7.
СЖАТИЕ ТОНАЛЯ
В среду утром я покинул свой отель примерно без четверти
десять. Я шел медленно, дав себе около пятнадцати минут,
чтобы достичь места, где мы с доном Хуаном договорились
встретиться.
Он выбрал угол на улице Нассео де ля реформа в пяти-шести
кварталах в стороне, перед кассами аэрофлота.
Я только что закончил завтрак со своим другом. Он хотел
пройтись со мной, но я притворился, что иду на свидание
с девушкой. Я намеренно шел по противоположной стороне улицы,
а не по той, где находились кассы аэрофлота. У меня было
неприятное подозрение, что мой друг, который всегда хотел,
чтобы я его познакомил с доном Хуаном, догадывается, что
я иду на встречу с ним, и может быть следует за мной. Я
боялся, что повернувшись, обнаружу его позади себя.
Я увидел дона Хуана у витрины магазина на другой стороне
улицы. Я начал пересекать дорогу, но должен был остановиться
посреди улицы и ждать, пока она не будет безопасной для
перехода. Осторожно обернувшись, я увидел, что мой друг
следует за мной. Он стоял на углу позади меня. Он улыбался
как овца и размахивал рукой, как бы говоря мне, что не смог
удержаться. Я бросился через улицу, не давая ему времени
догнать меня.
Дон Хуан видимо понимал мое положение. Когда я достиг его,
он бросил взгляд через мое плечо.
- Он подходит, - сказал он. - нам лучше свернуть в боковую
улицу. - он указал на улицу, которая по диагонали сливалась
с Пассео де ля реформа в том месте, где мы стояли.
Я быстро сориентировался. На этой улице я никогда не был,
но двумя днями ранее я был в кассах аэрофлота. Я знал расположение
этого здания. Контора находилась на узком углу, образуемом
этими двумя улицами. Она имела по двери, открывающейся на
каждую улицу, и расстояние между двумя дверьми должно было
быть около трех-четырех метров. В конторе был проход от
одной двери к другой и можно было легко перейти с одной
улицы на другую. Сбоку от этого прохода находились кассы
и большая круглая конторка с клерками и кассирами за ней.
В этот день, когда я там был, там было полно народу.
Я хотел спешить, может быть даже бежать, но шаг дона Хуана
был расслабленным. Когда мы достигли двери конторы на диагональной
улице, я знал, не оглядываясь назад, что мой друг тоже перебежал
через бульвар и вот-вот повернет на улицу, по которой мы
идем. Я взглянул на дона Хуана, надеясь, что у него есть
какое-то решение. Он пожал плечами. Я чувствовал раздражение
и ничего не мог придумать сам, разве что стукнуть моего
друга по носу. Должно быть я вздохнул или выдохнул в этот
самый момент, потому что следующее, что я ощутил, это внезапная
потеря воздуха, вызванная ужасающим толчком, который дал
мне дон Хуан, и который послал меня волчком через дверь
конторы. Брошенный его чудовищным толчком, я практически
влетел в комнату. Дон Хуан застал меня настолько врасплох,
что мое тело не оказывало никакого сопротивления. Мой испуг
слился с действительным потрясением от его толчка. Я автоматически
выставил перед собой руки, чтобы защитить лицо. Сила толчка,
который дал мне дон Хуан, была настолько большой, что слюна
летела из моего рта, и я испытал слабое помутнение в глазах,
когда ворвался в комнату. Я чуть не потерял равновесие и
вынужден был делать чрезвычайные усилия, чтобы не упасть.
Пару раз я крутнулся вокруг себя. Видимо скорость моего
движения сделала всю сцену неясной. Я смутно заметил толпу
посетителей, занимающихся своим делом и ощутил огромное
раздражение. Я знал, что все смотрят на меня, пока я тут
кручусь по комнате. Мысль о том, что я выгляжу дураком,
была более чем неудобной. Ряд мыслей мелькнул у меня в голове.
У меня была уверенность, что я упаду лицом вниз, или налечу
на посетителя, может быть на старую даму, которая покалечится
от столкновения. Или еще хуже, стеклянная дверь на другом
конце будет закрыта и я разобьюсь о нее
В помутненном состоянии я достиг двери на пассео де ля реформа.
Она была открыта, и я вышел из нее. Мое отождествление с
прошедшим моментом было таково, что я должен был успокоиться,
повернуться направо и идти по бульвару в направлении центра.
Как если бы ничего не случилось. Я был уверен, что дон Хуан
присоединится ко мне и что возможно мой друг продолжает
идти по диагональной улице.
Я раскрыл глаза, или вернее сфокусировал их на местности
перед собой. Прежде чем я полностью сообразил, что случилось,
я испытал длинную минуту онемения. Я не был на пассео де
ля реформа, как я должен был быть, а находился на базаре
Лагунилья в полутора милях в стороне.
В момент подобного осознания, все, что я мог делать - это
остолбенело смотреть.
Я оглянулся, чтобы сориентироваться, и понял, что фактически
я нахожусь очень близко от того места, где я встретил дона
Хуана в свой первый день в городе мехико. Может быть я был
даже на том же самом месте. Прилавки, где продавались старые
монеты, были от меня в полутора метрах. Я сделал огромное
усилие, чтобы взять себя в руки. Очевидно я галлюцинировал.
Ничем иным это не могло быть. Я быстро повернулся, чтобы
пройти обратно через дверь в контору, но сзади меня был
только ряд прилавков с подержанными книгами и журналами.
Дон Хуан стоял рядом со мной справа. На лице у него была
огромная улыбка.
Я почувствовал тяжесть в голове и мурашки, как будто бы
углекислый газ от газированной воды вырывался у меня через
нос. Я был бессловесен. Я попытался что-либо сказать, но
безуспешно. Я явно расслышал, что дон Хуан велел мне не
пытаться говорить или думать, но я хотел сказать что-нибудь,
все равно что. Ужасная нервозность росла у меня в груди.
Я чувствовал, что слезы катятся у меня по щекам.
Дон Хуан не встряхнул меня, как он делал это обычно, когда
я становился жертвой неконтролируемого страха. Вместо этого
он мягко погладил меня по голове.
- Ну, ну, маленький карлос, - сказал он, - не теряй своих
шариков.
Мгновение он держал мое лицо в своих руках.
- Не пытайся разговаривать, - сказал он. Он отпустил мое
лицо и указал на то, что находилось вокруг меня. - это не
для разговора, - сказал он. - это только для того, чтобы
следить. Следи! Следи за всем!
Я действительно плакал. Моя реакция на мой плач была очень
странной, однако. Я продолжал плакать, не заботясь об этом.
В этот момент для меня не имело значения, кажусь я дураком
или нет.
Я оглянулся. Прямо передо мной находился средних лет мужчина,
одетый в розовую рубашку с короткими рукавами и темно-серые
штаны. Казалось, он был американцем. Мужчина перебирал монеты,
в то время как мальчик 13-14 лет, вероятно, сын владельца,
смотрел на него. Мальчик следил за каждым движением, которое
делал этот мужчина. Наконец мужчина положил монеты обратно
на стол. И мальчик немедленно расслабился.
- Следи за всем, - опять потребовал дон Хуан.
Кругом не было ничего необычного, за чем можно было бы следить.
Люди проходили мимо в различных направлениях. Я повернулся.
Мужчина, который, казалось, был владельцем магазинчика,
смотрел на меня. Он все время мигал, как если бы хотел спать.
Он казался утомленным или больным и выглядел обмякшим.
Я чувствовал, что здесь не за чем следить, по крайней мере
ничего действительно стоящего. Я смотрел на сцену. Оказалось,
что невозможно сконцентрировать внимание на чем-нибудь.
Дон Хуан обошел вокруг меня. Казалось, он оценивает что-то
во мне. Он покачал головой и выпятил губы.
- Идем, идем, - сказал он, беря меня за руку.
- Время пройтись.
Как только мы двинулись, я заметил, что мое тело было очень
легким. Фактически я ощущал, что подошвы моих ног подпрыгивают.
Они имели любопытную резиновую прыгучесть.
Дон Хуан должно быть осознавал мои ощущения. Он держал меня
твердо, как бы не давая мне убежать. Он прижимал меня книзу,
как бы боясь, что я взлечу вверх, подобно воздушному шару,
и он меня не достанет.
Ходьба дала мне более хорошее самочувствие. Моя нервозность
уступила место приятной легкости.
Дон Хуан вновь настаивал, чтобы я наблюдал за всем. Я сказал
ему, что тут нет ничего, что я хотел бы наблюдать, и что
какая мне разница, что люди делают на базаре. Что я не хочу
чувствовать себя идиотом, старательно наблюдая обычную деятельность
кого-то, покупающего монеты и старые книги, в то время как
настоящая вещь уходит у меня сквозь пальцы.
- Что такое настоящая вещь? - спросил он. Я перестал идти
и убежденно сказал ему, что важным является то, что он заставил
меня ощутить, будто бы я покрыл расстояние между кассами
аэрофлота и рынком в считанные секунды.
В этом месте я начал дрожать и почувствовал, что мне сейчас
станет плохо. Дон Хуан заставил меня приложить руки к животу.
Он обвел рукой вокруг себя и опять сказал убежденным тоном,
что повседневная деятельность вокруг нас является единственно
важной вещью.
Я чувствовал раздражение к нему. У меня было физическое
ощущение вращения. Я глубоко вздохнул.
- Что ты сделал, дон Хуан? - спросил я с насильственной
небрежностью. Ободряющим тоном он сказал, что он может мне
рассказать об этом в
любое время, но что то, что происходит вокруг меня, никогда
не повторится. С этим я не спорил. Деятельность, которую
я наблюдал, очевидно не может быть повторена опять во всей
своей сложности. Моей точкой зрения однако было, что очень
подобную деятельность я могу наблюдать в любое время. С
другой стороны, тот факт, что я был перенесен через пространство
в какой бы то ни было форме, имел неизмеримое значение.
Когда я выразил эти мнения дон Хуан заставил свою голову
задрожать, как если бы то, что он от меня услышал, действительно
причинило ему боль.
Секунду мы шли в молчании. Мое тело лихорадило. Я заметил,
что ладони моих рук и подошвы моих ног горят. Та же самая
необычная жара появилась, казалось, у меня в ноздрях и на
веках.
- Что ты сделал, дон Хуан? - просил я умоляюще.
Он не ответил, но похлопал меня по груди и засмеялся. Он
сказал, что люди очень хрупкие существа, которые своим индульгированием
делают себя еще более хрупкими. Очень серьезным тоном он
велел мне бросить чувство того, что я вот-вот сгину. Но
вытолкнуть себя за собственные границы и просто остановить
внимание на окружающем меня мире.
Мы продолжали идти очень медленным шагом. Моя занятость
была всепоглощающей. Я ничему не мог уделять внимание. Дон
Хуан остановился и, казалось, колебался, говорить ему или
нет. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом он, казалось,
передумал, и мы пошли вновь.
- Случилось, что ты пришел сюда, - сказал он, резко поворачиваясь
и глядя на меня.
- Как это произошло?
Он сказал, что не знает, и что единственное, что он знает,
так это то, что я выбрал это место сам.
Наше непонимание стало еще более безнадежным, когда мы продолжили
разговор. Я хотел знать все этапы, а он настаивал на том,
что выбор места был единственной вещью, которую мы можем
обсуждать, а поскольку я не знаю, почему я его выбрал, то
и говорить в сущности не о чем. Он критиковал, не сердясь,
мое желание рассматривать все разумно, как ненужное индульгирование.
Он сказал, что более просто и более эффективно просто действовать,
не подыскивая объяснения, и что разговаривая о моем опыте
и думая о нем, я его рассеиваю.
Через несколько моментов он сказал, что нам нужно покинуть
это место, потому что я его испортил, и что оно становится
все более вредным для меня.
Мы покинули рынок и прошли до парка Алядема. Я был утомлен
и плюхнулся на скамейку. Только тогда мне пришло в голову
взглянуть на свои часы. Было двадцать минут одиннадцатого.
Мне пришлось сделать действительное усилие, чтобы сконцентрировать
свое внимание. Я не помнил точного времени, когда я встретился
с доном Хуаном. Я подсчитал, что это было, должно быть,
около десяти, никак не более десяти минут заняло у нас пройти
от рынка до парка. Неуточненными оставались только десять
минут.
Я рассказал дону Хуану о своих подсчетах. Он улыбнулся.
У меня была уверенность, что его улыбка скрывала его недовольство
мною, однако на его лице не было ничего, что бы могло выдать
такое чувство.
- Ты считаешь меня безнадежным идиотом, не правда ли, дон
Хуан?
- Ага, - сказал он и вскочил на ноги.
Его реакция была столь неожиданной, что я тоже вскочил одновременно
с ним.
- Расскажи мне в точности, какие по твоему мнению я имею
чувства, - сказал он с ударением.
Я ощущал, что знаю его чувства. Казалось, я чувствую их
сам. Но когда я попытался высказать их, я ощутил, что понял,
что не могу о них говорить. Разговор требовал громадных
усилий.
Дон Хуан сказал, что у меня еще недостаточно сил для того,
чтобы "видеть" его. Но я определенно могу видеть
достаточно, чтобы самому найти подходящее объяснение того,
что случилось.
- Не смущайся, сказал он, - расскажи мне в точности, что
ты "видишь". У меня была внезапная странная мысль,
очень похожая на те мысли,
которые мне обычно приходили в голову перед тем, как заснуть.
Это была более чем мысль. Полная картина - было бы лучшим
названием ее. Я видел табло, на котором были различные персонажи.
Один был мужчина, сидевший прямо передо мной на подоконнике.
Пространство позади подоконника было расплывчатым, но сам
подоконник и мужчина были кристально ясными. Он смотрел
на меня. Его голова была слегка повернута влево, так что
фактически он смотрел на меня искоса. Я видел как движутся
его глаза, чтобы удерживать меня в фокусе. Правым локтем
он опирался о подоконник. Рука его была сжата в кулак, а
мышцы напряжены. Слева от мужчины была другая картина на
табло. Это был летающий лев. То-есть голова и грива были
львиными, а нижняя часть его тела принадлежала курчавому
белому французскому пуделю.
Я уже готов был остановить свое внимание на нем, когда мужчина
издал чмокающий звук губами и высунул голову и туловище
из окна. Появилось все его тело, как будто что-то его выталкивало.
Секунду он висел, цепляясь за раму кончиками пальцев, раскачиваясь
как маятник, затем он отпустился.
Я испытал в своем собственно теле ощущение падения. Это
не было кувырканьем вниз, а было мягким снижением, а затем
плавным парением. Человек ничего не весил. Некоторое время
он оставался на месте, а затем исчез из виду, как если бы
неконтролируемая сила всосала его через трещину в табло.
Секунду спустя он опять появился в окне, искоса глядя на
меня. Правая рука его опиралась о раму, только на этот раз
он помахивал мне, прощаясь.
Замечанием дона Хуана было, что мое "видение"
было слишком сложным.
- Ты можешь действовать лучше, - сказал он. - ты хочешь,
чтобы я объяснил тебе, что случилось. Что ж, я хочу, чтобы
ты использовал свое "видение" для этого. Ты видел,
но видел ерунду. Информация подобного рода бесполезна для
воина. Слишком много времени уйдет на то, чтобы разобраться
что есть что. "Видение" должно быть прямым, потому
что воин не может тратить своего времени на то, чтобы расшифровывать
увиденное им самим. Видение это видение, потому что оно
прорывается через всю эту ерунду.
Я спросил его, не думает ли он, что мое видение было в действительности
только галлюцинацией. Он был убежден, что это было видением
из-за сложности деталей, но что к данному случаю оно не
подходило.
- Ты думаешь, что мое видение объясняет что-нибудь? - спросил
я.
- Наверняка. Но я не стал бы пытаться расшифровывать его,
если бы я был тобой. В начальных этапах видение смущает,
и легко в нем потеряться. По мере того, как воин становится
туже, однако, его видение становится тем, чем оно должно
быть - прямым знанием.
Пока дон Хуан говорил, у меня произошел один из тех любопытных
провалов в ощущении, и я ясно почувствовал, что я вот-вот
сниму завесу с чего-то такого, что я уже знал. Но это мне
не удалось, потому что все стало очень туманным. Я понял,
что погрузился в борьбу с самим собой. Чем больше я старался
определить или достичь этого ускользающего кусочка знания,
тем глубже оно тонуло.
- Это видение было слишком... Слишком зрительным, - сказал
дон Хуан.
Звук его голоса встряхнул меня.
- Воин задает вопрос и через свое видение он получает ответ.
Но ответ прост. Он никогда не осложняется до степени летающих
французских пуделей.
Мы посмеялись над этой картиной, и полушутя я сказал ему,
что он слишком прям, что любой проходящий сквозь то, через
что я прошел сегодня утром, заслуживает крошки снисхождения.
- Это легкий выход, - сказал он. - это путь индульгирования.
Ты навешиваешь мир на то чувство, что все для тебя слишком
много. Ты не живешь как воин.
Я сказал ему, что есть слишком много граней того, что он
называет путем воина, и что невозможно выполнять их все.
И что значение этого стало ясно только тогда, когда я встретился
с новыми моментами, где должен был прилагать его.
- Правилом большого пальца для воина, - сказал он, - является
то, что он делает свои решения столь тщательно, что ничего
из того, что может произойти в результате их, не может его
удивить, а уж тем более истощить его силу.
Быть воином означает быть смиренным и алертным. Сегодня
от тебя ожидалось, что ты будешь следить за сценой, которая
разворачивалась у тебя перед глазами, а не размышлять о
том, каким образом это возможно. Ты сконцентрировал свое
внимание не на той вещи. Если бы я хотел быть с тобой снисходительным,
то я легко мог бы сказать, что поскольку это произошло с
тобой впервые, ты не был готов.. Но это недопустимо, поскольку
ты пришел сюда как воин, готовый умереть. Поэтому то, что
произошло с тобой сегодня, не должно было застать тебя со
спущенными штанами.
Я заключил, что моей тенденцией было индульгировать в страхе
и замешательстве.
- Скажем, что правилом большого пальца для тебя должно быть,
что когда ты приходишь встречаться со мной, ты должен приходить,
готовый умереть, - сказал он. - если ты приходишь сюда готовый
умереть, то не будет никаких падений и никаких незваных
сюрпризов, и никаких ненужных поступков. Все должно мягко
укладываться на свое место. Потому что ты не ожидаешь ничего.
- Это легко сказать, дон Хуан. Однако я нахожусь на том
конце, который принимает. Я должен жить со всем этим.
- Это не означает, что ты должен жить со всем этим. Ты являешься
всем этим. Ты не просто терпишь это на какое-то время. Твое
решение объединить силы с этим злым миром магии должно было
сжечь все тянущиеся чувства замешательства и дать тебе силы,
чтобы провозгласить все это своим миром.
Я чувствовал раздражение и печаль. Действия дона Хуана вне
зависимости от того, насколько я был подготовлен, воздействовали
на меня таким образом, что каждый раз, когда я приходил
с ним в контакт, мне не оставалось никаких отступлений,
а только действовать и чувствовать подобно полуразумному
существу. На меня нахлынула волна ярости, и я больше не
хотел писать. В этот момент я хотел разорвать свои записки
и бросить все это в урну. И я сделал бы так, если бы не
дон Хуан, который засмеялся и схватил меня за руку, останавливая
меня.
Насмешливым голосом он сказал, что мой тональ опять собирается
одурачить сам себя. Он порекомендовал, чтобы я пошел к фонтану
и плеснул себе воды на шею и уши.
Вода успокоила меня. Долгое время мы молчали.
- Пиши, пиши, - подтолкнул меня дон Хуан дружеским тоном.
- Скажем так, что твоя записная книжка - это единственная
магия, которая у тебя есть. Разорвать ее это еще один способ
открыть себя своей смерти. Это будет еще одним твоим взрывом,
шикарным взрывом в лучшем случае, но не изменением.
Воин никогда не покидает острова тональ. Он использует его.
Он указал вокруг меня быстрым движением руки, а затем коснулся
моей записной книжки.
- Это твой мир, ты не можешь этого отрицать. Бесполезно
сердиться и разочаровываться в самом себе. Все, что в данном
случае происходит это то, что тональ ушел во внутреннюю
битву. Битва внутри собственного тоналя одно из самых нежелательных
состояний, о каких я могу подумать. Тугая жизнь воина предназначается
для того, чтобы закончить эту битву. Для начала я обучил
тебя как избегать изношенности и измотанности. Теперь в
тебе нет больше войны. Нет в том смысле, в каком она была.
Потому что путь воина это гармония между действиями и решениями
сначала, а затем гармонии между тоналем и нагвалем.
В течение всего того времени, как я тебя знаю, я говорил,
обращаясь как к твоему тоналю, так и к твоему нагвалю. Именно
таким способом должны вестись наставления.
В начале следует разговаривать с тоналем. Потому что именно
тональ должен уступить контроль. Но он должен это сделать
с радостью. Например, твой тональ уступил часть контроля
без особой борьбы, потому что для него стало ясно, что если
бы все осталось так, как было, то целостность тебя к этому
времени погибла бы. Иными словами, тональ настраивают так,
чтобы он должен был отдать ненужные вещи, подобные важности
самого себя и индульгированию, которые только приводят его
в беспорядок. Вся беда в том, что тональ цепляется за эти
вещи в то время, как он должен был бы быть рад освободиться
от этой ерунды. Задача поэтому состоит в том, чтобы убедить
тональ стать свободным и подвижным. Вот что нужно магу прежде
всего остального - сильный свободный тональ. Чем сильнее
он становиться, тем менее он приникает к своим деяниям,
и тем легче его сжать. Поэтому то, что произошло этим утром,
заключалось в следующем. Я увидел возможность сжать твой
тонналь. На мгновение ты был рассеян, спешил, не думая,
и я схватился за этот момент, чтобы толкнуть тебя.
В определенные моменты тональ сжимается, особенно когда
он раздражен. В действительности одной из особенностей тоналя
является его застенчивость. Его застенчивость в действительности
не является важным делом; но есть определенные моменты,
когда тональ застают врасплох, и его застенчивость неизбежно
заставляет его сжаться.
Этим утром я схватил мой кубический сантиметр шанса. Я заметил
открытую дверь той конторы и толкнул тебя. Толчок тут был
техникой для сжатия тоналя. Толкнуть следует в точный момент.
Для этого, конечно, нужно знать, как видеть.
Когда человека толкнули, и его тональ сжался, его нагваль,
если он уже в движении, вне зависимости от того, как мало
это движение, захватит власть и произведет необычайные дела.
Твой нагваль захватил власть этим утром, и ты оказался на
рынке.
Секунду он молчал. Казалось, он ожидал вопросов. Мы взглянули
друг на друга.
- Я действительно не знаю как, - сказал он, как бы читая
мою мысль. - нагваль способен на невообразимые дела, это
все, что я знаю.
Этим утром я просил тебя следить. Сцена перед тобой, чем
бы она ни была, имела неизмеримую важность для тебя. Но
вместо того, чтобы последовать моему совету, ты индульгировал
в жалости к самому себе и замешательстве и не следил.
Некоторое время ты был целиком нагвалем и не мог говорить.
Это было временем, чтобы следить. Затем, мало-помалу, твой
тональ опять взял верх и вместо того, чтобы ввергнуть тебя
в смертельную битву между твоим тоналем и нагвалем, я привел
тебя сюда.
- Что там было, в этой сцене, дон Хуан? Что там было такого
важного?
- Я не знаю. Это случилось не со мной.
- Что ты имеешь в виду?
- Это был твой опыт, а не мой.
- Но ты же был со мной, правда?
- Нет, не был. Ты был один. Я неоднократно говорил тебе,
чтобы ты следил за всем, потому что сцена была только для
тебя.
- Но ты же был рядом со мной, дон Хуан.
- Нет не был. Но бесполезно говорить об этом. Что бы я ни
сказал, не будет иметь смысла, потому что в эти моменты
мы находились во времени нагваля. Дела нагваля можно наблюдать
только телом, но не разумом.
- Если ты не был со мной, то кем или чем был тот, кого я
считал тобой?
- Это был я, и в то же время меня там не было.
- Где же ты был тогда?
- Я был с тобой, но не там. Скажем так, что я был рядом
с тобой, но не в том именно месте, куда нагваль тебя перенес.
- Ты хочешь сказать, что не знал о том, что мы находились
на базаре?
- Нет, не знал. Я просто тащился рядом, чтобы не потерять
тебя.
- Но это действительно страшно, дон Хуан. - Мы были во времени
нагваля, и в этом нет ничего страшного. Мы способны на куда
большее, чем это. Такова наша природа как светящихся существ.
Нашей пробоиной является то, что мы настойчиво стремимся
оставаться на своем монотонном утомительном, но удобном
острове. Тональ это обыватель, а он не должен таким быть.
Я описал то немногое, что запомнил. Он хотел знать, заметил
ли я какие-нибудь особенности неба, как например, дневной
свет, облака, солнце, или не слышал ли я каких-нибудь необычных
людей или события. Он хотел узнать, не было ли там драк
или может быть люди кричали, а если они кричали, то что
именно.
Я не мог ответить ни на один из его вопросов. Совершенной
правдой было то, что я воспринял все событие за чистую монету,
принимая как трюизм, что я "пролетел" значительное
расстояние в одну-две секунды, и что благодаря знанию дона
Хуана, чем бы оно ни было, я приземлился во всем своем материальном
теле посреди базара.
Мои реакции были прямым следствием такой интерпретации.
Я хотел узнать процедуру, членское знание, "как сделать
это". Поэтому я не старался наблюдать за тем, что по
моему убеждению было ординарными событиями, не имеющими
никакого значения.
- Как ты думаешь, люди видели меня на базаре? - спросил
я.
Дон Хуан не ответил. Он засмеялся и слегка толкнул меня
кулаком.
Я попытался вспомнить, был ли у меня действительно какой-либо
физический контакт с людьми. Моя память подвела меня.
- Что видели люди в конторе аэрофлота, когда я ворвался
туда? - спросил я.
- Вероятно, они видели, как человек побежал от одной двери
к другой.
- Но видели ли они, как я растаял в воздухе?
- Об этом позаботился нагваль. Я не знаю как. Все, что я
могу тебе сказать, так это, что мы - текучие светящиеся
существа, состоящие из волокон. Согласие с тем, что мы плотные
объекты - действие тоналя. Когда тональ сжимается, возможны
необычные вещи. Но они необычны только для тоналя.
Для нагваля двигаться таким образом, как ты двигался, -
ничто. Особенно для твоего нагваля, который уже способен
к трудным действиям. На самом деле он окунулся во что-то
ужасно неясное. Ты не ощущаешь, что это?
Миллион вопросов и ощущений хлынули на меня тут же. Казалось
порыв ветра унес мою накидку спокойного владения собой.
Я задрожал. Мое тело ощутило себя на краю бездны. Я боролся
с каким-то непонятным, но конкретным отделом знания. Казалось,
мне вот-вот что-то покажут, но в то же время, какая-то упрямая
часть меня настаивала на том, чтобы прикрыть все облаком.
Борьба постепенно сделала меня онемевшим до тех пор, пока
я не перестал ощущать тело. Мой рот был открыт, а глаза
полуприкрыты. У меня было ощущение, что я могу видеть свое
лицо, как оно становится все тверже, тверже, пока оно ни
стало лицом высохшего трупа с желтоватой кожей, накрепко
присохшей к черепу.
Следующее, что я ощутил, это потрясение. Дон Хуан стоял
рядом со мной держа пустое ведро. Он облил меня с ног до
головы. Я кашлял и вытирал воду с лица, чувствуя озноб на
спине. Я вскочил со скамейки. Дон Хуан еще плеснул мне воды
на шею. Группа детей смотрела на меня и хохотала. Дон Хуан
улыбнулся мне. Он держал мою записную книжку и сказал, что
мне лучше пойти в отель, чтобы сменить одежду. Он вывел
меня из парка. Минуту мы стояли у тротуара, пока не подошло
такси.
Несколько часов спустя после ленча и отдыха дон Хуан и я
пришли на его любимую скамейку в парке у церкви. Обходным
образом мы подошли к теме моей странной реакции. Казалось,
он был очень насторожен. Он не ставил меня прямо перед ней.
- Известно, что подобные вещи происходят, - сказал он. -
нагваль, научившись однажды выходить на поверхность, может
причинить большой вред тоналю, выходя наружу без всякого
контроля. Однако твой случай - особый. У тебя талант индульгировать
в такой преувеличенной манере, что ты бы умер и даже не
сопротивлялся бы этому. Или еще хуже, ты даже бы не осознал,
что умираешь.
Я сказал ему, что моя реакция началась, когда он спросил
меня, чувствую ли я, что сделал мой нагваль. Я подумал,
что я в точности знаю, о чем он говорит, но когда я попытался
описать то, чем это было, оказалось, что я не могу мыслить
ясно. Я испытал ощущение пустоты в голове, почти безразличия.
Как если бы мне на самом деле ни до чего не было дела. Затем
это ощущение переросло в гипнотизирующую концентрацию, казалось
весь я был медленно высосан. То, что привлекло и захватило
мое внимание, было ощущением, что передо мной вот-вот раскроется
огромный секрет, и что я не хочу, чтобы что-либо мешало
такому раскрытию.
- Что собиралось быть раскрыто тебе, так это твоя смерть,
- сказал дон Хуан. - в этом опасность индульгирования. Особенно
для тебя. Потому что ты естественно настолько все преувеличиваешь.
Твой тональ настолько талантлив в индульгировании, что он
угрожает целостности тебя самого. Это ужасное состояние
существа.
- Что я могу сделать?
- Твой тональ должен быть убежден разумом, твой нагваль
- действиями. Пока они не сравняются друг с другом, как
я тебе говорил, тональ правит и тем не менее он очень уязвим.
Нагваль, с другой стороны, никогда или почти никогда не
действует, но когда он действует, он ужасает тональ.
Этим утром твой тональ испугался и стал сжиматься сам собой,
и тогда твой нагваль стал захватывать верх.
Мне пришлось одолжить ведро у фотографов в парке, чтобы
загнать твоего нагваля как плохую собаку обратно на его
место. Тональ должен быть защищен любой ценой. Корона должна
быть с него снята, однако он должен оставаться как защищенный,
поверхностный наблюдатель.
Любая угроза тоналю обычно оканчивается его смертью. А если
тональ умирает, то умирает и весь человек. Из-за его врожденной
слабости, тональ легко уничтожить, и поэтому одним из искусства
равновесия воина является вывести на поверхность нагваль
для того, чтобы уравновесить тональ. Я говорю, что это искусство,
потому что маги знают, что путем усиления тоналя может появиться
нагваль. Видишь, что я имею в виду? Усиление называется
личной силой.
Дон Хуан поднялся, потянулся руками и выгнул спину. Я начал
подниматься сам, но он мягко толкнул меня обратно.
- Ты должен оставаться на этой скамье до сумерек, - сказал
он. - мне нужно сейчас уйти. Хенаро ждет меня в горах. Поэтому
приходи к его дому через три дня, и мы встретимся там.
- Что мы будем делать у дома дона Хенаро? - спросил я.
- В зависимости от того, будет ли у тебя достаточно силы,
Хенаро может показать тебе нагваль.
Была еще одна вещь, которую мне хотелось выразить словами.
Я хотел знать, был ли его костюм потрясающим средством для
меня одного, или же он был действительно частью его жизни.
Никогда ни один из его поступков не делал внутри меня столько
беспорядка, как то, что он носит костюм. Не только сам по
себе этот факт был пугающим для меня, но тот факт, что дон
Хуан был элегантным. Его ноги имели юношескую стройность.
Казалось, что ботинки сместили точку его равновесия, и его
шаги стали более длинными и более твердыми, чем обычно.
- Ты носишь костюм все время? - спросил я.
- Да, - ответил он с очаровательной улыбкой. - у меня есть
другие, но я не стал сегодня одевать другой костюм, потому
что это испугало бы тебя еще больше.
Я не знал, что подумать. Я чувствовал, что прибыл к концу
своей тропы. Если дон Хуан может носить костюм и быть в
нем элегантным, то значит все возможно.
Ему, казалось, понравилось мое смущение, и он засмеялся.
- Я владелец мануфактурной базы, - сказал загадочным, но
безразличным тоном и пошел прочь.
На следующее утро в четверг, я попросил своего друга пройти
от дверей конторы, где дон Хуан толкнул меня, до базара
лагунилья. Мы выбрали самый прямой маршрут. Это у нас заняло
35 минут. Когда мы прибыли туда, я попытался сориентироваться.
Мне это не удалось. Я зашел в магазин одежды на самом углу
широкой улицы, где мы стояли.
- Простите меня, - сказал я молодой женщине, которая осторожно
чистила шляпу щеткой. - где прилавки с монетами и подержанными
книгами?
- У нас таких нет, - сказала она отвратительным тоном.
- Но я видел их где-то на этом базаре вчера.
- Не балуйтесь, - сказала она и вошла за конторку.
Я побежал за ней и умолял ее сказать мне, где они находятся.
Она осмотрела меня сверху донизу.
- Вы не могли их видеть вчера, - сказала она. - эти прилавки
устанавливаются только по воскресеньям прямо здесь, вдоль
этой стены. В другие дни недели у нас их нет.
- Только по воскресеньям? - повторил я механически.
- Да, только по воскресеньям. Таков порядок. Всю остальную
неделю они мешали бы движению.
Она указала на широкий проспект, наполненный машинами.
8. ВО ВРЕМЕНИ НАГВАЛЯ
Я взбежал на склон перед домом дона Хенаро и увидел, что
дон Хуан и дон Хенаро сидят на чистом участке перед дверью.
Они улыбались мне. В их улыбках было такое тепло и такая
невинность, что мое тело немедленно испытало чувство ужаса.
Я автоматически перешел на шаг. Я приветствовал их.
- Как поживаешь? - спросил дон Хенаро таким участливым тоном,
что мы все засмеялись.
- Он в очень хорошей форме, - вставил дон Хуан, прежде чем
я успел ответить.
- Я могу это видеть, - ответил дон Хенаро. - взгляни на
этот двойной подбородок! И взгляни на эти бугры окорочного
жира на его ягодицах!
Дон Хуан засмеялся, держась за живот.
- Твое лицо округлилось, - продолжал дон Хенаро. - чем ты
занимался? Ел?
Дон Хуан шутливо заверил его, что стиль моей жизни требует,
чтобы я ел очень много. Самым дружеским образом они дразнили
меня, но по поводу моей жизни, а затем дон Хуан попросил
меня сесть между ними. Солнце уже село за высоким гребнем
гор на западе.
- Где твоя знаменитая записная книжка? - спросил дон Хенаро.
А когда я вытащил ее из кармана, он вскрикнул "ип!"
и выхватил ее у меня из рук.
Очевидно он наблюдал за мной очень тщательно и знал все
мои манеры в совершенстве. Он держал блокнот обеими руками
и нервно им поигрывал, как если бы не знал, что с ним делать.
Дважды он, казалось, был на грани того, чтобы выбросить
его прочь, но, казалось, сдерживался. Затем он прижал его
к коленям и притворился, что лихорадочно пишет в нем, как
это делал я.
Дон Хуан смеялся так, что чуть не задохнулся.
- Что ты делал после того, как я покинул тебя? - спросил
дон Хуан после того, как они притихли.
- Я пошел на базар в четверг, - сказал я.
- Что ты там делал? Повторял свои шаги? - бросил он.
Дон Хенаро повалился назад и губами сделал сухой звук головы,
упавшей на твердую землю. Он искоса взглянул на меня и подмигнул.
- Я должен был это сделать, - сказал я. - и обнаружил, что
по будним дням там нет прилавков, на которых продают монеты
и подержанные книги.
Оба они засмеялись. Затем дон Хуан сказал, что задавание
вопросов не сможет ничего нового открыть.
- Что же в действительности произошло, дон Хуан? - спросил
я.
- Поверь мне, что нет способа узнать это, - сказал он сухо.
- в этих делах мы с тобой на равных. В данный момент мое
преимущество перед тобой в том, что я знаю, как пробираться
к нагвалю, а ты нет. Но как только я попадаю туда, я не
имею там ни больше преимуществ, ни больше знания, чем ты.
- Так я в действительности приземлился на базаре, дон Хуан?
- спросил я.
- Конечно, я рассказывал тебе, что нагваль подчиняется воину.
Разве это не так, Хенаро?
- Правильно, - воскликнул дон Хенаро громовым голосом и
поднялся одним единым движением. Это произошло так, как
если бы его голос поднял его из лежачего положения в совершенно
вертикальное.
Дон Хуан, смеясь, практически катался по земле. Дон Хенаро
с недружелюбным видом комически наклонился и попрощался.
- Хенаро увидит тебя завтра утром, - сказал дон Хуан. -
сейчас ты должен сидеть здесь в полном молчании.
Мы не сказали больше не слова. Через несколько часов молчания
я заснул.
Я взглянул на свои часы. Было около шести утра. Дон Хуан
осмотрел могучую массу тяжелых белых облаков над восточным
горизонтом и заключил, что день будет сумрачным. Дон Хенаро
понюхал воздух и добавил, что он будет также жарким и безветренным.
- Мы далеко пойдем? - спросил я.
- Вон к тем эвкалиптам, - ответил дон Хенаро, указывая на
то, что казалось рощей деревьев примерно на расстоянии мили.
Когда мы достигли деревьев, я сообразил, что это была не
роща. Эвкалипты были посажены прямыми линиями, чтобы отметить
границы полей, засаженных различными культурами. Мы прошли
по краю кукурузного поля вдоль линии огромных деревьев,
тонких и прямых, около тридцати метров высотой, и пришли
к пустому полю. Я подумал, что урожай должно быть собран.
Там были только сухие стебли и листья каких-то растений,
которых я не узнал. Я нагнулся, чтобы поднять листик, но
дон Хенаро остановил меня. Он удержал мою руку с огромной
силой. Я взвился от боли и заметил тогда, что он только
слегка коснулся пальцем моей руки.
Он определенно сознавал, что он сделал и что я испытал.
Он быстро поднял пальцы, а затем опять слегка коснулся ими
моей руки. Он повторил это еще раз и рассмеялся как довольный
ребенок, видя, как я гримасничаю. Затем он повернулся ко
мне в профиль. Его горбатый нос делал его похожим на птицу.
Птицу со странными длинными белыми зубами.
Тихим голосом дон Хуан сказал, чтобы я ничего не трогал.
Я спросил его, не знает ли он, какие посевы выращивались
здесь. Казалось, он собирался мне ответить, но дон Хенаро
вмешался и сказал, что это было поле червей.
Дон Хуан посмотрел на меня пристально, не улыбаясь. Бессмысленный
ответ дона Хенаро, казалось, был шуткой. Я подождал какого-нибудь
намека, чтобы начать смеяться, но они смотрели на меня.
- Поле гигантских червей, - сказал дон Хенаро. - да, то,
что здесь росло, было самыми очаровательными червями, которых
ты когда-либо видел.
Он повернулся к дону Хуану. Секунду они смотрели друг на
друга.
- Разве это не так? - спросил он.
- Абсолютно верно, - сказал дон Хуан и, повернувшись ко
мне, добавил тихим голосом, - сегодня Хенаро держит бразды
правления. Только он может сказать что есть что. Поэтому
делай все в точности, как он говорит.
Мысль, что дон Хенаро держит бразды правления наполнила
меня ужасом. Я повернулся к дону Хуану, чтобы сказать ему
об этом, но прежде чем я успел произнести свои слова, дон
Хенаро издал длинный поразительный крик. Крик настолько
громкий и пугающий, что я упал на спину, и у меня судорогой
свело шею, и мои волосы взлетели вверх, как будто бы их
вздуло ветром. Я испытал момент полной бессвязности и остался
бы приклеенным к месту, если бы не дон Хуан, который с невероятной
скоростью и контролем перевернул мое тело таким образом,
чтобы мои глаза стали свидетелем невообразимого поступка.
Дон Хенаро стоял горизонтально примерно в тридцати метрах
над землей на стволе эвкалипта, который находился примерно
в сто метрах от нас. То-есть он стоял, расставив ноги примерно
на метр перпендикулярно к дереву. Казалось, у него были
крючки на подошвах и при помощи их он смог обмануть гравитацию.
Руки его были сложены на груди, а спина повернута ко мне.
Я смотрел на него. Я не хотел моргать из страха потерять
его из виду. Я сделал быстрый подсчет и заключил, что если
я смогу удержать его в поле своего зрения, то я смогу заметить
намек, движение, жест или что-либо еще, что поможет мне
понять происходящее.
Я ощутил голову дона Хуана около своего правого уха и услышал
его шепот о том, что любая попытка найти объяснение, бесполезна
и идиотична. Я услышал как он повторяет: "втяни свой
живот, глубже, глубже".
Это была техника, которой он меня обучил несколькими годами
ранее, чтобы ею пользоваться в минуты большой опасности,
страха или стресса. Она состояла из того, чтобы толкнуть
диафрагму вниз, делая четыре резких вдоха воздуха через
рот, за которыми следовали четыре вдоха и выдоха через нос.
Он объяснил, что короткие вдохи воздуха должны ощущаться
как толчки в средней части живота и что плотное удерживание
сцепленных рук на пупке давало силу брюшному прессу и помогало
контролировать короткие и глубокие вдохи. Глубокие вдохи
должны были удерживаться в течение счета до восьми в то
время, как диафрагма нажималась вниз. Выдохи делались дважды
через нос и дважды через рот, медленно и быстро в зависимости
от предпочтения.
Я автоматически повиновался дону Хуану. Однако я не осмеливался
отвести глаза от дона Хенаро. Пока я продолжал дышать, мое
тело расслабилось, и я смог осознать, что дон Хуан поворачивает
мои ноги. Очевидно, когда он повернул меня вокруг, моя правая
нога зацепилась за кусок земли и была неудобно подогнута.
Когда он выпрямил меня, я сообразил, что мое потрясение
от того, что я увидел дона Хенаро стоящим на стволе дерева,
заставило меня забыть о своем неудобстве.
Дон Хуан прошептал мне на ухо, чтобы я не смотрел на дона
Хенаро пристально. Я услышал, как он говорит: "моргай,
моргай".
На секунду я чувствовал, что сопротивляюсь. Дон Хуан скомандовал
мне вновь. Я был убежден, что все это дело было как-то связано
со мной как со зрителем, и если я, как единственный свидетель
поступка дона Хенаро, перестану на него смотреть, то он
упадет на землю или может быть вся сцена исчезнет.
После мучительно длинного периода неподвижности дон Хенаро
повернулся на пятках на сорок пять градусов вправо и пошел
по стволу. Его тело дрожало. Я видел, как он делал один
маленький шаг за другим до тех пор, пока не сделал восемь.
Он даже обогнул ветку. Затем с руками, все еще скрещенными
на груди, он сел на ствол спиной ко мне. Его ноги болтались,
как если бы он сидел на стуле, как если бы гравитация не
имела на него никакого действия. Затем он как бы прошелся
на заду немножко вниз. Он достиг ветки, которая была параллельна
его телу и облокотился на нее своей левой рукой и головой
на несколько секунд. Видимо он облокачивался не столько
для поддержки, сколько для драматического эффекта. Затем
он продолжил движение на заду, переместившись со ствола
на ветку, пока не изменил своего положения и не оказался
сидящим на ней в нормальном положении, как можно сидеть
на ветке.
Дон Хуан хихикал. У меня был ужасный вкус во рту. Я хотел
повернуться и посмотреть на дона Хуана, который был слегка
позади меня справа, но я не смел пропустить какого-либо
из действий дона Хенаро. Некоторое время он болтал ногами,
затем скрестил их и слега покачал. А затем он скользнул
вперед опять на ствол. Дон Хуан мягко взял мою голову обеими
руками и согнул мне шею налево, пока линия моего зрения
не стала параллельно дереву, а не перпендикулярно ему. Когда
я смотрел на дона Хенаро с этого угла, он уже казалось не
нарушал гравитации. Он просто сидел на стволе дерева. Я
заметил тогда, что если я смотрю пристально и не моргаю,
то задний фон становится смутным и размытым, а ясность тела
дона Хенаро становится более интенсивной. Его форма стала
доминантной, как если бы ничего больше не существовало.
Дон Хенаро быстро скользнул назад на ветку. Он сел, болтая
ногами, как гимнаст на трапеции. Смотреть на него из измененной
перспективы давало возможность видеть оба положения, особенно
его сидение на стволе дерева одинаково возможным.
Дон Хуан перемещал мою голову направо до тех пор, пока она
не легла на мое плечо. Поза дона Хенаро, казалось, совершенно
нормальна, но когда он передвинулся на ствол опять, я не
смог сделать необходимого уточнения в восприятии и увидел
его как бы перевернутым вверх ногами с головой повернутой
к земле.
Дон Хенаро двигался взад-вперед несколько раз, и дон Хуан
смещал мою голову с боку на бок каждый раз, как дон Хенаро
перемещался. Результатом их манипуляций было то, что я полностью
потерял чувство нормальной перспективы, а без него действия
дона Хенаро были не такими пугающими.
Дон Хенаро оставался на ветке долгое время. Дон Хуан выпрямил
мою шею и прошептал, что дон Хенаро сейчас спустится. Я
услышал повелительный тон в его шепоте. "Поджимай глубже,
глубже".
Я был занят быстрым выдохом, когда тело дона Хенаро, казалось,
было отпущено какого-то рода тягой. Оно засветилось, стало
неясным, качнулось назад и повисло на коленях на секунду.
Его ноги, казалось, были такими восковыми, что не могли
остаться согнутыми и он упал на землю.
В тот момент, когда он начал свое падение назад, я тоже
испытывал ощущение падения через бесконечное пространство.
Все мое тело испытало болезненное и в то же время исключительно
приятное внутреннее напряжение. Напряжение такой интенсивности
и длительности, что мои ноги не смогли больше поддерживать
вес моего тела, и я упал на мягкую землю. Я едва мог двинуть
руками, чтобы смягчить свое падение. Я дышал так тяжело,
что мягкая земля попала мне в ноздри и заставила их чесаться.
Я попытался подняться. Мои мышцы, казалось, потеряли свою
силу.
Дон Хуан и дон Хенаро подошли ко мне и остановились. Я слышал
их голоса, как если бы они были где-то далеко от меня. И
в то же время я чувствовал, как они меня поднимают. Они,
должно быть, подняли меня, каждый держа за одну руку и за
одну ногу, и короткое расстояние несли. Я в совершенстве
осознавал неудобное положение своей шеи и головы, которые
буквально свисали и болтались. Мои глаза были открыты. Я
мог видеть землю и пучки травы, проходящие подо мной. Наконец,
я ощутил схватку холода. Вода попала мне в рот и нос и заставила
меня кашлять. Мои руки и ноги отчаянно задвигались. Я начал
плыть, но вода была недостаточно глубокой, и оказалось,
что я стою в мелкой речке, куда они меня окунули.
Дон Хуан и дон Хенаро глупо смеялись. Дон Хуан закатал свои
штаны и подошел ко мне поближе. Он посмотрел мне в глаза
и, сказав, что я еще не готов, слегка толкнул меня обратно
в воду. Мое тело не оказало никакого сопротивления. Я не
хотел окунаться снова, но не было никакого способа передать
мое желание моим мышцам, и я упал, откинувшись назад. Холод
был даже еще более интенсивным. Я быстро вскочил и вылетел
на противоположный берег по ошибке. Дон Хуан и дон Хенаро
улюлюкали и свистели, и бросали камни в кусты передо мной,
как если бы они загоняли бычка, отбившегося от стада. Я
пересек речку обратно и уселся на камень рядом с ними. Дон
Хенаро вручил мне мою одежду с меня текла вода, и я не хотел
одеваться прямо сразу. Дон Хуан повернулся к дону Хенаро
и громким голосом сказал: "бога ради, дай человеку
полотенце!". Мне понадобилась пара секунд, чтобы понять
абсурдность этого.
Я чувствовал себя очень хорошо. Фактически я был так счастлив,
что не хотел даже разговаривать. У меня однако была уверенность,
что если я выкажу свою эйфорию, то они окунут меня в воду
опять.
Дон Хенаро следил за мной. В его глазах был блеск, как у
дикого животного. Они пронизывали меня насквозь
- Прекрасно, - сказал дон Хуан внезапно. - теперь ты собран.
Но под эвкалиптами ты индульгировал как сукин сын.
Я хотел истерически рассмеяться. Слова дона Хуана казались
мне необычайно забавными, и мне понадобилось чрезвычайное
усилие сдерживать себя. А затем какая-то часть меня издала
команду. Неконтролируемое раздражение в средней части моего
тела заставило меня снять одежду и плюхнуться обратно в
воду. Я оставался в реке около пяти минут. Холод восстановил
мое чувство трезвости. Когда я вышел, я был опять самим
собой.
- Хорошо показано, - сказал дон Хуан, похлопывая меня по
плечу.
Они повели меня назад к эвкалиптам. По дороге дон Хуан объяснил,
что мой тональ был опасно уязвимым и что несоответствие
поступков дона Хенаро, казалось, было для него слишком большим
испытанием. Он сказал, что они решили не трогать его больше
и возвращаться к дому дона Хенаро. Но тот факт, что я знал,
что мне нужно залезть в речку опять, изменил все. Однако
он не сказал, что они намереваются делать.
Мы стояли в середине поля на том же самом месте, где мы
были раньше. Дон Хуан был справа от меня, а дон Хенаро слева.
Оба они стояли с напряженными мышцами в состоянии алертности.
Они выдерживали такую напряженность около десяти минут.
Я перевел глаза с одного на другого. Я думал, что дон Хуан
даст мне намек относительно того, что делать. Я был прав.
В какой-то момент он расслабил свое тело и пнул ногой твердые
комочки земли. Не глядя на меня он сказал: "я думаю,
нам лучше пойти". Я автоматически решил, что дон Хенаро
должно быть имел намерение дать мне еще одну демонстрацию
нагваля, но решил не делать этого. Я почувствовал облегчение.
Я ждал еще чего-нибудь для полного подтверждения. Дон Хенаро
тоже расслабился, а затем оба они сделали шаг вперед. Тогда
я понял, что на этом мы все закончили. Но в этот же момент,
как я расслабился, дон Хенаро опять издал свой невероятный
вопль.
Я начал отчаянно дышать. Я оглянулся: дон Хенаро исчез.
Дон Хуан стоял передо мной. Его тело тряслось от смеха.
Он повернулся ко мне.
- Я прошу прощения, - сказал он шепотом, - но другого способа
нет.
Я хотел спросить насчет дона Хенаро, но почувствовал, что
если я не буду продолжать дышать и отжимать вниз свою диафрагму,
то я умру. Дон Хуан указал подбородком на какое-то место
позади меня. Не сдвигая ног я начал поворачивать голову
через левое плечо. Но прежде чем я смог увидеть на что он
указывает, дон Хуан прыгнул и остановил меня. Сила его прыжка
и скорость с которой он меня схватил, заставили меня потерять
равновесие. Когда я падал на спину, у меня было ощущение,
что моей испуганной реакцией было схватиться за дона Хуана
и следовательно я увлекаю его вместе с собой на землю, но
когда я взглянул вверх, впечатление моих осязательных и
зрительных чувств оказались в полном несоответствии. Я увидел,
что дон Хуан стоит надо мной и смеется в то время как мое
тело безошибочно ощущало вес и давление другого тела поверх
меня, почти пригвоздившее меня к земле. Дон Хуан вытянул
руку и помог мне подняться. Моим телесным ощущением было
то, что он поднимает два тела. Он понимающе улыбнулся и
прошептал, что никогда нельзя поворачиваться налево, когда
смотришь на нагваль. Он сказал, что нагваль смертельно опасен
и что нет необходимости делать риск более опасным, чем он
уже есть. Затем он мягко перевернул меня и обратил лицом
к огромному эвкалипту. Наверное это было самое старое дерево
здесь. Его ствол был почти вдвое толще, чем у любого другого.
Он указал глазами на вершину. Дон Хенаро сидел на ветке.
Он был лицом ко мне. Я мог видеть его глаза как два огромные
зеркала, отражающие свет. Я не хотел смотреть, но дон Хуан
настаивал, чтобы я не отводил глаза. Очень повелительным
шепотом он приказал мне моргать и не поддаваться испугу
или индульгированию.
Я заметил, что если я постоянно моргаю, то глаза дона Хенаро
не кажутся такими пугающими. Только тогда, когда я смотрю
пристально, взгляд его глаз становится сводящим с ума.
Он сидел на корточках на ветке долгое время. Затем совершенно
не двигаясь телом, он спрыгнул на землю и приземлился в
том же самом положении на корточках в четырех метрах от
меня. Я наблюдал полную последовательность его прыжка и
знал, что я воспринял больше, чем мои глаза позволили мне
ухватить. Дон Хенаро не прыгнул в действительности. Казалось,
что-то толкнуло его сзади и заставило его скользить по параболической
кривой. Ветка, на которой он примостился была, пожалуй,
метрах в тридцати над землей, а дерево располагалось метрах
в 50 от меня. Таким образом его тело должно было описать
параболу и приземлиться там, где оно это сделало. Но сила,
необходимая, чтобы покрыть такое расстояние, не была продуктом
мышц дона Хенаро. Его тело было "сдуто" с ветки
на землю. Какой-то момент я мог видеть подошвы его ботинок
и зад его тела, описывающий параболу. Затем он мягко приземлился
хотя его вес разбил сухие комки почвы и даже поднял немного
пыли.
Дон Хуан засмеялся позади меня. Дон Хенаро поднялся, как
если бы ничего не случилось, и потянул за рукав моей рубашки,
чтобы дать мне знак, что мы уходим.
Никто не говорил до дома дона Хенаро. Я чувствовал в себе
собранность и ясность. Пару раз дон Хуан останавливался
и осматривал мои глаза, заглядывая в них. Он казался удовлетворенным.
Как только мы прибыли, дон Хенаро ушел за дом. Было еще
начало дня. Дон Хуан сел на пол около двери и указал место,
где сесть мне. Я был утомлен. Я лег и выключился как свет.
Я проснулся, когда дон Хуан потряс меня. Я попытался посмотреть
время, но моих часов не было. Дон Хуан вынул их из кармана
рубашки и вручил мне. Был час дня. Я взглянул вверх, и наши
глаза встретились.
- Нет, тут нет объяснений, - сказал он отворачиваясь от
меня, - можно быть только свидетелем нагваля.
Я обошел дом, разыскивая дона Хенаро. Его там не было. Я
вернулся назад к фасаду. Дон Хуан приготовил мне поесть.
После того, как я кончил есть, он начал говорить.
- Когда имеешь дело с нагвалем, никогда не следует смотреть
на него прямо, - сказал он. - ты смотрел на него пристально
этим утром, и поэтому из тебя ушли все соки. Единственный
способ, как можно смотреть на нагваль, так это как если
бы он был обычным явлением. Следует моргать, чтобы прервать
пристальный взгляд. Наши глаза - это глаза тоналя, или пожалуй,
более точным будет сказать, что наши глаза были выдрессированы
тоналем. Поэтому тональ считает их своими. Одним из источников
твоего замешательства и неудобства является то, что твой
тональ не отступается от твоих глаз. В тот день, когда он
это сделает, твой нагваль выиграет великую битву. Твоей
помехой или лучше сказать помехой каждого, является стремление
подстроить мир согласно правилам тоналя. Поэтому каждый
раз, когда мы сталкиваемся с нагвалем, мы сходим с дороги,
чтобы сделать наши глаза застывшими и бескомпромиссными.
Я должен взывать к той части твоего тоналя, которая понимает
эту дилемму, и ты должен сделать усилие, чтобы освободить
свои глаза. Тут нужно убедить тональ, что есть и другие
миры, которые могут проходить перед теми же самыми окнами.
Нагваль показал тебе это сегодня утром. Поэтому отпусти
свои глаза на свободу. Пусть они будут настоящими окнами.
Глаза могут быть окнами, чтобы заглядывать в хаос или заглядывать
в эту бесконечность.
Дон Хуан сделал метущее движение левой рукой, показывая
на все окружающее. В его глазах был блеск, и его улыбка
была одновременно и пугающей и обезоруживающей.
- Как я могу это сделать? - спросил я.
- Я говорю, что это очень простое дело. Может быть я говорю,
что это просто, потому что я уже так долго делал это. Все,
что тебе следует делать, так это расставить свое намерение
в духе таможни. Когда ты находишься в мире тоналя, ты должен
быть тоже неуязвимым. Никакого времени для разумной муры.
Для воина намерение это ворота между этими двумя. Они полностью
закрываются позади него, когда он проходит туда или сюда.
Что нужно делать, когда обращаешься лицом к нагвалю, так
это время от времени смещать линию глаз, чтобы разорвать
очарование нагваля. Сегодня утром я заметил, что ты был
исключительно уязвимым, и я изменил положение твоей головы.
Если ты находишься в подобных вещах, то ты должен быть способен
смещать ее сам. Смещение должно делаться, однако, только
как облегчение, а не как еще один способ ограждать себя,
чтобы охранить порядок тоналя. Я бы дал честное слово, что
ты спасаешь его от уничтожения. Этот страх плохо обоснован.
Больше нет ничего, что я мог бы тебе сказать, за исключением
того, что ты должен следить за каждым движением, которое
делает дон Хенаро, не опустошая себя. Сейчас ты испытываешь
загружен ли твой тональ несущественными деталями. Если на
твоем острове слишком много ненужных вещей, ты не сможешь
выстоять встречу с нагвалем.
- Что со мной случится тогда?
- ты можешь умереть. Никто не способен выжить в намеренной
встрече с нагвалем без долгой тренировки. Требуются годы,
чтобы подготовить тональ к этой встрече. Обычно, если средний
человек сталкивается лицом к лицу с нагвалем, то шок бывает
столь большим, что он умирает. Цель тренировки воина состоит
в таком случае не в том, чтобы обучать его колдовать или
очаровывать, а чтобы подготовить его тональ к тому, чтобы
он не отключался на ерунду. Труднейшее достижение. Воин
должен быть обучен быть неуязвимым и полностью пустым, прежде
чем он сможет воспринять встречу с нагвалем.
В твоем случае, например, тебе следует перестать рассчитывать.
То, что ты делал этим утром, было абсурдным. Ты называешь
это объяснением. Я называю это бесплодной и назойливой настойчивостью
тоналя иметь все под своим контролем.
- Что делает человека готовым для того, чтобы сила предоставила
ему учителя?
- Никто не знает этого. Мы только люди. Некоторые из нас
- люди, которые научились видеть и использовать нагваль,
но ничто из того, что мы смогли достичь в нашей жизни, не
может раскрыть нам планов силы. Поэтому не у каждого ученика
есть бенефактор. Сила решает это.
Я спросил его, был ли у него самого и учитель и бенефактор,
и в первый раз за тринадцать лет он свободно разговаривал
о них. Он сказал, что как его учитель, так и его бенефактор
были из центральной Мексики. Я всегда считал, что информация
о доне Хуане будет ценна для моих антропологических исследований.
Но в момент его откровения это как-то не имело значения.
Дон Хуан взглянул на меня. Я подумал, что это взгляд участия.
Затем он резко изменил тему и попросил пересказать ему каждую
деталь того, что я испытал этим утром.
- Внезапный испуг всегда сжимает тональ, - сказал он, как
комментарий к моему описанию того, что я ощутил, когда завопил
дон Хенаро. - проблема здесь в том, чтобы не позволить тоналю
сжаться совсем в ничто. Серьезным вопросом для воина бывает
знать в точности, когда позволить своему тоналю сжаться,
а когда остановить его. Это великое искусство. Воин должен
бороться, как демон, чтобы сжать свой тональ. И однако же,
в тот самый момент, когда его тональ сжимается, воин должен
перевернуть всю эту битву, чтобы немедленно остановить это
сжатие.
- Но, делая это, разве он не возвращается назад к тому,
чем он уже был? - спросил я.
- Нет, после того, как тональ сжимается, воин закрывает
ворота с другой стороны. До тех пор, пока его тональ находится
не под угрозой и его глаза настроены только на мир тоналя,
воин с безопасной стороны ограды. Он на знакомой земле и
знает все законы. Но когда его тональ сжимается - он на
ветреной стороне, и это отверстие должно быть закрыто накрепко
немедленно, иначе он будет унесен прочь. И это не просто
способ разговаривать. За воротами глаз тоналя бушует ветер,
я имею в виду реальный ветер. Это не метафора. Ветер, который
может унести твою жизнь. Фактически, это тот самый ветер,
который несет все живые существа на этой земле. Несколько
лет назад я познакомил тебя с этим ветром, однако ты воспринял
это как шутку.
Он обращался к тому времени, когда он взял меня в горы и
объяснил мне некоторые особенности ветра. Однако я никогда
не думал, что это была шутка.
- Не имеет значения, воспринял ты это всерьез или нет, -
сказал он, выслушав мои протесты. - как закон, тональ должен
защищать себя любой ценой каждый раз, когда ему угрожают.
Поэтому в действительности не имеет никакого значения, как
тональ реагирует для того, чтобы выполнить свою защиту.
Единственно важным моментом является то, что тональ воина
должен быть знаком с другими возможными выборами. В этом
случае учитель направляет свои усилия на полный вес этих
возможностей. Именно вес этих новых возможностей помогает
сжать тональ. Точно таким же образом этот же самый вес помогает
остановить тональ, чтобы он не сжался совсем в ничто.
Он сделал мне знак продолжить свой пересказ событий утра.
И прервал меня, когда я подошел к той части, где дон Хенаро
скользил взад-вперед между стволом дерева и веткой.
- Нагваль может выполнять необычайные вещи, - сказал он
- вещи, которые могут казаться невозможными. Вещи, которые
немыслимы для тоналя. Но необычной вещью является то, что
сам выполняющий не может знать, как эти вещи происходят.
Иными словами, Хенаро не знает, как он делает все это. И
он только знает, что он делает их. Секрет мага в том, что
он знает, как добраться до нагваля, но когда он туда попадает,
то его догадки относительно того, что там происходит, так
же хороши, как твои собственные.
- Но чувствуешь, когда делаешь все это?
- Чувствуешь, как будто что-то делаешь.
- Чувствует ли дон Хенаро так, как будто он ходит по стволу
дерева?
Дон Хуан секунду смотрел на меня, а затем отвернул голову.
- Нет, - сказал он усиленным шепотом, - не в том смысле,
как ты это понимаешь.
Он не сказал ничего больше. Я практически удерживал дыхание,
ожидая его объяснение. Наконец, я вынужден был спросить:
"но что он чувствует?"
- Я не могу сказать не потому, что это личное дело, а потому,
что нет способа описать это.
- Ну давай, - уговаривал я его. - нет ничего такого, что
нельзя было бы объяснить или осветить словами. Я считаю,
что если даже и невозможно описать что-либо прямо, то всегда
возможно говорить об этом косвенно, ходить вокруг.
Дон Хуан засмеялся. Его смех был дружеским и добрым. И однако,
в нем был оттенок насмешки и какое-то явное предательство.
- Я должен сменить тему, - сказал он. - удовлетворись тем,
что нагваль был нацелен на тебя утром. Что бы Хенаро ни
делал, это была смесь его и тебя. Его нагваль был оттенен
твоим тоналем.
Я продолжал попытки и спросил его: "когда ты показываешь
нагваль для Паблито, что ты чувствуешь?"
- Я не могу объяснить этого, - сказал он мягким голосом.
- и не потому, что не хочу, а потому, что не могу. Мой тональ
останавливается здесь.
Я не хотел на него давить дальше. Некоторое время мы молчали,
а затем он начал говорить опять.
- Можно сказать, что воин выучивается настраивать свою волю.
И хочет направлять ее с точностью иголки. Фокусировать ее,
где он захочет, как если бы его воля, которая выходит из
средней части его тела, была одной единственной светящейся
нитью. Нитью, которую он может направить в любое вообразимое
место. Эта нить - дорога к нагвалю. Или же я могу сказать
также, что воин тонет в нагваль через эту нить.
Как только он утонул, выражение нагваля - дело его личного
темперамента. Если воин забавен, его нагваль забавен. Если
воин мрачен, его нагваль мрачен, если воин зол, его нагваль
зол.
Хенаро всегда смешит меня до упаду, потому что он - один
из самых приятных существ. Я никогда не знаю, с чем он приходит.
Для меня это - абсолютная сущность магии. Хенаро такой подвижный
воин, что малейшее фокусирование его воли заставляет его
нагваль действовать невероятными способами.
- А ты сам наблюдал, что дон Хенаро делал на деревьях? -
спросил я.
- Нет. Я просто знал, потому что я видел, что нагваль был
на деревьях. Все остальное представление было для тебя одного.
- Ты хочешь сказать, дон Хуан, что подобно тому времени,
когда ты толкнул меня, и я оказался на базаре, тебя со мной
не было?
- Было что-то вроде этого. Когда встречаешься с нагвалем
лицом к лицу, ты всегда вынужден быть один. Я был поблизости
только чтобы защищать твой тональ. Это моя обязанность.
Дон Хуан сказал, что мой тональ чуть не разлетелся на куски,
когда дон Хенаро спустился с дерева. И не потому, что в
нагвале было какое-то внутреннее качество опасности, а потому,
что мой тональ индульгировал в своем замешательстве. Он
сказал, что одна из задач тренировки воина состоит в том,
чтобы удалить замешательство тоналя до тех пор, пока воин
не станет настолько текучим, что он сможет принять все,
не принимая ничего.
Когда я описал прыжок дона Хенаро на дерево и его прыжок
с него, дон Хуан сказал, что вопль воина является одним
из наиболее важных моментов магии, и что дон Хенаро был
способен фокусировать свой вопль, используя его как двигатель.
- Ты прав, - сказал он. - Хенаро взлетел, будучи притянут
частично своим воплем и частично деревом. Это было настоящим
видением с твоей стороны. Это было настоящей картиной нагваля.
Воля Хенаро была сфокусирована на этом вопле, и его личное
прикосновение заставило дерево притянуть нагваль. Линии
были протянуты туда и сюда - от Хенаро к дереву и от дерева
к Хенаро.
Что ты должен увидеть, когда Хенаро прыгнул с дерева, так
это то, что он был сфокусирован на месте перед тобой, а
потом дерево толкнуло его. Но это только казалось толчком.
В сущности, это было более похоже на освобождение от дерева.
Дерево отпустило нагваль, и нагваль вернулся обратно в мир
тоналя на то место, на котором он сфокусировался.
Во второй раз, когда дон Хенаро опустился с дерева, твой
тональ не был так ошеломлен. Ты не индульгировал столь усердно,
и поэтому из тебя не были выжаты соки, как это было в первый
раз.
Около четырех часов дня дон Хуан прекратил наш разговор.
- Мы идем назад к эвкалиптам, - сказал он. - нагваль ждет
нас там.
- Не рискуем ли мы, что нас увидят люди? - спросил я.
- Нет, нагваль будет держать все взвешенным, - сказал он.
|
