13.
ПУЗЫРЬ ВОСПРИЯТИЯ
Я провел целый день один в доме дона Хенаро. Большую часть
дня я спал. Дон Хуан вернулся к концу дня, и мы пошли прогуляться
в полном молчании до ближайшей цепи гор. В сумерках мы остановились
и сели на краю глубокого провала, пока совсем не стемнело.
Тогда дон Хуан подвел меня к другому месту поблизости -
монументальному утесу с совершенно вертикальной каменной
стеной. Утес нельзя было заметить с той тропинки, которая
к нему вела. Дон Хуан, однако, показывал его мне несколько
раз ранее. Он заставил меня заглянуть через край и сказал,
что весь утес был местом силы, особенно его основание, которое
было в каньоне на несколько сантиметров ниже. Каждый раз,
когда я смотрел на него, я испытывал неприятный озноб. Каньон
всегда был темным и угрожающим. Прежде чем мы достигли этого
места дон Хуан сказал, что дальше мне следует идти одному
и встретиться с Паблито на краю утеса. Он рекомендовал,
чтобы я расслабился и исполнял бег силы для того, чтобы
смыть свою нервную усталость.
Дон Хуан шагнул в сторону влево от тропы, и темнота просто
поглотила его. Я хотел остановиться посмотреть, куда он
делся, но мое тело не повиновалось. Я начал бежать, хотя
был усталым настолько, что едва мог держаться на ногах.
Когда я достиг утеса, я никого там не увидел и продолжал
бежать на месте, тяжело дыша. Через некоторое время я расслабился.
Я стоял неподвижно, прислонившись спиной к камню, и тогда
заметил фигуру человека в нескольких футах от меня. Казалось,
он прятал голову в руках. Я испытал момент интенсивного
испуга и развернулся как пружина, но затем я объяснил самому
себе, что этот человек, должно быть, Паблито, и без всяких
колебаний я подошел к нему. Я громко позвал Паблито по имени.
Я считал, что он, должно быть, не уверен, кто я такой, и
так испугался, что прикрыл голову, чтобы не видеть. Но прежде
чем я коснулся его, какой-то необъяснимый страх овладел
мной. Мое тело застыло на месте с протянутой правой рукой,
уже готовой коснуться его. Человек поднял голову. Это был
не Паблито! Его глаза были два огромных зеркала как глаза
тигра. Мое тело отскочило назад. Мои мускулы напряглись,
а затем сняли напряжение без малейшего влияния со стороны
моего желания. И я выполнил прыжок назад такой быстрый и
такой большой, что при нормальных обстоятельствах я бы погрузился
в грандиозную спекуляцию по поводу этого. Как бы то ни было,
однако мой страх был настолько вне всяких пропорций, что
у меня не было ни малейшей склонности к размышлениям, и
я убежал бы отсюда, если бы кто-то крепко не схватил меня
за руку. Ощущение, что кто-то держит меня за руку, бросило
меня в полную панику. Я закричал. Однако мой крик, вместо
того, чтобы быть визгом, как я думал он будет, был длинным
дух захватывающим воплем.
Я повернулся лицом к своему нападающему. Это был Паблито,
который трясся еще больше меня. Моя нервозность была на
самом верху. Я не мог разговаривать, мои зубы стучали, и
мурашки бежали у меня по спине, заставляя меня дергаться
непроизвольно. Я вынужден был дышать через рот. Паблито
сказал, между щелканьем зубов, что нагваль поджидал его
и что он едва спасся из его когтей, когда наткнулся на меня
и что я чуть не убил его своим воплем. Я хотел засмеяться
и издал самые адские звуки, которые только можно вообразить.
Когда я восстановил свое спокойствие, я рассказал Паблито,
что, очевидно, та же самая вещь произошла со мной. Конечным
результатом явилось в моем случае то, что усталость моя
исчезла. Вместо этого я ощущал неудержимую волну силы и
хорошего самочувствия. Паблито, казалось, испытывал те же
самые ощущения. Мы начали глупо и нервно хихикать.
Я услышал звук мягких и осторожных шагов в отдалении. Я
различил этот звук раньше Паблито. Он, казалось, прореагировал
на то, что я застыл. У меня была уверенность, что кто-то
приближается к тому месту, где мы находились. Мы повернулись
в направлении звука. Секунду спустя показались силуэты дона
Хуана и дона Хенаро. Они шли медленно и остановились в полутора--двух
метрах от нас. Дон Хуан лицом ко мне, а дон Хенаро лицом
к Паблито. Я хотел рассказать дону Хуану, что что-то испугало
меня до безумия, но Паблито схватил меня за руку. Я знал,
что он имеет в виду. Что-то странное было в доне Хуане и
доне Хенаро. Когда я посмотрел на них, мои глаза начали
выходить из фокуса.
Дон Хенаро дал резкую команду. Я не понял, что он сказал,
но я знал, что он говорит, чтобы мы не раскрывали глаза.
- Темнота опустилось на мир, - сказал дон Хуан, глядя на
небо.
Дон Хенаро начертил ущербный месяц на твердой земле. На
мгновение мне казалось, что он использовал какой-то светящийся
мел, но затем я сообразил, что он ничего не держит в руках.
Я воспринимал воображаемый полумесяц, который он нарисовал
своим пальцем. Он велел мне и Паблито сесть на внутреннюю
кривую вогнутого края в то время как дон Хуан и он сели
на концы полумесяца, скрестив ноги в полутора-двух метрах
от нас.
Первым заговорил дон Хуан. Он сказал, что они собираются
показать нам свои олли. Он сказал, что если мы будем смотреть
слева от них между бедром и ребрами, то мы сможем "увидеть"
что-то вроде тряпки или носового платка, подвешенного к
их поясам. Дон Хенаро добавил, что помимо тряпочек у них
на поясах были две круглых, похожих на пуговицы штучки,
и что мы должны смотреть на их пояса до тех пор, пока мы
не "увидим" тряпочек и пуговиц.
Прежде чем дон Хенаро договорил, я уже заметил какой-то
плоский предмет, подобно куску материи, и один круглый камешек,
который висел у каждого из них на поясе. Олли дона Хуана
был более темным и более угрожающим, чем у дона Хенаро.
Моей реакцией была смесь любопытства и страха мои реакции
испытывались в животе, поскольку я ничего не судил разумным
образом.
Дон Хуан и дон Хенаро достигли своих поясов и, казалось,
отцепили темные кусочки материи. Они взяли их своими левыми
руками. Дон Хуан подбросил свой в воздух у себя над головой,
но дон Хенаро дал своему мягко опуститься на землю. Кусочки
материи распахнулись, как если бы подбрасывание вверх и
бросание вниз заставило их расстелиться, подобно совершенно
гладким носовым платкам. Они опускались медленно, ныряя
как воздушные змеи. Движение олли дона Хуана были точным
повторением того, что я воспринимал как его действие, когда
он кружил несколько дней назад. Когда кусочки материи стали
ближе к земле, они стали твердыми, круглыми и массивными.
Сначала они свернулись, как бы упав на дверную ручку, затем
они расширились. Платок дона Хуана вырос в объемистую тень.
Она выступила вперед и двинулась к нам, дробя мелкие камни
и твердые куски земли. Она подошла к нам на один-полтора
метра до самого углубления полумесяца между доном Хуаном
и доном Хенаро. В какой-то момент мне казалось, что она
собирается перекатиться по нам и растереть нас в пух и прах.
Мой ужас в этот момент был подобен пылающему огню. Тень
передо мной была гигантской, наверное около пяти метров
в диаметре, и она двигалась, как бы ощупывая свою дорогу
без всяких глаз. Она дергалась и раскачивалась. Я знал,
что она разыскивает меня. Паблито в этот момент прижал свою
голову к моей груди. Ощущение, которое его движение вызвало
во мне, рассеяло часть пугающего внимания, которое я сфокусировал
на тени. Тень, казалось, стала рассыпаться, судя по ее беспорядочным
рывкам, а затем скрылась из вида, слившись в окружающей
темноте. Я потряс Паблито. Он поднял свою голову и издал
сдавленный крик. Я взглянул вверх. Незнакомый человек смотрел
на меня. Он, должно быть, был сразу позади тени, может быть,
прячась позади нее. Он был довольно высоким и стройным.
У него было длинное лицо, совсем не было волос, и вся левая
сторона его головы была покрыта болячкой или экземой какого-то
рода. Его глаза были дикими и горели. Его рот был полуоткрыт.
На нем был какой-то странный пижамообразный костюм. Его
штаны были ему слишком коротки. Я не мог различить, был
ли он обут. Он стоял, глядя на нас, казалось, долгое время,
как бы ожидая просвета для того, чтобы броситься на нас
и разорвать на части. Так много было ярости в его глазах.
Это не была ненависть или жестокость, а какого-то сорта
животное чувство недоверия. Я не мог выдержать напряжения
больше. Я хотел принять боевую позицию, которой дон Хуан
обучил меня несколько лет назад. И я так бы и сделал, еслибы
не Паблито, который прошептал, что олли не может пересечь
линию, которую Хенаро нарисовал на земле. Тогда я сообразил,
что там действительно была яркая линия, которая, казалось,
отделяла все, что было перед нами.
Через секунду человек двинулся прочь, налево, точно так
же, как и тень ранее. У меня было ощущение, что дон Хуан
и дон Хенаро отозвали их назад.
Последовала короткая спокойная пауза. Я больше не мог видеть
ни дона Хуана, ни дона Хенаро. Они уже не сидели на концах
полумесяца. Внезапно я услышал звук двух маленьких камешков,
упавших на твердую каменистую землю, где мы сидели, и в
мгновение ока весь участок перед нами был освещен расплывчатым
желтоватым светом, который как бы включился. Прямо перед
нами находилось огромное прожорливое животное, отвратительно
выглядящий койот или волк. Все его тело было покрыто белым
выделением, подобно поту или слюне. Его шерсть была взлохмачена
и мокра. Глаза его были дикими. Он взвыл со слепой яростью,
которая прогнала по мне дрожь. Его челюсти дрожали и клочья
слюны разлетались вокруг. Он загребал ногами землю, как
бешеная собака, пытающаяся сорваться с цепи. Затем он поднялся
на задние ноги и стал быстро двигать передними лапами и
челюстями. Вся его ярость, казалось, была сконцентрирована
на том, чтобы сломать какой-то барьер перед нами.
Я осознал, что мой страх перед этим бешеным животным был
другого сорта, чем страх перед теми двумя привидениями,
которых я видел раньше. К этому животному я испытывал физическое
отвращение и ужас. Я продолжал смотреть в полном бессилии
на его ярость. Внезапно он, казалось, потерял свою дикость
и убежал из виду.
Затем я услышал, что что-то еще приближается к нам. Или
может быть, я почувствовал это. Совершенно внезапно фигура
колоссальной кошки появилась перед нами. Сначала я видел
ее глаза в темноте. Они были огромными и неподвижными как
два озера воды, отражающие свет. Она тихо всхрапнула и зарычала.
Она выдохнула воздух и двинулась взад-вперед перед нами,
не отрывая от нас глаз. Она не обладала тем электрическим
свечением, каким обладал койот. Я не мог ясно различить
ее детали, и, однако, ее присутствие было бесконечно более
опасным, чем присутствие другого зверя. Она, казалось, собирала
силу. Я чувствовал, что этот зверь настолько смел, что он
превзойдет свои границы. У Паблито, должно быть, было подобное
чувство, потому что он прошептал, что мне следует пригнуть
голову и лечь почти вплотную к земле. Через секунду кошка
прыгнула. Она побежала к нам, а затем прыгнула с лапами,
вытянутыми вперед. Я закрыл глаза и спрятал голову в руках,
прижавшись к земле. Я ощутил, что животное разорвало защитную
линию, которую дон Хенаро начертил вокруг нас, и что оно
уже находится сверху нас. Я чувствовал ее вес, прижимающий
меня к земле. Мех ее брюха терся о мою шею. Казалось, ее
передние ноги в чем-то завязли, она дергалась, чтобы освободиться.
Я ощущал ее рывки и дерганья и слышал ее дьявольское пыхтение
и сопение. Тогда я понял, что я пропал. У меня было смутное
чувство разумного выбора, и я хотел спокойно отдаться своей
судьбе в том, что я умру здесь. Но я боялся физической боли
умирания при таких ужасных обстоятельствах. Затем какая-то
странная сила вырвалась из моего тела. Казалось, что мое
тело отказалось умирать и собрало всю свою силу в мою левую
руку. Я почувствовал неодолимую волну, идущую по ней. Что-то
неконтролируемое охватывало мое тело. Что-то такое, что
заставило меня столкнуть массивный и опасный груз животного
с нас. Паблито реагировал точно также, и мы оба поднялись
сразу. Так много энергии было создано нами обоими, что животное
отлетело как тряпичная кукла. Усилие было свыше меня. Я
свалился на землю, хватая воздух. Мышцы моего живота были
так напряжены, что я не мог дышать. Я не обращал внимания
на Паблито и на то, что он делает. Наконец, я заметил, что
дон Хуан и дон Хенаро помогают мне сесть. Я увидел Паблито,
распростертого на земле лицом вниз с распростертыми руками.
Казалось, он потерял сознание. После того, как они усадили
меня, дон Хуан и дон Хенаро помогли Паблито. Оба они растирали
его живот и спину. Они помогли ему подняться и через некоторое
время он мог снова сесть сам.
Дон Хуан и дон Хенаро уселись на концах полумесяца, а затем
они начали двигаться перед нами, как если бы между двумя
концами был какой-то рельс. Рельс, который они использовали
для того, чтобы менять свое положение туда и сюда с одного
конца на другой. От их движения у меня закружилась голова.
Они, наконец, остановились рядом с Паблито и начали шептать
ему на ухо. Через секунду они поднялись все трое сразу и
пошли по краю утеса. Дон Хенаро поднял Паблито как если
бы тот был ребенком. Тело Паблито было твердым как доска.
Дон Хуан держал Паблито за щиколотки. Они раскачали его,
видимо, чтобы набрать инерцию и силу, а затем отпустили,
забросив его тело в бездну через край куста. Я видел тело
Паблито на фоне темного западного неба. Оно описывало круги
точно так же, как раньше это делало тело дона Хуана. Круги
были медленными. Паблито, казалось, набирал высоту вместо
того, чтобы падать вниз. Затем круги стали ускоряться. На
секунду тело Паблито завертелось как диск, а затем растаяло.
Я воспринял это так, как будто он исчез в воздухе. Дон Хуан
и дон Хенаро подошли ко мне, опустились на корточки и начали
шептать мне в уши. Каждый из них говорил разное, однако
я не имел затруднений в том, чтобы следовать их командам.
Казалось, я был расщеплен в тот же момент, когда они издали
свои первые слова. Я чувствовал, что они делают со мной
то же самое, что они делали с Паблито. Дон Хенаро раскрутил
меня, а затем у меня было совершенно сознательное ощущение
вращения или парения на какой-то момент. Затем я несся сквозь
воздух, падая вниз на землю с огромной скоростью. Падая,
я чувствовал, что моя одежда срывается с меня, затем мое
мясо слетело с меня, и, наконец, что мое тело расчленилось.
Я потерял свой чрезмерный вес, и таким образом мое падение
потеряло свою инерцию, а моя скорость уменьшилась. Мое снижение
было больше пикированием. Я начал двигаться взад-вперед,
как листик, затем моя голова лишилась своего веса, и все,
что осталось от "меня", был квадратный сантиметр
огорченного тонкого галькоподобного осадка. Все мое чувство
было сконцентрировано здесь.
Затем неприятный осадок, казалось, взорвался на тысячи кусков.
Я знал или что-то где-то знало, что я осознаю тысячи кусочков
как один. Я был самим осознанием. Затем какая-то часть моего
осознания начала собираться. Она росла, увеличивалась. Она
стала локализованной, и мало по малу я обрел чувство границ
сознания или чего бы то ни было. И внезапно тот "я"
с которым я был знаком, превратился в захватывающий вид
всех вообразимых комбинаций "прекрасных" видов.
Это было, как если бы я смотрел на тысячи картин мира, людей
и вещей.
Затем сцена стала туманной. У меня было ощущение, что сцены
проносятся перед моими глазами на более высокой скорости,
пока я ни одну из них не мог уже выделить для рассмотрения.
Наконец, стало так, как будто бы я рассматриваю всю организацию
мира, катящуюся перед моими глазами неразрывной бесконечной
цепью.
Внезапно я опять оказался стоящим с доном Хуаном и доном
Хенаро на скале. Они прошептали, что выдернули меня назад,
и что я был свидетелем неизвестного, о котором никто не
сможет разговаривать. Они сказали, что собираются швырнуть
меня в него еще раз и что я должен позволить развернуться
крыльям своего восприятия так, чтобы они коснулись одновременно
и тоналя и нагваля, а не бросались от одного к другому.
У меня опять было ощущение, что меня раскрутили, бросили,
ощущение падения, вращения на огромной скорости. Затем я
взорвался, я распался. Что-то во мне поддалось. Оно освободило
что-то такое, что я всю свою жизнь держал замкнутым. Я полностью
осознавал тогда, что затронут мой секретный резервуар и
что он неудержимо хлынул наружу. Больше не существовало
сладкого единства, которое я называл "я". Не было
ничего, и, тем не менее, это ничто было наполнено. Это не
была темнота или свет. Это не был холод или жара. Это не
было приятное или неприятное. Не то, чтобы я двигался или
парил, или был неподвижен. И не был я также единой единицей,
самим собой, которым я привык быть. Я был миллиардами частиц,
которые все были мной. Колонии раздельных единиц, которые
имели особую связь одна с другой и могли объединиться, чтобы
неизбежно сформировать единое осознание, мое человеческое
осознание. Не то, чтобы я "знал" вне тени сомнений,
потому что мне нечем было "знать", но все мое
единое осознание "знало", что "я" и
"меня" знакомого мира было колонией, конгломератом
раздельных и независимых ощущений, которые имели неразрывную
связь одно с другим. Неразрывная связь моих бесчисленных
осознаний, то отношение, которое эти части имели одна к
другой, были моей жизненной силой.
Способом описать это объединенное ощущение было бы сказать,
что эти крупинки осознания были рассеяны. Каждая из них
осознавала себя, и ни одна не была более важной, чем другая.
Затем что-то согнало их, и они объединились в одно облако,
в "меня", которого я знал. Когда "я",
"я сам" оказывался таким, то я мог быть свидетелем
связных сцен деятельности мира, или сцен, которые относились
к другим мирам и которые, я считаю, были чистым воображением,
или сцен, которые относились к "чистому мышлению",
то-есть я видел интеллектуальные системы или идеи, стянутые
вместе, как словесные выражения. В некоторых сценах я от
души разговаривал сам с собой. После каждой из этих связных
картин "я" распадался опять в ничто.
Во время одной из этих экскурсий в связную картину я оказался
на скале с доном Хуаном. Я мгновенно сообразил, что я -
это тот "я", с которым я знаком. Я ощущал себя
физически как реального. Я скорее находился в мире, чем
просто смотрел на него.
Дон Хуан обнял меня, как ребенок. Он посмотрел на меня.
Его лицо было очень близко. Я мог видеть его глаза в темноте.
Они были добрыми. Казалось, в них был вопрос. Я знал, что
это за вопрос. Невыразимое действительно было невыразимым.
- Ну? - сказал он тихо, как если бы ему нужно было мое подтверждение.
Я был бессловесен. Слова "онемелый", "ошеломленный",
"смущенный" и
так далее ни в коей мере не могли описать моих чувств в
данный момент. Я не был твердым. Я знал, что дону Хуану
пришлось схватить меня и удерживать меня силой на земле,
иначе бы я взлетел в воздух и исчез. Я не боялся исчезнуть.
Меня страстно тянуло в "неизвестное", где мое
осознание не было объединенным.
Наваливаясь на мои плечи, дон Хуан медленно привел меня
к тому месту, где находился дом дона Хенаро. Он заставил
меня лечь, а затем покрыл меня мягкой землей из кучи, которая,
казалось, была приготовлена заранее. Он засыпал меня до
шеи. Из листьев он сделал мягкую подушку, на которой могла
лежать моя голова, и велел мне не двигаться и совершенно
не спать. Он сказал, что собирается сидеть тут же и составлять
мне компанию до тех пор, пока земля вновь не затвердит мою
форму.
Я чувствовал себя очень удобно и почти необоримо хотел спать.
Дон Хуан не позволял мне. Он требовал, чтобы я разговаривал
о чем угодно под солнцем, коме того, что я испытал. Сначала
я не знал, о чем говорить, затем я спросил о доне Хенаро.
Дон Хуан сказал, что дон Хенаро забрал Паблито и зарыл его
где-то поблизости, делая с ним то же самое, что он делает
со мной.
У меня было желание поддерживать разговор, но что-то во
мне было нецельным. У меня было необычное безразличие, усталость,
которая больше походила на душевное утомление. Дон Хуан,
казалось, знал, что я чувствую. Он начал говорить о Паблито
и о том, как взаимосвязаны наши судьбы. Он сказал, что стал
бенефактором Паблито в то же самое время, когда дон Хенаро
стал его учителем, и что сила спаривала меня и Паблито шаг
за шагом. Он заметил, что единственным различием между Паблито
и мною было то, что в то время, как мир Паблито как воина
находился в царстве насилия и страха, мой мир управлялся
восхищением и свободой. Дон Хуан объяснил, что такая разница
вызвана совершенно различными личностями бенефакторов. Дон
Хенаро был мягким, привлекательным и забавным, в то время
как сам он был сухим, строгим и прямым. Он сказал, что моя
личность требовала сильного учителя, но нежного бенефактора,
и что Паблито был противоположностью. Ему нужен был добрый
учитель и суровый бенефактор.
Мы продолжали еще некоторое время разговаривать, а затем
настало утро. Когда над восточными пиками гор показалось
солнце, он помог мне подняться из-под земли.
После того, как я проснулся во второй половине дня, мы с
доном Хуаном сидели у дверей дона Хенаро. Дон Хуан сказал,
что дон Хенаро все еще находится с Паблито, подготавливая
его к последней встрече.
- Завтра ты и Паблито отправитесь в неизвестное, - сказал
он. - я должен подготовить тебя к этому сейчас. Вы пойдете
туда самостоятельно. Прошлой ночью вы были, как мячики на
резинке, и мы вас дергали взад и вперед. Завтра вы будете
в своих собственных руках.
У меня появился зуд любопытства, и вопросы о том, что со
мной произошло прошлой ночью, хлынули из меня. Мой поток
не затронул его.
- Сегодня я должен выполнить самый критический маневр, -
сказал он. - я должен в последний раз разыграть с тобой
трюк. И ты должен клюнуть на мой трюк.
Он засмеялся и хлопнул себя по ляжкам.
- То, что Хенаро хотел показать вам первым упражнением прошлой
ночью, было то, как маги используют нагваль, - продолжал
он. - нет способа подобраться к объяснению магов, если по
своей воле не используешь нагваль, или, скорее, если по
своей воле не используешь тональ для того, чтобы твои действия
в нагвале обрели смысл. Еще один способ прояснить все это
- это сказать, что вид тоналя должен превалировать, если
собираешься использовать нагваль так, как это делают маги.
Я сказал ему, что нахожу несоответствие в том, что он только
что сказал. С одной стороны, два дня назад он дал мне невероятный
пересказ своих поразительных действий в течение ряда лет.
Действий, нацеленных на то, чтобы повлиять на мою картину
мира. А с другой стороны, он хочет, чтобы эта же самая картина
превалировала.
- Одно с другим никак не связано, - сказал он. - порядок
в нашем восприятии относится исключительно к тоналю. Только
там наши действия могут иметь последовательность. Только
там они являются лесенкой, на которой можно пересчитать
ступеньки. В нагвале ничего подобного нет. Поэтому картина
тоналя - это инструмент, а как таковой, он не только лучший
инструмент, но и единственный, который мы имеем.
Прошлой ночью пузырь твоего восприятия раскрылся, и его
крылья развернулись. Больше нечего сказать об этом. Невозможно
объяснить, что с тобой произошло, поэтому я не собираюсь
пытаться, и тебе не следует тоже. Достаточно сказать, что
крылья твоего восприятия были сделаны для того, чтобы коснуться
твоей целостности. Прошлой ночью ты вновь и вновь двигался
между нагвалем и тоналем. Тебя дважды забрасывали для того,
чтобы не осталось возможности ошибок. Во второй раз ты испытал
свое путешествие полностью, путешествие в неизвестное. И
твое восприятие развернуло свои крылья, когда что-то внутри
тебя поняло свою истинную природу. Ты - клубок.
- Это объяснение магов. Нагваль невыразим. Все возможные
ощущения и существа и личности плавают в нем, как баржи,
мирно, неизменно, всегда. Затем клей жизни связывает их
вместе. Ты сам обнаружил это прошлой ночью. А также Паблито.
И также Хенаро, когда он первый раз путешествовал в неизвестное.
И также я. Когда клей жизни связывает эти чувства вместе,
создается существо, которое теряет ощущение своей истинной
природы и становится ослепленным сиянием и суетой того места,
где оно оказалось, тоналем. Тональ - это то, где существует
всякая объединенная организация. Существо впрыгивает в тональ,
как только сила жизни свяжет все необходимые ощущения вместе.
Я однажды говорил тебе, что тональ начинается с рождением
и кончается смертью. Я сказал это, потому что знаю, что
как только сила жизни оставляет тело, все эти единые осознания
распадаются и возвращаются назад, туда, откуда они пришли
- в нагваль. То, что делает воин, путешествуя в неизвестное,
очень похоже на умирание, за исключением того, что его клубок
единых ощущений не распадается, а расширяется немного, не
теряя своей целостности. В смерти, однако, они тонут глубоко
и более независимо, как если бы они никогда не были единым
целым.
Я хотел сказать ему, насколько точно совпадали его заявления
с моим опытом, но он не дал мне говорить.
- Нет способа говорить о неизвестном, - сказал он. - можно
быть только свидетелем его. Объяснение магов говорит, что
каждый из нас имеет центр, из которого можно быть свидетелем
нагваля - волю. Поэтому воин может отправляться в нагваль
и позволить своему клубку складываться и перестраиваться
всевозможными образами. Я уже говорил тебе, что выражение
нагваля - это личное дело. Я имел в виду, что от самого
воина зависит направлять перестройки этого клубка. Человеческая
форма или человеческое чувство являются первоначальными.
Может быть, это самая милая форма из всех для нас. Есть,
однако, бесконечное количество других форм, которые может
принять клубок. Я говорил тебе, что маг может принять любую
форму, какую хочет. Это правда. Воин, который владеет целостностью
самого себя, может направить частицы своего клубка, чтобы
они объединились любым вообразимым образом. Смысл жизни
- это то, что делает такие объединения возможными. Когда
сила жизни выдохнется, то уже нет никакого способа вновь
собрать клубок.
Я назвал этот клубок пузырем восприятия. Я сказал также,
что он запечатан, закрыт накрепко и что он никогда не открывается
до момента нашей смерти. Тем не менее, его можно открыть.
Маги, очевидно, узнали этот секрет, и хотя не все они достигли
целостности самих себя, они знали о возможности этого. Они
знали, что пузырь открывается только тогда, когда погружаешься
в нагваль. Вчера я дал тебе пересказ всех тех шагов, которые
ты сделал, чтобы прибыть к этой точке.
Он пристально посмотрел на меня, как бы ожидая замечания
или вопроса. То, что он сказал, было вне всяких замечаний.
Я понял тогда, что если бы он сказал мне все это четырнадцать
лет назад, что все бы это прошло без последствий. Или же,
если бы он сказал мне все это в любой момент ученичества.
Важным являлся тот факт, который я испытал своим телом или
внутри него, опыт, который явился основой его объяснения.
- Я жду твоего обычного вопроса. - сказал он, медленно произнося
свои слова.
- Какого вопроса? - спросил я.
- Того, который не терпится задать твоему разуму.
- Сегодня я устраняюсь от всех вопросов. У меня действительно
нет ни одного, дон Хуан.
- Это нечестно, - сказал он смеясь. - есть один особый вопрос,
который мне нужно, чтобы ты задал.
Он сказал, что если я выключу внутренний диалог просто на
мгновение, то я смогу понять, что это за вопрос. Ко мне
пришла внезапная мысль, моментальное озарение, и я знал,
чего он хочет.
- Где находилось мое тело в то время, как все это происходило
со мной? - спросил я, и он схватился за живот от хохота.
- Это последний из трюков магов, - сказал он. - скажем так,
что я собираюсь тебе раскрыть, является последней крупинкой
объяснения магов. До этого момента твой разум наобум следовал
за моими поступками. Твой разум хочет принять, что мир не
такой, каким его рисует описание, что в мире еще очень много
всякого помимо того, что встречает глаз. Твой разум почти
хочет и готов признать, что твое восприятие гуляло вверх
и вниз по тому утесу и что что-то в тебе или, может быть,
весь ты прыгал на дно ущелья и осматривал глазами тоналя
то, что там находится, как если бы ты спускался туда с помощью
веревки и лестницы. Этот акт осмотра дна ущелья был венцом
всех этих лет тренировки. Ты сделал это хорошо. Хенаро увидел
кубический сантиметр шанса, когда он бросил камень в тебя,
который находился на дне оврага. Ты видел все. Мы с Хенаро
поняли тогда без всяких сомнений, что ты готов к тому, чтобы
тебя забросить в неизвестное. В тот момент ты не только
видел, но ты и знал все о дубле, другом.
Я прервал его и сказал, что он оказывает мне незаслуженное
доверие в чем-то таком, что находится вне моего понимания.
Его ответом было, что мне нужно время для того, чтобы все
эти впечатления осели и что, как только я это сделаю, ответы
польются на меня точно так же, как лились из меня вопросы
в прошлом.
- Секрет дубля заключается в пузыре восприятия, который
в твоем случае той ночью был на вершине скалы и на дне ущелья
в одно и то же время, - сказал он. - клубок чувств можно
мгновенно собирать всюду. Иными словами, можно воспринимать
здесь и там одновременно.
Он уговаривал меня подумать и вспомнить последовательность
событий, которые, как он сказал, являлись столь же обычными,
что я почти забыл их.
Я не знал, о чем он говорит. Он уговаривал меня попытаться
еще.
- Думай о своей шляпе, - сказал он. И подумай о том, что
Хенаро с ней сделал.
Я испытал потрясающий момент воспоминания. Я забыл, что
действительно, Хенаро хотел, чтобы я снял свою шляпу, потому
что она все время спадала, сдуваемая ветром, но я не хотел
с ней расставаться. Я чувствовал себя глупо, будучи голым.
То, что на мне была шляпа, которую я обычно не носил, давало
мне незнакомое ощущение. Я был действительно не самим собой,
а в этом случае быть без одежды не казалось столь неудобным.
Дон Хенаро попытался поменяться со мной шляпами, но его
была слишком мала для моей головы. Он отпускал шутки по
поводу размеров моей головы и пропорций моего тела и в конце
концов снял мою шляпу и обмотал мою голову старым пончо
наподобие тюрбана.
Я сказал дону Хуану, что я забыл об этих событиях, которые,
я уверен, произошли где-то между моими так называемыми прыжками,
и однако же, мое воспоминание об этих прыжках было как единое
непрерывное целое.
- Они действительно были непрерывным целым и таким же целым
было шутовство Хенаро с твоей шляпой, - сказал он. - эти
два воспоминания нельзя уложить одно за другим, потому что
они происходили одновременно.
Он заставил пальцы своей левой руки двигаться так, как будто
бы они не могли пройти между пальцами его правой руки.
- Эти воспоминания были только началом, - продолжал он.
- затем пришла твоя настоящая экскурсия в неизвестное. Прошлой
ночью ты испытал невыразимое - нагваль. Твой разум не может
бороться с физическим знанием, что ты являешься безыменным
клубком ощущений. Твой разум в этой точке может даже признать,
что есть другой центр - воля, через который невозможно судить,
или оценивать, или использовать необычные эффекты нагваля.
Твоему разуму, наконец, стало ясно, что нагваль можно отражать
через волю, хотя его никогда нельзя объяснить.
Но затем приходит твой вопрос. Где я находился, когда все
это имело место. Где было мое тело? Убеждение в том, что
есть реальный ты, является следствием того факта, что ты
перекатил все, что у тебя было поближе к разуму. В данный
момент твой разум признает, что нагваль невыразим не потому,
что доказательства его убедили в этом, но потому, что признавать
это для него безопасно. Твой разум на безопасной земле.
Все элементы тоналя на его стороне.
Дон Хуан сделал паузу и осмотрел меня. Его улыбка была доброй.
- Пойдем к месту предрасположения дона Хенаро, - сказал
он отрывисто.
Он поднялся, и мы пошли к тому камню, на котором мы разговаривали
два дня назад. Мы удобно уселись на тех же самых местах,
прислонившись спинами к камню.
- Постоянной задачей учителя является делать все, чтобы
разум чувствовал себя в безопасности, - сказал он. - я трюком
подвел твой разум к тому, что он поверил, будто бы тональ
понятен и объясним. Мы с Хенаро трудились для того, чтобы
дать тебе впечатление, будто бы только нагваль находится
за границами объяснения. Доказательством того, что наши
маневры были успешными, является то, что в настоящий момент
ты, несмотря на все, жив.
Через что прошел, считаешь, что есть еще какой-то участок,
который ты можешь назвать своим собственным, своим разумом.
Это мираж. Твой драгоценный разум является только центром
сбора, зеркалом, которое отражает все то, что находится
вне его. Прошлой ночью, ты был свидетелем не только неописуемого
нагваля, но также неописуемого тоналя.
Последний пункт объяснения магов говорит, что разум просто
отражает наружный порядок и что разум ничего не знает об
этом порядке. Он не может объяснить его так же, как он не
может объяснить нагваль. Разум может только свидетельствовать
эффекты тоналя, но никогда он не сможет понять его или разобраться
в нем. Уже то, что мы думаем и говорим, указывает на какой-то
порядок, которому мы следуем, даже не зная, того как мы
это делаем, или того, чем является этот порядок.
Тогда я привел идею исследований западного человека в работах
над мозгом и над возможностью объяснения того, чем этот
порядок является. Он указал, что все эти исследования сводятся
к тому чтобы признавать, что что-то происходит.
- Маги делают то же самое своей волей, - сказал он. - они
говорят, что через волю они могут быть свидетелями эффектов
нагваля. Я могу добавить теперь, что через разум, вне зависимости
от того, что мы делаем или как мы это делаем, мы просто
свидетельствуем эффекты тоналя. В обоих случаях нет никакой
надежды когда-либо понять или объяснить, чему именно мы
являемся свидетелями.
Прошлой ночью ты в первый раз взлетел на крыльях своего
восприятия. Ты был еще очень боязлив. Ты отправился только
в полосу человеческих восприятий. Маг может использовать
эти крылья, чтобы коснуться других ощущений.
Например, вороны, койота, сверчка или порядка других миров
в этом бесконечном пространстве.
- Ты имеешь в виду другие планеты, дон Хуан?
- Конечно, крылья восприятия могут унести нас в удаленнейшие
пространства нагваля или в невообразимые миры тоналя.
- А может ли маг, например, отправиться на луну?
- Конечно, может, - ответил он. Но он не сможет оттуда принести
мешок камней. Мы посмеялись и пошутили об этом, но его заявление
было сделано с совершенной серьезностью.
- Мы прибыли к последней части объяснения магов, - сказал
он. - прошлой ночью мы с Хенаро показали тебе две последние
точки, которые образуют целостность человека - нагваль и
тональ. Я однажды говорил тебе, что эти точки находятся
вне нас и в то же время, это не так. Это парадокс светящегося
существа. Тональ каждого из нас является просто отражением
того неописуемого и неизвестного, что наполнено порядком.
Нагваль каждого из нас является только отражением той неописуемой
пустоты, которая содержит все.
Теперь ты должен посидеть на месте расположения Хенаро до
сумерек. К тому времени ты поместишь объяснение магов на
место. Так как ты сидишь сейчас здесь, ты не имеешь ничего,
за исключением силы своей жизни, которая связывает клубок
ощущений.
Он поднялся.
- Задача завтрашнего дня состоит в том, чтобы броситься
в неизвестное самому, в то время как мы с Хенаро будем следить
за тобой не вмешиваясь, - сказал он. - сядь здесь и выключи
свой внутренний диалог. Ты можешь собрать силу, необходимую
для того, чтобы развернуть крылья своего восприятия и полететь
в эту бесконечность.
14. РАСПОЛОЖЕНИЕ ДВУХ ВОИНОВ
Дон Хуан разбудил меня на самом рассвете. Он вручил мне
переносную флягу с водой и сумку с сухим мясом. Пару миль
мы шли в молчании до того места, где я оставил свою машину
двумя днями раньше.
- Это путешествие - наше последнее путешествие вместе, -
сказал он спокойным голосом, когда мы прибыли к моей машине.
Я ощутил сильный толчок в моем животе. Я знал, что он имеет
в виду.
Он прислонился к переднему бамперу, пока я открывал дверцу,
и смотрел на меня с таким чувством, какого я никогда раньше
в нем не замечал. Мы сели в машину, но прежде чем я завел
мотор, он сделал несколько неясных замечаний, которые я
тоже понял в совершенстве. Он сказал, что у нас есть несколько
минут, чтобы посидеть в машине и коснуться некоторых чувств
очень личного характера.
Я сидел спокойно, но на душе у меня было беспокойство. Я
хотел что-то сказать ему, что-то такое, что существенно
успокоило бы меня. Я напрасно искал подходящих слов, той
формулы, которая, как я знал, выразила бы то, что я "знал"
и без слов. Дон Хуан заговорил о маленьком мальчике, которого
я когда-то знал, и о том, как мои чувства к нему неизменны
с годами и расстоянием. Дон Хуан сказал, что он уверен,
что всегда, когда я думаю об этом мальчике, моя душа радостно
подпрыгивает, и я без следа эгоизма или мелочности желаю
ему всего лучшего.
Он напомнил мне о той истории, которую я ему когда-то рассказал
о маленьком мальчике. Историю, которая ему понравилась и
в которой он находил глубокое значение. Во время одной из
наших прогулок в горах вблизи Лос-Анжелеса маленький мальчик
устал идти и я вынужден был посадить его к себе на плечи.
Волна бесконечного счастья охватила нас тогда, и мальчик
выкрикивал свои благодарности солнцу и горам.
- Это был его способ прощания с тобой, - сказал дон Хуан.
Я почувствовал боль от того, что у меня перехватило горло.
- Есть много способов прощания, - сказал он. - наилучший
способ, пожалуй, это удержать конкретное воспоминание радости.
Например, если ты живешь, как воин, то тепло, которое ты
ощущал, когда маленький мальчик ехал на твоих плечах, будет
свежим и неизменным все время, пока ты живешь. Это способ
прощания воина.
Я поспешно включил мотор и поехал быстрее, чем обычно, по
каменистой почве до тех пор, пока мы не попали на грунтовую
дорогу.
Небольшое расстояние мы ехали, а затем прошли остальной
путь пешком. Примерно через час мы прибыли к роще деревьев.
Дон Хенаро, Паблито и Нестор были там, ожидая нас. Я поздоровался
с ними. Все они, казалось, были счастливы и полны энергии.
Когда я посмотрел на них и на дона Хуана, меня охватило
чувство глубокой привязанности ко всем ним. Дон Хенаро обнял
меня и похлопал меня ласково по спине. Он сказал Нестору
и Паблито, что я прекрасно выполнил прыжки на дно ущелья.
Держа руку все еще на моем плече, он обратился к ним громким
голосом:
- Да, господа, - сказал он, глядя на них. - я его бенефактор,
и я знаю, что это было действительно достижением. Это было
венцом многих лет жизни воина.
Он повернулся ко мне и положил мне на плечо другую руку.
Его глаза были блестящими и спокойными.
- мне нечего сказать тебе, Карлитос, - сказал он, медленно
произнося слова, - за исключением того, что у тебя необычайное
количество экскрементов в кишках.
При этом он и дон Хуан взвыли от смеха так, что казалось,
он вот-вот потеряют сознание. Паблито и Нестор нервно хихикали,
не зная в точности что делать.
Когда дон Хуан и дон Хенаро успокоились, Паблито сказал
мне, что он не уверен в своей способности пойти в неизвестное
самому.
- Я действительно не имею ни малейшей идеи, как это сделать,
- сказал он. - Хенаро говорит, что ничего не нужно кроме
неуязвимости, как ты думаешь?
Я сказал ему, что знаю еще меньше, чем он. Нестор вздохнул,
будучи, казалось, действительно озабоченным. Он подвигал
руками и ртом нервно, как бы собираясь вот-вот сказать что-то
важное и не зная, как это сделать.
- Хенаро говорит, что вы оба сделаете это, наконец сказал
он.
Дон Хенаро сделал знак рукой, что мы уходим. Он с доном
Хуаном шел впереди в нескольких метрах от нас. Мы шли по
одной и той же горной тропе почти целый день. Мы шли в полном
молчании и ни разу не останавливались. Все мы несли с собой
сухое мясо и флягу воды. Отсюда следовало, что мы будем
есть, пока идем. В каком-то месте тропа определенно стала
дорогой. Она обогнула гору и внезапно перед нами открылся
вид долины. Это был дух захватывающий вид. Длинная зеленая
долина, отсвечивающая под лучами солнца. Над ней нависли
две великолепные радуги, и повсюду над окрестными холмами
были видны участки дождя.
Дон Хуан перестал идти и вздернул подбородок, указывая на
что-то внизу в долине дону Хенаро. Дон Хенаро покачал головой.
Это не был ни отрицательный, ни положительный жест, он больше
походил просто на кивок головы. Оба они стояли неподвижно
долгое время, глядя в долину.
Тут мы покинули дорогу и, казалось, стали срезать угол,
пойдя напрямик. Мы начали спускаться по более узкой и неровной
тропе, которая вела к северной части долины.
Когда мы достигли равнины, был уже полдень. Меня охватил
сильный запах речных ив и мокрой почвы. На какое-то мгновение
на деревьях слева от меня был виден дождь, подобный мягкому
зеленому шороху. Затем он только поколыхивал листья. Я слышал
журчание ручья. На секунду я остановился послушать. Я взглянул
на вершины деревьев. Высокие, слоистые облака на западном
горизонте выглядели, как клочья ваты, рассеянные по небу.
Я стоял там, наблюдая за облаками довольно долго, так, что
все остальные ушли далеко вперед. Я побежал за ними.
Дон Хуан и дон Хенаро остановились и повернулись сразу.
Их глаза двигались и застыли на мне с такой точностью и
таким единством, что казалось, они были единым лицом. Это
был короткий поразительный взгляд, который вызвал озноб
у меня на спине. Затем дон Хенаро засмеялся и сказал, что
я бегу, топая, как трехсотфунтовый плоскостопый мексиканец.
- Почему мексиканец? - спросил дон Хуан.
- Плоскостопый трехсотфунтовый индеец не бегает, - сказал
дон Хенаро, объясняя.
- О, - сказал дон Хуан, как если бы дон Хенаро действительно
объяснил ему что-то.
Мы пересекли узкую сочную зеленую долину и забрались на
горы с востока. В конце дня мы, наконец, пришли к остановке
на вершине плоского загроможденного камнями утеса, нависшего
над долиной с юга. Растительность резко изменилась. Всюду
вокруг нас находились выветренные горы. Земля в долине и
по бокам холмов была размежевана и обработана, и, однако
же, весь ландшафт давал мне чувство отдаленности.
Солнце уже было низко над юго-западным горизонтом. Дон Хуан
и дон Хенаро позвали нас на северный край утеса. С этого
места ландшафт открывался более гористый. Тут были бесконечные
долины и горы к северу и гребень высоких гор на западе.
Солнечный свет, отражаясь на далеких северных горах, делал
их оранжевыми, таким же, как окраска облаков на западе.
Пейзаж, несмотря на свою красоту, был печальным и одиноким.
Дон Хуан вручил мне мой блокнот, но я не чувствовал желания
делать заметки. Мы сели полукругом с доном Хуаном и доном
Хенаро по бокам.
- Ты начал путь знания, записывая, и ты закончишь его так
же, - сказал дон Хуан.
Все они уговаривали меня писать, как если бы это было существенно.
- Ты на самом краю, Карлитос, - сказал дон Хенаро внезапно.
- и ты, и Паблито, - вы оба.
Его голос был мягким. Без своих шутливых оттенков он звучал
добрым и озабоченным.
- Другие воины, путешествуя в неизвестность, останавливались
на этом самом месте, - сказал он. Все они желают вам двоим
добра.
Я чувствовал, как что-то рвется вокруг меня, как если бы
воздух был наполовину твердым, и что-то создало волну, которая
прорвалась сквозь него.
- Все мы здесь желаем вам всего хорошего, - сказал он. Нестор
обнял Паблито и меня, а затем сел в стороне от нас.
- У нас еще есть время, - сказал дон Хенаро, глядя на небо.
А затем повернувшись к Нестору, он добавил: - чем мы пока
будем заниматься?
- Мы должны смеяться и развлекать друг друга, - ответил
Нестор быстро.
Я сказал дону Хуану, чтоя боюсь того, что меня ожидает,
и что я определенно был трюком вовлечен во все это. Я, который
даже не воображал ситуации, подобной той, в которой мы с
Паблито сейчас оказались. Я сказал, что что-то действительно
пугающее овладело мной и мало-помалу подталкивало меня,
пока я не оказался лицом к лицу с чем-то, что может быть
хуже смерти.
- Ты жалуешься, - сказал дон Хуан сухо. Ты чувствуешь жалость
к самому себе до последней минуты.
Они все рассмеялись. Он был прав. Что за необоримая тяга!
А я-то думал, что изгнал ее из своей жизни. Я попросил их
всех простить мой идиотизм.
- Не извиняйся, - сказал мне дон Хуан. - извинения - это
чепуха. Что действительно имеет значение, так это быть неуязвимым
воином в этом уникальном месте силы. На этом месте были
лучшие воины. Будь таким же, какими были они.
Затем он обратился к Паблито и ко мне, к обоим.
- Вы уже знаете, что это последняя задача, в которой мы
будем вместе,
- сказал он. - вы войдете в нагваль и тональ путем одной
своей личной силы. Хенаро и я находимся здесь только для
того, чтобы попрощаться с вами. Сила определила, чтобы Нестор
был свидетелем. Да будет так.
Это будет также последним перекрестком у вас, свидетелем
которого будем мы с Хенаро. Как только вы войдете в неизвестное
сами, вы уже не сможете зависеть от нас в том, чтобы возвратиться,
поэтому это решение спорное. Вы можете решить, возвращаться
или нет. Мы уверены, что у вас двоих хватит силы вернуться,
если вы решите это сделать. Прошлой ночью вы смогли в совершенстве
вместе или по отдельности отшвырнуть олли, который иначе
раздавил бы вас до смерти. Это было испытанием вашей силы.
Я могу добавить также, что мало воинов остаются живыми после
встречи с неизвестным, которое сейчас ждет вас. Не столько
потому, что это трудно, но потому, что нагваль привлекателен
вне всяких слов, и воины, которые отправляются в него, находят,
что возвращаться к тоналю или к миру порядка шума и боли
неприятнейшее дело.
Решение остаться или вернуться делается чем-то внутри нас,
что не является ни нашим разумом, ни нашим желанием, а нашей
волей. Поэтому невозможно заранее узнать исход.
Если вы выберете не возвращаться, то вы исчезнете, ка если
бы земля поглотила вас. Но если вы выберете вернуться на
эту землю, то вы должны будете ждать, как истинные воины,
они будут закончены или успехом или неудачей, вы обретете
власть над целостностью самих себя.
Дон Хуан на секунду остановился. Дон Хенаро посмотрел на
меня и подмигнул.
- Карлитос хочет узнать, что это значит, обрести власть
над целостностью самого себя? - сказал он, и все засмеялись.
Он был прав. При любых других обстоятельствах я бы спросил
это, однако ситуация была слишком мрачной для вопросов.
- Это означает, что воин в конце концов встретился с силой,
- сказал дон Хуан.
- Никто не может сказать, что каждый воин будет с ней делать.
Может быть вы двое будете бродить мирно и незаметно по лицу
земли, или может быть вы вернетесь чтобы стать ненавидимыми
людьми, а может быть почитаемыми или добрыми. Все это зависит
от неуязвимости и свободы вашего духа.
Важной вещью, однако, является ваша задача. Это дар, который
делает учитель и бенефактор своим ученикам. Я надеюсь, что
вы оба успешно доведете свои задачи до их кульминации.
- Ожидание, чтобы выполнить эту задачу, является весьма
особым ожиданием, - сказал дон Хенаро совершенно внезапно.
- и я собираюсь рассказать вам историю о племени воинов,
которое жило в другие времена на горах где-то в том направлении,
- он небрежно указал на восток, но затем, после секундного
колебания он, казалось, изменил решение, поднялся и указал
на далекие северные горы.
- Нет, они жили в том направлении, - сказал он, глядя на
меня и улыбаясь со знающим видом. - в точности в 135 километрах
отсюда.
Дон Хенаро, должно быть, изображал меня. Его рот и лоб были
наморщенными, его руки были плотно прижаты к груди, удерживая
какой-то воображаемый предмет, который, должно быть, был
записной книжкой. Он принял очень смешную позу. Я однажды
встретился с немецким студентом синологом, который выглядел
в точности так. Мысль о том, что все это время, может быть,
бессознательно я подражал гримасам немецкого синолога, была
забавной для меня. Я засмеялся про себя. Казалось, эта шутка
была прямо для меня.
Дон Хенаро уселся опять и начал свой рассказ.
- В тех случаях, когда член племени воинов совершал поступок,
который, как считалось, шел против их законов, то его судьба
решалась ими всеми. Обвиняемый должен был объяснить причины,
по которым он сделал то, что сделал. Его товарищи должны
были выслушать его, а затем они расходились, потому что
находили его причины убедительными, или же они выстраивались
со своим оружием на самом краю плоской горы, очень похожей
на ту гору, на которой мы сидим сейчас, готовые привести
в исполнение его смертный приговор, потому что они находили
его причины неприемлемыми. В этом случае приговоренный воин
должен был попрощаться со своими старыми товарищами, и его
казнь начиналась.
Дон Хенаро взглянул на меня и Паблито, как бы ожидая от
нас знака. Затем он повернулся к Нестору.
- Может быть, свидетель может сказать нам, что общего эта
история имеет с этими двумя? - сказал он Нестору.
Нестор улыбнулся застенчиво и, казалось, на секунду погрузился
в глубокое раздумье.
- Свидетель не имеет никакого представления, - сказал он
и засмеялся нервным смешком.
Дон Хенаро попросил каждого подняться и пройти вместе с
ним взглянуть через западный край утеса.
Там был пологий склон до дна равнинного образования. Затем
там была узкая полоска земли, заканчивавшаяся пропастью,
которая, казалось, была естественным каналом для стока дождевой
воды.
- Как раз там, где находится эта расщелина рос ряд деревьев
в тех горах, о которых рассказывается, - сказал он. - за
этой чертой был густой лес. Попрощавшись со своими товарищами
приговоренный воин должен был начать спускаться по склону
к деревьям. Его товарищи затем брали свое оружие и нацеливались
на него. Если никто не стрелял, или если воин, пережив свои
ранения, достигал края деревьев, он был свободен.
Мы вернулись назад к тому месту, где мы сидели.
- Как теперь, свидетель, - спросил он у Нестора, - можешь
ты сказать? Нестор был самой нервозностью. Он снял свою
шляпу и почесал голову.
Затем он закрыл лицо руками.
- Откуда может бедный свидетель знать? - бросил он наконец
вызывающим тоном и засмеялся вместе со всеми.
- Говорили, что там были люди, которые прорывались без ранения,
- продолжал дон Хенаро. - скажем так, что их личная сила
влияла на их товарищей. Волна проходила по ним, когда они
целились, и никто не смел использовать своего оружия. Или
может быть они боялись его смелости и не могли причинить
ему вреда. Дон Хенаро взглянул на меня, а затем на Паблито.
- Там было одно условие для этой ходьбы к краю деревьев,
- продолжал он, - воин должен был идти спокойно, ни на что
не обращая внимания. Его шаги должны быть уверенными и твердыми.
Его глаза должны были смотреть вперед спокойно. Он должен
был спускаться не спотыкаясь, не оборачиваясь, чтобы посмотреть
назад и превыше всего не пускаясь бежать.
Дон Хенаро сделал паузу. Паблито отозвался на его слова
кивком.
- Если вы двое решите вернуться на эту землю, - сказал он,
- то вы должны будете ждать как истинные воины до тех пор,
пока не будут выполнены ваши задачи. Это ожидание очень
похоже на спуск воина в этом рассказе.
Видите ли, воин вышел из человеческого времени, и вы также.
Единственная разница заключается в том, кто целится в вас.
Тем, кто целились в воина, были его товарищами-воинами.
Но то, что целится в вас двоих - это неизвестное. Единственным
вашим шансом является ваша неуязвимость. Вы должны ждать,
не ожидая наград. И вы должны направить всю вашу личную
силу на выполнение ваших задач.
Если вы не будете действовать неуязвимо, если вы начнете
елозить и станете беспокойными, отчаетесь, то вы будете
безжалостно застрелены меткими стрелками из неизвестного.
С другой стороны, ваша неуязвимость и личная сила таковы,
что вы способны выполнить ваши задачи. Тогда вы достигнете
обещания силы. А что это за обещание, можете вы спросить?
Это то обещание, которое сила дает людям как светящимся
существам.
Каждый воин имеет различную судьбу, поэтому невозможно сказать,
чем именно будет это обещание для каждого из вас.
Солнце почти село. Светло-оранжевая окраска на далеких северных
горах потемнела. Пейзаж давал мне ощущение выметенного ветром
одинокого мира.
- Вы узнали, что законом воина является быть смиренным и
эффективным,
- сказал дон Хенаро, и его голос заставил меня подпрыгнуть.
- вы научились действовать, не ожидая ничего в награду.
Теперь я скажу вам, что для того, чтобы выстоять то, что
лежит за границами этого дня, вам понадобится ваша абсолютная
выносливость.
Я испытал потрясение в своем животе. Паблито начал тихонько
дрожать.
- Воин должен быть всегда готовым, - сказал он. - судьба
всех нас здесь состояла в том, чтобы знать, что мы являемся
пленниками силы. Никто не может сказать, почему именно мы.
Но какая великая удача!
Дон Хенаро перестал говорить и опустил голову, как бы утомившись.
В первый раз я услышал, чтобы он говорил подобными словами.
- Здесь принято, чтобы воин попрощался со всеми присутствующими
и со всем тем, кого он оставляет позади себя, - сказал дон
Хуан. - он должен сделать это своими собственными словами
и громко так, чтобы его голос всегда оставался на этом месте
силы.
Дон Хуан своим голосом ввел еще одно измерение в мое состояние
в данный момент. Наш разговор в машине стал еще более обостренным.
Как прав он был, когда сказал, что умиротворенность окружающего
нас пейзажа была только миражем, и что объяснение магов
наносит такой удар, который никто не способен парировать.
Я слышал объяснение магов, и я испытал его основные моменты,
и теперь я находился тут, более обнаженным и более беспомощным,
чем за всю свою жизнь. Ничто из того, что я когда-либо сделал,
ничто из того, что я когда-либо воображал не могло сравниться
с болью и одиночеством этого момента.
Объяснение магов содрало с меня даже мой разум. Дон Хуан
опять был прав, когда говорил, что воин не может избежать
боли и печали, а избегает только индульгирования в них.
В этот момент моя печаль не вмещалась ни в какие рамки.
Я не мог вынести прощания с теми, кто разделял со мной повороты
моей судьбы. Я сказал дону Хуану и дону Хенаро, что я обещал
одному человеку умереть вместе, и что мой дух не может вынести
того, что остается один.
- Мы совершенно одиноки, Карлитос, - сказал дон Хенаро мягко.
- это наше условие.
Я ощутил в своем горле боль своей привязанности к жизни
и к тем, кто был близок мне. Я не хотел прощаться с ними.
- Мы одиноки, - сказал дон Хуан. - но умереть одному - это
не значит умереть в одиночестве.
Его голос звучал приглушенно и сухо, как покашливание. Паблито
тихо плакал. Затем он поднялся и заговорил. Это не было
набором слов или исповедью. Чистым голосом поблагодарил
он дона Хуана и дона Хенаро за их доброту. Он повернулся
к Нестору и поблагодарил его за то, что тот дал ему возможность
заботиться о нем. Он вытер свои глаза рукавом.
- Что за прекрасная штука было быть в этом прекрасном мире!
В это чудесное время! - воскликнул он и вздохнул. Его настроение
было захлестывающим.
- Если я не вернусь, то я прошу вас, как о высшем благодеянии
помочь тем, кто делил мою судьбу, - сказал он дону Хенаро.
Затем он повернулся к западу в направлении своего дома.
Его поджарое тело сотрясалось от слез. Он подбежал к краю
утеса с вытянутыми руками, как бы собираясь обнять кого-то.
Его губы двигались, он как бы говорил тихим голосом.
Я отвернулся. Я не хотел слышать, что говорит Паблито. Он
вернулся назад туда, где мы сидели, плюхнулся рядом со мной
и повесил голову.
Я не мог сказать ничего. Но затем какая-то внешняя сила
овладела мной и заставила меня встать, и я тоже высказал
свои благодарности и свою печаль.
Мы затихли снова. Северный ветер тихо посвистывая дул мне
в лицо. Дон Хуан посмотрел на меня. Я никогда не видел в
его глазах столько доброты. Он сказал мне, что воин прощается,
благодаря всех тех, кто сделал ему что-то доброе или оказал
участие. И что я должен выразить свою благодарность не только
им, но также и тем, кто заботился обо мне и помогал мне
на моем пути.
Я повернулся на северо-запад к Лос-Анжелесу, и вся сентиментальность
моего духа вылилась наружу. Что за очистительное облегчение
было произнести свои благодарности!
Я сел опять. Никто не смотрел на меня. - воин признает свою
боль, но не индульгирует в ней, - сказал дон Хуан, - поэтому
настроением воина, который входит в неизвестное, не является
печаль. Напротив, он весел, потому что он чувствует смирение
перед своей удачей, уверенность в том, что его дух неуязвим
и превыше всего полное осознание своей эффективности. Радость
воина исходит из его признания своей судьбы и из его правдивой
оценки того, что лежит перед ним.
Последовала долгая пауза. Моя печаль была чрезмерной. Я
хотел что-нибудь сделать, чтобы вырваться из этой подавленности.
- Свидетель, пожалуйста, сдави свой ловец духов, - сказал
дон Хенаро Нестору. Я услышал громкий и очень смешной звук
игрушки Нестора. Паблито истерически рассмеялся и точно
так же дон Хуан с доном Хенаро. Я заметил характерный запах
и сообразил тогда, что Нестор перднул. Что было ужасно смешным,
так это выражение совершеннейшей серьезности на его лице.
Он пернул не для шутки, а потому что у него не было при
себе его ловца духов. Он помогал нам наилучшим образом,
как только мог.
Все они отрешенно смеялись. Что за легкость была у них в
смещении из грустной ситуации в совершенно смешную.
Паблито повернулся ко мне внезапно. Он захотел узнать, не
поэт ли я. Но прежде, чем я успел ответить, Хенаро составил
строфу:
- Карлитос спокоен и верно он немного поэт и дурак примерный,
- сказал он.
Все они опять расхохотались.
- Вот это настроение лучше, - сказал дон Хуан. - а сейчас,
прежде чем мы с Хенаро попрощаемся с вами, вы двое можете
сказать все, что угодно. Может быть это последний раз, когда
вы можете что-либо сказать.
Паблито отрицательно покачал головой, но у меня было кое-что.
Я хотел выразить свое восхищение, свое поражение исключительностью
духа воина дона Хуана и дона Хенаро, но я запутался в своих
словах и кончил тем, что ничего не сказал, или хуже того,
я кончил тем, что я вроде бы опять жаловался.
Дон Хуан покачал головой и чмокнул губами в насмешливом
неодобрении. Я невольно засмеялся. Не имело значения однако
то, что я не смог воспользоваться своим шансом сказать им
о моем восхищении. Очень любопытное ощущение начало овладевать
мной. У меня было чувство радости, веселья, абсолютной свободы,
которая заставляла меня смеяться. Я сказал дону Хуану и
дону Хенаро, что мне нет никакого дела до исхода моей встречи
с неизвестным, что я счастлив и собран, и что буду ли я
жив или умру совершенно не важно для меня в данный момент.
Дон Хуан и дон Хенаро, казалось, порадовались моим словам
еще больше, чем я. Дон Хуан хлопнул себя по ляжкам и засмеялся.
Дон Хенаро бросил свою шляпу на землю и закричал, как будто
бы он объезжает дикую лошадь.
Внезапно дон Хенаро сказал:
- Мы развлекались и смеялись во время ожидания совершенно
так, как рекомендовал свидетель. Но естественным условием
порядка является то, что это всегда приходит к концу.
Он посмотрел на небо.
- Уже почти пришло время нам разойтись, как делали воины
в рассказе,
- сказал он. - но прежде чем мы пойдем нашими различными
путями, я должен сказать вам двоим одну последнюю вещь:
я хочу раскрыть вам секрет воина. Может быть, вы можете
назвать его предрасположением воина.
Он обернулся в особенности ко мне и сказал, что я когда-то
им говорил, что жизнь воина холодна и одинока и лишена чувств.
Он даже закончил, что как раз в этот момент я убежден, что
это так.
- Жизнь воина ни в коем случае не может быть холодной, одинокой
или лишенной чувств, - сказал он, - потому что она основывается
на его привязанности, его стремлении, на том, что он посвятил
себя тому, кого он любит. И вы можете спросить, кто это
тот, кого он любит. Я покажу вам сейчас.
Дон Хенаро поднялся и медленно отошел на совершенно плоский
участок как раз перед нами, в 3-4 метрах в стороне. Там
он сделал странное движение. Он двигал своими руками, как
бы очищая пыль с своей груди и живота. Затем произошла странная
вещь. Поток почти неощутимого света прошел сквозь него.
Он исходил из земли и, казалось обнял все его тело. Он сделал
что-то вроде заднего пируэта, нырок назад, точнее говоря,
и приземлился на грудь и на руки. Его движение было выполнено
с такой точностью и легкостью, что он казался невесомым
существом, червеобразным существом, которое перевернулось.
Когда он оказался на земле, он исполнил ряд неземных движений.
Он скользил всего в нескольких дюймах над землей, или катался
на ней, как если бы он лежал на шарикоподшипниках, или же
плавал, описывая круги и поворачиваясь с быстротой и ловкостью
угря, плывущего в океане.
Мои глаза начали успокаиваться в какой-то момент и затем
без всякого перехода я уже следил за шаром света, скользящим
взад и вперед по чему-то, что, казалось, было поверхностью
катка с тысячами лучей света, сияющими на ней.
Картина была ясной. Затем шар огня остановился и остался
неподвижным. Голос встряхнул меня и рассеял мое внимание.
Это заговорил дон Хуан. Сначала я не мог понять, что он
говорит. Я опять взглянул на шар огня. Я мог различить только
дона Хенаро, лежащего на земле с разбросанными руками и
ногами. Голос дона Хуана был очень ясным. Он, казалось,
нажал на какой-то курок во мне, и я начал писать.
- Любовь Хенаро - это этот мир, сказал он. - он только что
обнимал эту огромную землю, но поскольку он такой маленький,
все, что он может делать, только плавать в ней. Но земля
знает, что он любит ее, и заботится о нем. Именно поэтому
жизнь Хенаро наполнена до краев, и его состояние, где бы
он ни был, будет изобильным. Хенаро бродит по тропам своей
любви, и где бы он ни находился, он цельный.
Хенаро сел перед нами на корточки. Он мягко погладил землю.
- Это предрасположение двух воинов, - сказал он. - эта земля,
этот мир. Для воина не может быть большей любви.
Дон Хенаро поднялся и минуту сидел на корточках рядом с
доном Хуаном, пока они оба пристально смотрели на нас. Затем
они оба сели, скрестив ноги.
- Только если любишь эту землю с несгибаемой страстью, можно
освободиться от печали, - сказал дон Хуан. - воин всегда
весел, потому что его любовь неизменна и предмет его любви
- земля - обнимает его и осыпает его невообразимыми дарами.
Печаль принадлежит только тем, кто ненавидит ту самую вещь,
которая дает укрытие всем своим существам.
Дон Хуан опять с нежностью погладил землю.
- Это милое существо, которое является живым до последней
крупицы и понимает каждое чувство, успокоило меня. Оно вылечило
мои боли и, наконец, когда я полностью понял мою любовь
к нему, оно научило меня свободе.
Он сделал паузу. Тишина вокруг нас была пугающей. Ветер
свистел мягко, а затем я услышал далекий лай одинокой собаки.
- прислушайся к этому лаю, - продолжал дон Хуан. - именно
так моя любимая земля помогает мне представить вам этот
последний момент. Этот лай
- самая печальная вещь, которую можно услышать.
Минуту мы молчали. Лай этой одинокой собаки был настолько
печален, а тишина вокруг нас настолько интенсивной, что
я ощутил щемящую боль. Она заставила меня думать о моей
собственной жизни, о моей собственной печали, о моем собственном
незнании куда идти и что делать.
- Лай этой собаки - это ночной голос человека, - сказал
дон Хуан.
- Он исходит из дома в той долине к югу. Человек кричит
через свою собаку, поскольку они являются компаньонами по
рабству на всю жизнь, выкрикивая свою печаль и свою запутанность.
Он просит свою смерть прийти и освободить его от мрачных
и ужасных цепей его жизни.
Слова дона Хуана затронули во мне самую беспокойную струну.
Я чувствовал, что он говорит, обращаясь прямо ко мне.
- Этот лай и то одиночество, которое он создает, - говорят
о чувствах людей, - продолжал он. - людей, для которых вся
жизнь была как один воскресный вечер. Вечер, который не
был совершенно жалким, но довольно жалким, нудным и неудобным.
Они много попотели и попыхтели, они не знали, куда пойти
и что делать. Этот вечер оставил им только воспоминания
о мелочных раздражениях и нудности. А затем внезапно все
кончилось. Уже наступила ночь.
Он пересказал историю, которую я когда-то рассказывал ему
о семидесятидвухлетнем старике, который жаловался, что его
жизнь была такой короткой, что ему казалось, будто всего
день назад он был мальчиком. Этот человек сказал мне: "я
помню ту пижаму, которую я обычно носил, когда мне было
десять лет от роду. Кажется прошел всего один день. Куда
ушло время?"
- Противоядие, которое убивает этот яд - здесь, - сказал
дон Хуан, лаская землю. - взгляните на вас двоих. Вы добрались
до объяснения магов, но какая разница от того, что вы знаете
его? Вы более уединены, чем когда-либо, потому что без непреклонной
любви к тому существу, которое дает вам укрытие, уединенность
кажется одиночеством.
Только любовь к этому великолепному существу может дать
свободу духу воина. А свобода это есть радость, эффективность
и отрешенность перед лицом любых препятствий. Это последний
урок. Он всегда оставляется на самый последний момент, на
момент полного уединения, когда человек остается лицом к
лицу со своей смертью и своим уединением. Только тогда этот
урок имеет смысл.
Дон Хуан и дон Хенаро поднялись и потянулись руками и спиной,
как если бы от сидения их тела онемели. Мое сердце начало
быстро колотиться. Они заставили меня и Паблито подняться.
- Сумерки - это трещина между мирами, - сказал дон Хуан.
- это дверь в неизвестное.
Он указал широким движением руки на утес, где мы стояли.
- Это плато находится перед дверью.
Он указал на северный край утеса.
- Там дверь. За ней - бездна. А за бездной - неизвестное.
Затем дон Хуан и дон Хенаро повернулись к Паблито и попрощались
с ним. Глаза Паблито были влажными и неподвижными. Слезы
катились у него по щекам. Я услышал голос дона Хенаро, прощавшегося
со мной, но не слышал дона Хуана.
Дон Хуан и дон Хенаро подошли к Паблито и коротко что-то
шепнули ему на уши. Затем они подошли ко мне. Но еще прежде,
чем они что-либо прошептали, я ощутил то особое чувство
расщепленности.
- Мы теперь будем просто пылью на дороге, - сказал Хенаро.
- может быть, когда-нибудь она опять попадет в твои глаза.
Дон Хуан и дон Хенаро отошли в сторону и, казалось, слились
с темнотой. Паблито взял меня за руку и мы попрощались друг
с другом. Затем странный порыв силы заставил меня бежать
вместе с ним к северному краю утеса. Я ощущал его руку,
когда мы прыгнули, а затем я был один.
|
