,
и грудь не покрыта. Он носил оранжевую кофту с дырами на
локтях и какие-то старые, избитые, серые босоножки. Он был
напряжен. Я не мог сказать, дышит он или нет. Я раздумывал
над тем, умирает он или не умирает, как сказал дон Хуан.
Или может быть просто дон Хуан использует событие, чтобы
сделать свою точку. Мой прошлый опыт с ним придавал мне
уверенность, что он каким-то образом заставлял все укладываться
в свои загадочные схемы.
Поле долгого молчания я повернулся к нему. Его глаза были
закрыты. Он начал говорить, не раскрывая их.
- Этот человек сейчас умрет, - сказал он. - хотя ты не веришь
этому, не так ли? - он открыл глаза и секунду смотрел на
меня. Глаза его были столь пронзительны, что я застыл.
- Нет, не верю, - сказал я.
Я действительно чувствовал, что все это слишком просто.
Мы пришли посидеть в парк и прямо в тот, как если бы все
это было подстроено, где был умирающий человек.
- Мир подстраивает себя к себе самому, - сказал дон Хуан,
выслушав мои сомнения. - это не подстроено. Это - знак,
действие силы.
Мир, поддерживаемый разумом, делает все это событием, которое
мы можем понаблюдать секунду на своем пути к более важным
делам. Все, что мы можем сказать об этом - так это, что
человек лежит на траве парка, вероятно, пьяный.
Мир, поддерживаемый волей, превращает это в действие силы,
которое мы можем "видеть". Мы можем видеть смерть,
кружащуюся вокруг человека, погружающую свои крючки все
глубже и глубже в его светящиеся волокна. Мы можем "видеть",
как светящиеся волокна теряют свою натянутость и исчезают
одна за другой.
Это две возможности, открытые для нас, светящихся существ.
Ты находишься где-то посередине, все еще желая, чтобы все
находилось под рубрикой разума, и тем не менее, ты можешь
отбросить тот факт, что твоя личная сила выдвинула знак.
Мы пришли в этот парк после того, как ты нашел меня, там,
где я тебя ждал. Ты нашел меня, просто наткнувшись на меня,
не думая, не планируя, и не используя намеренно свой разум.
А затем мы садимся здесь и ждем знака. Мы осознаем присутствие
этого человека. Каждый замечает его по-своему. Ты своим
разумом, я - своей волей.
Этот умирающий один из кубических сантиметров шанса, которых
сила воина всегда делает доступными для воина. Искусство
воина состоит в том, чтобы быть текучим для того, чтобы
схватить его. Я его схватил, а ты?
Я не мог ответить. Я осознал бесконечную пропасть внутри
себя и на мгновение ощутил те два мира, о которых он говорил.
- Какой это исчерпывающий знак! - продолжал он. - и все
для тебя. Сила показывает тебе, что смерть неизменная добавка
к долгу верить. Без осознания смерти все обычно, тривиально.
Только потому, что смерть подкарауливает нас, мир является
неизмеримой загадкой. Сила показала тебе это. Все, что я
сделал сам, так это развернул детали знака, чтобы тебе было
ясно направление. Но, развертывая детали, я показал тебе
также, что все, мною сказанное сегодня тебе, это то, во
что я должен верить сам, потому что это - продолжение моего
духа.
Мгновение мы смотрели друг другу в глаза.
- Я помню стихотворение, которое ты читал мне, - сказал
он, отводя глаза в сторону, - о человеке, который давал
обет умереть в париже. Как оно там?
Это было стихотворение Цезаря Вольхео "Черный камень
на белом камне". Я очень много раз читал и перечитывал
дону Хуану по его просьбе первые две строфы:
Я умру в Париже, когда идет дождь,
В тот день, который я уже помню,
Я умру в париже, и не убегу прочь
Может быть осенью, как сегодня, в среду.
Это будет среда, потому что сегодня,
Когда я пишу эти строки - среда.
Мои кости чувствуют поворот
И никогда настолько как сегодня за весь мой путь
Я не видел себя настолько одиноким.
Стихотворение нагнало на меня неописуемую меланхолию.
Дон Хуан сказал, что он должен верить, что умирающий имел
достаточно личной силы, чтобы иметь возможность выбрать
улицу города мехико как место своей смерти.
- Мы опять возвращаемся к рассказу о двух котах, - сказал
он. - мы должны верить, что макс осознал то, что над ним
нависло, и подобно тому человеку на траве имел достаточно
силы по крайней мере выбрать место своего конца. Но затем
там был другой кот. Также, как есть другие люди, чья смерть
обовьет их тогда, когда они одиноки, не осознают ее и смотрят
на стены и потолок безобразной загроможденной комнаты.
Тот человек, с другой стороны, умирает там, где он всегда
жил, на улицах. Три полицейских - его почетный караул. И
когда он потеряет сознание, его глаза уловят последний отблеск
огней в магазинах на противоположной стороне улицы, машины,
деревья и вереницы людей, снующих вокруг, а его уши будут
наполнены в последний раз звуками транспорта и голосами
проходящих мимо мужчин и женщин.
Так что видишь, без осознания присутствия нашей смерти -
нет никакой силы и никакой мистики.
Я долгое время смотрел на человека. Он был неподвижен. Может
быть он был мертв, но мое неверие больше не имело никакого
значения. Дон Хуан был прав. Долг верить, что мир загадочен
и неизмерим, было выражением самого глубокого предрасположения
воина. Без него он не имел ничего.
5. ОСТРОВ ТОНАЛЯ
Мы с доном Хуаном встретились на следующий день в том же
самом парке около полудня. На нем все еще был его коричневый
костюм. Он снял свой пиджак, сложил его тщательно, но с
оттенком высшей небрежности, и положил на скамейку. Его
небрежность была очень рассчитанной и в то же время полностью
естественной. Я поймал себя на том, что глазею на него.
Он, казалось, осознавал тот парадокс, перед которым меня
поставил, и улыбнулся. Он поправил галстук. На нем была
бежевая рубашка с длинными рукавами. Она очень хорошо на
нем сидела.
- Я все еще имею на себе свой костюм, потому что хочу рассказать
тебе кое-что имеющее огромную важность, - сказал он, похлопав
меня по плечу. - вчера для тебе было хорошее представление,
сейчас время прийти к каким-нибудь окончательным соглашениям.
Он сделал долгую паузу. Казалось, он подготавливает фразу.
У меня было странное ощущение в животе. Моим немедленным
заключением было то, что он собирается рассказать мне объяснение
магов. Он пару раз поднимался и прохаживался передо мной,
как если бы ему было трудно выразить словами то, что у него
на уме.
- Пойдем в ресторан напротив и перекусим, - сказал он наконец.
Он развернул свой пиджак и прежде чем надеть его показал
мне, что тот отлично отглажен. "Все сделано согласно
существующему порядку, - сказал он и улыбнулся как бы гордый
этим, как если бы это имело значение.
- Я вынужден обратить на это твое внимание или бы ты не
заметил этого. А сейчас очень важно, чтобы ты это осознал.
Ты осознаешь все только тогда, когда ты думаешь, что тебе
это нужно. Условие воина однако состоит в том, чтобы осознавать
все во всякое время.
Мой костюм и все эти аксессуары важны, потому что они представляют
мое положение в жизни, или скоре одну из двух частей моей
целостности. Этот разговор давно ожидал своей очереди. Я
чувствую, что сейчас для него пришло время. Однако должен
он был быть проведен как следует или же он совсем не будет
иметь смысла. Мне нужен был мой костюм, чтобы дать тебе
первый намек. Я считаю, что он его дал. Теперь время разговаривать,
потому что, что касается этой темы, то тут невозможно полное
понимание без разговора.
- Что это за тема, дон Хуан?
- Целостность самого себя.
Он резко поднялся и повел меня в ресторан в большом отеле
напротив. Хозяйка довольно недружелюбно дала нам столик
в заднем углу. Очевидно избранные места были вдоль окон.
Я сказал дону Хуану, что эта женщина напомнила мне другую
хозяйку в Аризоне, где мы с ним когда-то ели, которая спросила
нас, прежде чем вручила нам меню, хватит ли у нас денег.
- Я не виню эту бедную женщину тоже, - сказал дон Хуан,
как бы симпатизируя ей. - она также, как и та, другая, боится
мексиканцев.
Он мягко засмеялся. Пара людей за соседними столами повернула
головы и посмотрела на нас.
Дон Хуан сказал, что не зная, а может быть даже вопреки
себе, хозяйка дала нам самый лучший столик в доме. Столик,
где мы можем разговаривать, а я могу писать от всего сердца.
Я только что вытащил свой блокнот из кармана и положил его
на стол; когда к нам внезапно подлетел официант. Казалось,
он тоже был в плохом настроении. Он стоял над нами с вызывающим
видом.
Дон Хуан начал заказывать очень сложный обед для себя. Он
заказывал, не глядя на меню, как если бы знал его наизусть.
Я растерялся. Официант появился неожиданно, и я не успел
прочитать меню, потому я сказал ему, что хочу то же самое.
Дон Хуан прошептал мне на ухо: "даю тебе честное слово,
у них нет того, что я заказал.
Он вытянул руки и ноги и сказал мне, чтобы я расслабился
и сидел удобно, потому что пока приготовят обед пройдет
вечность.
- Ты на очень примечательном перекрестке, - сказал он. -
может быть последнем, и может быть также самом трудном для
понимания. Некоторые из тех вещей, которые я собираюсь указать
тебе сегодня, наверное никогда не станут ясными. Во всяком
случае от них и не ожидается этого. Поэтому не раздражайся
и не разочаровывайся. Все мы немые существа, когда вступаем
в мир магии. А вступление в него ни в коем случае не гарантирует
нам, что мы изменимся. Некоторые из нас остаются немыми
до самого конца.
Мне понравилось, когда он включил себя в среду идиотов.
Я знал, что сделал это не из доброты, а как дидактическое
средство.
- Не теряйся, если ты не улавливаешь того, что я буду тебе
говорить,
- продолжал он. - учитывая твой темперамент, я боюсь, что
ты сможешь сбить самого себя с ног, пытаясь понять. Не надо!
То, что я собираюсь сказать, предназначается только для
того, чтобы указать направление.
У меня появилось внезапное ощущение тревоги. Предупреждение
дона Хуана бросило меня в бесконечные рассуждения. В других
случаях он предупреждал меня точно таким же образом, и каждый
раз после того, как он это делал, то, о чем он меня предупреждал,
оборачивалось разрушительным событием.
- Я становлюсь очень нервным, когда ты разговариваешь со
мной таким образом, - сказал я.
- Я знаю это, - ответил он спокойно. - я намеренно заставляю
тебя подняться на цыпочки. Мне нужно твое внимание, твое
нераздельное внимание.
Он сделал паузу и взглянул на меня.
Я рассмеялся нервно и неприязненно. Я знал, что он растягивает
драматические возможности ситуации настолько, насколько
может.
- Я не говорю тебе это для эффекта, - сказал он как бы прочитав
мои мысли. - я просто даю тебе время сделать необходимую
настройку.
В этот момент к нашему столу подошел официант и заявил,
что у них нет ничего из того, что мы заказали. Дон Хуан
громко засмеялся и заказал кукурузные блинчики с мясом и
бобы. Официант укоризненно усмехнулся и сказал, что они
такого не готовят, предложив бифштекс или курицу. Мы договорились
о супе.
Ели мы в молчании. Мне суп не понравился, и я не мог его
докончить, но дон Хуан съел свой весь.
- Я надел свой пиджак, - сказал он внезапно, - чтобы рассказать
тебе о том, что ты уже знаешь, но то, что следует разъяснять,
чтобы оно стало эффективным. Я ждал до сих пор, потому что
Хенаро чувствует, что ты не только должен хотеть пойти по
дороге знания, но сами твои усилия, должны быть достаточно
неуязвимы, чтобы сделать тебя стоящим этого знания. Ты действовал
хорошо. Теперь я расскажу тебе объяснение магов.
Он опять сделал паузу, потер щеки и поиграл языком внутри
рта, как бы ощупывая зубы.
- Я собираюсь рассказать тебе о тонале и нагвале, - сказал
он и взглянул на меня пронзительно.
Это был первый раз за время нашего знакомства, чтобы он
использовал эти два термина. Я был смутно знаком с ними
из антропологической литературы о культурах центральной
Мексики. Я знал, что тональ считается своего рода сторожевым
духом, обычно животным, которого ребенок получал при рождении
и с которым он был связан интимными узами до конца своей
жизни. Нагваль - было название, дававшееся животному, в
которое маг мог превращаться, или же тому магу, который
практиковал такие превращения.
- Это мой тональ, - сказал дон Хуан, потерев руками грудь.
- Твой костюм?
- Моя личность.
Он похлопал по груди, по коленям по ребрам.
- Мой тональ - все это. Он мне объяснил, что каждое человеческое
существо имеет две стороны, два отдельных существа, две
противоположные стороны, которые становятся действующими
в момент рождения. Одна называется "тональ", другая
- "нагваль". Я рассказал ему, что антропологи
знали об этих двух концепциях. Он позволил мне говорить,
не прерывая.
- Ну, что бы ты там ни думал или знал о них, это чистая
чепуха, - сказал он. - я основываю это заявление на том
факте, что то, что я тебе говорю о тонале и нагвале, не
могло быть сказано тебе раньше. Любой идиот знал бы, что
ты ничего об этом не знаешь, потому что, чтобы познакомиться
с этим, тебе следует быть магом, а ты не маг. Или тебе нужно
было бы говорить об этом с магом, а ты не говорил. Поэтому
отбрось все то, что ты слышал об этом раньше, потому что
это неприложимо.
- Это было только замечанием, - сказал я.
Он поднял брови с комическим жестом.
- Твои замечания неуместны, - сказал он. - на этот раз мне
нужно твое нераздельное внимание, поскольку я собираюсь
познакомить тебя с тоналем и нагвалем. Маги имеют особый
и уникальный интерес к этому знанию. Я бы сказал, что тональ
и нагваль находятся исключительно в сфере людей знания.
В твоем случае это заслонка, которая закрывает все то, чему
я тебя обучал. Поэтому я ожидал до сих пор, чтобы заговорить
о них.
- Тональ - это животное, которое охраняет человека. Я бы
сказал, пожалуй, что это хранитель, который может быть представлен
как животное, но это не важный момент.
Он улыбнулся и подмигнул мне.
- Теперь я использую твои собственные слова, - сказал он.
- тональ - это общественное лицо.
Он засмеялся, я полагаю, при виде моего замешательства.
- Тональ является по праву защитником, хранителем. Хранителем,
который большей частью превращается в охранника.
Я путался со своим блокнотом. Я старался уделять внимание
тому, что он говорит. Он засмеялся и скопировал мои нервные
движения.
- Тональ - это организатор мира, - продолжал он. - может
быть лучшим способом описания его монументальной работы
будет сказать, что на его плечах покоится задача приведения
хаоса мира в порядок. Но будет чрезмерным заявлять, как
это делают маги, что все то, что мы знаем как люди, является
работой тоналя.
В данный момент, например, все, что участвует в попытке
найти смысл в нашем разговоре, является твоим тоналем. Без
него были бы только бессмысленные звуки и гримасы, и ты
не понял бы ничего из того, что я говорю.
Скажу далее, что тональ является хранителем, который охраняет
нечто бесценное, нас самих. Поэтому врожденным качеством
тоналя является быть консервативным и ревнивым относительно
своих действий. А поскольку его деяния являются самой что
ни на есть важнейшей частью нашей жизни, то не удивительно,
что он постепенно изменяется в каждом из нас из хранителя
в охранника.
Он остановился и спросил меня, понял ли я. Я автоматически
утвердительно кивнул головой, и он улыбнулся с видом недоверия.
- Хранитель мыслит широко и все понимает, - объяснил он.
- охранник, с другой стороны, бдительный, узко мыслящий
и большей частью деспот. Скажу далее, что тональ во всех
нас был превращен в мелочного и деспотичного охранника в
то время, как он должен бы быть широко мыслящим хранителем.
Я определенно не улавливал нити его объяснения. Я расслышал
и записал каждое слово и однако же, я был, казалось, забит
каким-то своим собственным внутренним диалогом.
- Мне очень трудно следить за тобой, - сказал я.
- Если бы ты не цеплялся за разговоры с самим собой, то
у тебя не было бы неприятностей, - сказал он резко.
Его замечание ввергло меня в длинное объяснительное заявление.
В конце концов я спохватился и извинился за свою настойчивость
защищаться.
Он улыбнулся и сделал знак, который, казалось, показывал,
что его это действительно не раздражает.
- Тональ - это все, что мы есть, - продолжал он. - назови
его! Все, для чего у нас есть слово - это тональ. А поскольку
тональ является его собственным деянием, тогда все, очевидно,
попадает в его границы.
Я напомнил ему, что он сказал, будто "тональ"
был общественным лицом. Термин, который сам я использовал
с ним, чтобы обозначить человеческое существо как конечный
результат процесса социализации. Я указал, что тональ был
продуктом. Он не мог быть всем, как он сказал, потому что
мир вокруг нас не является продуктом социализации.
Дон Хуан напомнил мне, что мой аргумент не имеет под собой
основы для него, и что намного ранее он уже отмечал, что
не существует никакого мира в широком смысле, а только описание
мира, которое мы научились визуализировать и принимать как
само собой разумеющееся.
- Тональ - это все, что мы знаем, - сказал он. - я думаю,
что это само по себе уже достаточная причина для того, чтобы
тональ был таким сверхсильным делом.
Он на секунду остановился. Казалось, он определенно ожидает
замечаний или вопросов, но у меня их не было, однако же,
я чувствовал себя обязанным задать вопрос и старался сформулировать
подходящий. Мне не удалось. Я чувствовал, что предупреждения,
которыми он открыл наш разговор, являлись, возможно, детергентом
для любых вопросов с моей стороны. Я чувствовал себя странно
онемевшим. Я не мог сконцентрироваться и привести в порядок
свои мысли. Фактически я чувствовал и знал без тени сомнения,
что я не способен думать, и в то же время я знал это не
думая, если только это возможно.
Я взглянул на дона Хуана. Он глядел на среднюю часть моего
тела. Он поднял глаза, и ясность мысли вернулась ко мне
мгновенно.
- Тональ - это все, что мы знаем, - повторил он медленно,
- и это включает не только нас, как личности, но и все в
нашем мире. Можно сказать, что тональ это все, что встречает
глаз.
Мы начинаем растить его с момента рождения. В тот момент,
когда мы делаем первый вдох воздуха, мы вдыхаем также силу
для тоналя. Поэтому правильно сказать, что тональ человеческого
существа интимно связан с его рождением.
Ты должен запомнить этот момент. Очень важно понимание всего
этого. Тональ начинается с рождения и заканчивается со смертью.
Я хотел пересмотреть все, что он сказал. Я уже было раскрыл
рот, чтобы попросить его повторить неясные точки нашего
разговора, но к своему изумлению я не смог произнести свои
слова. Я испытывал очень любопытную неспособность. Мои слова
были тяжелыми, и я не имел никакого контроля над этим ощущением.
Я взглянул на дона Хуана, чтобы показать ему, что не могу
говорить. Он опять смотрел на мой живот.
Он поднял глаза и спросил, как я себя чувствую. Слова полились
из меня, как будто прорвало плотину. Я рассказал ему, что
у меня было любопытное ощущение, будто я не могу ни говорить
ни думать, и в то же время мои мысли были кристально ясными.
- Твои мысли были кристально ясными? - спросил он.
Я сообразил тогда, что ясность не относилась к моим мыслям,
а только к моему восприятию мира.
- Ты что-нибудь делаешь со мной, дон Хуан? - спросил я.
- Я пытаюсь убедить тебя в том, что твои замечания не нужны,
- сказал он и засмеялся.
- Значит ты не хочешь, чтобы я задавал вопросы?
- Нет, нет, задавай, все, что хочешь. Но не давай отвлекаться
своему вниманию.
Я вынужден был признать, что был рассеян из-за безбрежности
темы.
- Я все еще не могу понять, дон Хуан, что ты имеешь в виду
под тем заявлением, что тональ это все, - сказал я после
секундной паузы.
- Тональ это то, что делает мир.
- Тональ является создателем мира?
Дон Хуан почесал виски.
- Тональ создает мир только образно говоря. Он не может
создать или изменить ничего, и тем не менее он делает мир,
потому что его функция состоит в том, чтобы судить, свидетельствовать
и оценивать. Я говорю, что тональ делает мир, потому что
он свидетельствует и оценивает его согласно своим тональным
законам. Очень странным образом тональ является творцом,
который не творит ни единой вещи другими словами, тональ
создает законы, по которым он воспринимает мир, так что,
образно говоря, он творит мир.
Он мурлыкал популярную мелодию, отбивая ритм пальцами на
краю стула. Его глаза сияли. Казалось, они искрятся. Он
усмехнулся и покачал головой.
- Ты не слушаешь меня, - сказал он улыбаясь.
- Слушаю, у меня нет никаких проблем, - сказал я, но не
очень убежденно.
- Тональ - это остров, - объяснил он. - лучший способ описать
его, это сказать, что тональ - вот это.
Он очертил рукой середину стола.
- Мы можем сказать, что тональ как вершина этого стола,
остров, и на этом острове мы имеем все. Этот остров фактически
мир.
Есть личные тонали для каждого из нас и есть коллективный
тональ для всех нас в любое данное время, который мы можем
назвать тоналем времен.
Он показал на ряд столов в ресторане. - Взгляни, каждый
стол имеет одни и те же очертания. Определенные предметы
есть на каждом из них. Индивидуально они, однако, отличаются
один от другого. За одними столами больше людей, чем за
другими, на них разная пища, разная посуда, различная атмосфера,
и однако мы должны согласиться, что все столы в ресторане
очень похожи. Та же самая вещь происходит с тоналем. Мы
можем сказать, что тональ времен это то, что делает нас
похожими. Точно также, как все столы в этом ресторане похожи.
Каждый стол, тем не менее, это индивидуальный случай, точно
так же, как личный тональ каждого из нас. Однако, следует
иметь в виду тот важный момент, что все, что мы знаем о
нас самих и о нашем мире, находится на острове тоналя. Понимаешь,
о чем я говорю?
- Если тональ это все, что мы знаем о нас и нашем мире,
что же такое нагваль?
- Нагваль - это та часть нас, с которой мы вообще не имеем
никакого дела.
- Прости, я не понял.
- Нагваль - это та часть нас, для которой нет никакого описания.
Нет слов, нет названий, нет чувств, нет знания.
- Но это противоречие, дон Хуан. По моему мнению, если это
не может быть почувствовано, описано или названо, то оно
не может существовать.
- Это противоречие только по твоему мнению. Я предупреждал
тебя ранее, чтобы ты не пытался сбить самого себя с ног,
стараясь понять это.
- Не говоришь ли ты, что нагваль это ум?
- Нет, ум - это предмет на столе, ум - это часть тоналя.
Скажем так, что ум - это чилийский соус.
Он взял бутылку соуса и поставил ее передо мной.
- Может нагваль - душа?
- Нет, душа тоже на столе. Скажем, душа - это пепельница.
- Может это мысли людей?
- Нет, мысли тоже на столе. Мысли как столовое серебро.
Он взял вилку и положил ее рядом с чилийским соусом и пепельницей.
- Может быть это состояние блаженства, неба?
- И не это тоже. Это, чем бы оно ни было, есть часть тоналя.
Это, скажем, бумажная салфетка.
Я продолжал перечислять возможные способы описания того,
о чем он говорит: чистый интеллект, психика, энергия, жизненная
сила, бессмертие, принцип жизни. Для всего, что я называл,
он нашел предмет на столе как противовес и ставил его передо
мной, пока все предметы на столе не были собраны в одну
кучу.
Дон Хуан, казалось, наслаждался бесконечно. Он хихикал,
потирал руки каждый раз, когда я называл другую вероятность.
- Может быть нагваль - высшее существо, всемогущий бог?
- спросил я.
- Нет, бог тоже на столе. Скажем так, что бог - это скатерть.
Он сделал шутливый жест для того, чтобы скомкать ее и положить
с другими предметами передо мной.
- Но значит ты говоришь, что бога не существует?
- Нет, я не сказал этого. Все, что я сказал, так это что
нагваль - не бог, потому что бог является предметом нашего
личного тоналя и тоналя времен. Тональ является, как я уже
сказал, всем тем, из чего мы думаем, состоит мир, включая
бога, конечно.
Бог не более важен, чем что-либо другое, будучи тоналем
нашего времени.
- В моем понимании, дон Хуан, - бог - это все. Разве мы
не говорим об одной и той же вещи?
- Нет, бог это только все то, о чем мы можем думать, поэтому,
правильно говоря, он только другой предмет на этом острове.
Бога нельзя посмотреть по собственному желанию, о нем можно
только говорить. Нагваль, с другой стороны, к услугам воина.
Можно быть его свидетелем, но о нем нельзя поговорить.
- Если нагваль не является ни одной из тех вещей, которые
я перечислил, то может быть ты сможешь рассказать мне о
его местоположении. Где он?
Дон Хуан сделал широкий жест и показал на область за границами
стола. Он провел рукой, как если бы ее тыльной стороной
очищал воображаемую поверхность, которая продолжалась за
краями стола.
- Нагваль там, - сказал он. - там, окружающий остров. Нагваль
там, где обитает сила.
Мы чувствуем с самого момента рождения, что есть две части
нас самих. В момент рождения и некоторое время спустя мы
являемся целиком нагвалем. Мы чувствуем затем, что для того,
чтобы функционировать, нам необходима противоположная часть
того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и это дает нам с
самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает
развиваться и становится совершенно необходимым для нашего
функционирования. Настолько необходимым, что он замутняет
сияние нагваля. Он захлестывает его. С того момента как
мы становимся целиком тоналем, мы уже ничего больше не делаем
как только взращиваем наше старое ощущение неполноты, которое
сопровождало нас с момента нашего рождения и которое постоянно
нам говорит, что есть другая часть, которая дала бы нам
цельность.
С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы начинаем
делать пары. Мы ощущаем наши две стороны, но мы всегда представляем
их предметами тоналя. Мы говорим, что две наши части - это
душа и тело, или ум и материя, или добро и зло, бог или
дьявол. Мы никогда не осознаем, однако, что просто спариваем
вещи на одном и том же острове, точно так же, как спаривать
кофе и чай, хлеб и лепешки, или чилийский соус и горчицу.
Мы странные животные, говорю тебе. Нас унесло в сторону,
но в своем безумии мы считаем, что имеем совершенный смысл.
Дон Хуан поднялся и обратился ко мне, как если бы он был
оратором. Он ткнул в меня указательным пальцем и заставил
свою голову задрожать.
- Человек движется не между добром и злом, - сказал он смешным
риторическим тоном, хватая солонку и перечницу в обе руки.
- его истинное движение состоит между отрицательностью и
положительностью.
Он уронил солонку и перечницу и схватил нож и вилку.
- Вы не правы! Никакого движения тут нет, - продолжал он,
как бы отвечая самому себе. - человек - это только ум!
Он взял бутылку соуса и поднял ее. Затем он опустил ее.
- Как ты можешь видеть, - сказал он тихо, - мы легко можем
заменить ум чилийским соусом и закончить все, сказав: "человек
- это только чилийский соус" такой поступок не делает
нас более психически больными, чем мы есть.
- Боюсь, что я задал не тот вопрос, - сказал я. - может
быть мы пришли бы к лучшему пониманию, если я бы спросил,
что особенного можно найти в районе за островом.
- Нет способа ответить на это. Если я скажу "ничего",
я только сделаю нагваль частью тоналя. Все, что я могу сказать
так это то, что за границами острова находишь нагваль.
- Но когда ты называешь его нагваль, разве ты не помещаешь
его на острове?
- Нет. Я назвал его только потому, чтобы дать тебе осознать
его существование.
- Хорошо! Но разве то, что я осознаю это, не является той
ступенькой, которая превращает нагваль в новый предмет моего
тоналя?
- Боюсь, что ты не понимаешь. Я назвал тональ и нагваль
как истинную пару. Это все, что я сделал.
Он напомнил мне, что однажды, пытаясь объяснить ему свою
настойчивость в том, чтобы во всем улавливать смысл, я говорил
об идее, что дети, может быть, не способны воспринимать
разницу между "отцом" и "матерью", пока
они не разовьются достаточно в смысле обращения со значениями,
и что они, возможно, верят, что отец - это тот, кто носит
штаны, а "мать" - юбки, или учитывает какие-нибудь
другие различия в прическе, размере тела или предметах одежды.
- Мы явно делаем то же самое с нашими двумя частями, - сказал
он. - мы чувствуем, что есть другая сторона нас, но когда
мы стараемся определить эту сторону, тональ захватывает
рычаги управления, а как директор он крайне мелочен и ревнив.
Он ослепляет нам глаза своими хитростями и заставляет нас
забыть малейшие намеки на другую часть истинной пары - нагваль.
|
