-
6 - НЕИЗБЕЖНАЯ ВСТРЕЧА
Одна мысль не отпускала меня ни на минуту: я дол-жен был
дать ответ на очень важное письмо и сделать это любой ценой.
Но свершиться этому мешала смесь обычной моей лени и желания
к удовольствиям. Мой друг-антрополог, благодаря которому
я встретился с доном Хуаном, пару месяцев назад написал
мне письмо. Он интересовался моими успехами в изучении антропологии
и настойчиво приглашал меня к себе. Я сочинил три длинных
письма. Перечитывая, я находил их столь банальными и подобострастными,
что тут же рвал их. Я не мог выразить в них глубину своей
благодарности, глубину своих добрых чувств к нему. Я объяснял
себе отсрочку с ответом своим искренним намерением встретиться
с ним и рассказать обо всем, что произошло в моей жизни
в связи с доном Хуаном Матусом. Но я не спешил совершить
свое неизбежное путешествие, так как толком не знал, чем
я, собственно, занимаюсь с доном Хуаном. В один прекрасный
день я хотел продемонстрировать моему другу настоящие результаты.
Пока что я располагал только некоторыми смутными набросками
возможностей, которые никак не могли сойти за плоды, собранные
на антропологическом поле деятельности, - по крайней мере,
не в глазах моего требовательного друга.
И вот на какой-то вечеринке я узнал, что он умер. Это известие
спровоцировало во мне одну из тех опасных безмолвных депрессий,
столь знакомых мне по прошлым временам. Я не мог выразить
своих чувств, так как то, что я чувствовал, еще полностью
не оформилось в моем сознании. Это было смесью подавленности,
отчаяния и отвращения к самому себе за то, что я не ответил
на его письмо, за то, что я не приехал увидеться с ним.
Вскоре после этого я отправился с визитом к дону Хуану.
Подойдя к его дому, я уселся на один из ящиков на крыльце
и попытался подыскать слова, которые бы не звучали банально
и могли выразить то отчаяние, которое я испытываю из-за
смерти своего друга. Каким-то непостижимым образом дон Хуан
знал о причинах моих душевных мук, которые и привели меня
к нему.
- Да, - сухо сказал дон Хуан, - я знаю, что твой друг, антрополог,
направивший тебя ко мне, скончался. По некоторой причине
я знаю точное время его смерти. Я видел ее.
Его сухое заявление потрясло меня до глубины души.
- Я давно видел ее приближение. Я даже говорил тебе об этом,
но ты пренебрег моими словами. Я уверен, что ты даже не
помнишь их.
Я помнил каждое слово, произнесенное им, но в то время я
не понимал значения этих слов. Дон Хуан заявил, что некое
событие, тесно связанное с нашим знакомством (но не часть
его), явилось причиной, по которой он видел моего друга-антрополога
как человека, стоящего на пороге смерти.
- Я видел смерть как внешнюю силу, уже открывающую твоего
друга, - сказал он мне. - У каждого из нас есть энергетическая
щель, энергетическая трещина ниже пупка. Эта трещина, которую
маги называют просвет, закрыта, когда человек находится
в расцвете сил.
- И каково значение всего этого, дон Хуан? - спросил я механически.
- Значение смертельное, - ответил он. - Дух подал мне знак,
что нечто подходит к концу. Я решил, что моя жизнь подходит
к концу, и принял эту весть со всей благодарностью, на которую
был способен. Только позже, гораздо позже до меня дошло,
что это не моя жизнь подходит к концу, но вся моя линия.
Я не понимал, о чем он говорит. Как же я мог воспринять
это всерьез? Насколько я мог судить, это не слишком отличалось
от всего того, из чего тогда состояла моя жизнь, - от болтовни.
- Твой друг сам рассказывал тебе, и довольно многословно,
о том, что умирает, - сказал дон Хуан. - И ты сознавал то,
что он говорил, так же, как сознаешь то, что я говорил тебе,
но в обоих случаях ты предпочел не придавать этому значения.
Мне нечего было ответить. Я был раздавлен его словами. Мне
хотелось вдавиться в ящик, на котором я сидел, исчезнуть,
провалиться сквозь землю.
- Но не твоя вина, что ты не придал этому значения. Это
все молодость,
- продолжал он. - Тебе еще надлежит так много сделать, столько
людей окружает тебя! Ты не алертен. Ты никогда не учился
быть настороже.
Пытаясь защитить свою последнюю крепость - веру в собственную
наблюдательность, я указал дону Хуану на то, что попадал
в смертельно опасные ситуации, где требовалось проявить
смекалку и бдительность. Беда была не в том, что мне недоставало
внимания, а в том, что я был недостаточно ориентирован,
чтобы составить верный список приоритетов. Вот почему все
для меня было в равной степени как важным, так и не важным.
- Быть алертным - не значит быть наблюдательным, - сказал
дон Хуан. - Для магов проявлять алертность означает постоянно
осознавать ткань обыденного мира, которая кажется непригодной
для взаимодействия в настоящий момент. Путешествуя со своим
другом перед тем, как познакомиться со мной, ты обращал
внимание только на явные детали. Ты не придал значения тому,
как смерть поглощала его, и все же что-то в тебе знало об
этом.
Я стал протестовать, утверждая, что все это неправда.
- Не пытайся спрятаться за банальностями, - сказал он осуждающе.
- Встань. Если ты хоть мгновение сможешь быть со мной, прими
ответственность за то, что ты знаешь. Не старайся затеряться
в чужеродной ткани окружающего мира; чужеродной тому, что
происходит сейчас. Не будь ты столь поглощен собственной
персоной и своими проблемами, ты бы знал, что это его последнее
путешествие. Ты бы заметил, что он закрывает свои счета,
встречается с людьми. которые помогали ему, и прощается
с ними.
- Твой друг-антрополог говорил однажды со мной, - продолжал
дон Хуан.
- Я помнил его настолько отчетливо, что ничуть не был удивлен,
когда он привез тебя на эту автостанцию. Я не мог помочь
ему при нашем разговоре. Он не был тем человеком, которого
я искал. Но я желал ему добра от всей своей магической пустоты,
из всего своего магического безмолвия. Поэтому я знал, что
во время своего последнего путешествия он говорит "прощай"
всем тем, кто что-то значил в его жизни.
Я признавал, что дон Хуан полностью прав. Было множество
деталей, которые я замечал, но которым не придавал тогда
должного значения; взять хотя бы тот экстаз, в который приходил
мой друг, любуясь окружающими нас видами. Он останавливал
машину, чтобы часами наблюдать за горами или руслом реки,
или пустыней. Я отмахивался от этого, как от идиотской сентиментальности
мужчины средних лет, Я даже делал тонкие намеки на то, что
он, пожалуй, слишком много выпил. Он отвечал мне, что в
минуты отчаяния выпивка приносит человеку мгновения мира
и покоя, мгновения достаточно долгие, чтобы тот успел насладиться
чем-то неповторимым.
- Это было путешествие, предназначенное только для его глаз,
- сказал дон Хуан. - Маги предпринимают подобные путешествия,
в которых значение имеет только то, что могут впитать в
себя их глаза. Твой друг освобождал себя от всего лишнего.
Я признался дону Хуану, что не обращал внимания на то, что
он говорил о моем умирающем друге, так как на некоем неведомом
мне самому уровне я знал, что это правда.
- Маги никогда не говорят впустую, - сказал он. - Я подбираю
слова исключительно тщательно, когда говорю с тобой или
с кем-либо еще. Разница между тобой и мною состоит в том,
что у меня нет времени, и я должен поступать соответственно.
Ты же, наоборот, уверен, что располагаешь всем временем
этого мира, и тоже действуешь соответственно. Конечным результатом
нашего поведения является то, что я взвешиваю все то, что
собираюсь сказать, а ты нет.
Я признал его правоту, но тут же стал убеждать его, что
все сказанное им ни в коей мере не облегчает моей печали
и не рассеивает смятения. Затем я безотчетно высказался
о каждом нюансе моих смешанных чувств. Я заявил, что не
ищу совета. Я хочу получить магические предписания о том,
как избавиться от душевных мук. Я был уверен в том, что
действительно заинтересован в получении от него некоего
естественного успокоительного, органического снотворного,
и высказался по этому поводу. Дон Хуан покачал в замешательстве
головой.
- Ты хочешь слишком многого, - ответил он. - Следующее,
что ты попросишь, - это будет некое магическое снадобье,
способное удалить все, что раздражает тебя, без всяких усилий
с твоей стороны, если не считать тех усилий, которые ты
затратишь на то, чтобы проглотить эти пилюли. Чем хуже вкус,
тем сильнее эффект, - вот девиз европейцев. Ты хочешь результатов:
одна порция зелья - и ты исцелен.
- Маги смотрят на вещи по-иному, - продолжал дон Хуан. -
Поскольку они не располагают свободным временем, то полностью
отдают себя тому, с чем встречаются. Причина твоего смятения
состоит в недостатке серьезности. Тебе не хватило серьезности,
чтобы поблагодарить как следует твоего друга. Это случалось
с каждым из нас. Мы никогда не выражаем того, что чувствуем.
А когда хотим выразить, оказывается, что слишком поздно,
так как момент упущен. Ты должен был поблагодарить его как
следует еще в Аризоне. Он позаботился о том, чтобы прихватить
тебя с собой, и понимал ты это или нет, но на автостоянке
ты получил от него все, что мог. Но в тот момент, когда
ты должен был поблагодарить его, ты злился - ты судил его,
он был неприятен тебе. А затем ты откладывал встречу с ним.
На самом деле ты откладывал выражение благодарности. Ты
застрял на месте. Ты никогда не был бы способен возвратить
ему долг.
Я осознал все величие его слов. Никогда я не мог увидеть
свои поступки в подобном свете. По правде говоря, я никогда
никого не благодарил. Дон Хуан загонял шип мне в сердце
все глубже.
- Твой друг знал, что умирает, - продолжал он. - Он написал
тебе свое последнее письмо, чтобы узнать о твоих успехах.
Возможно, он этого не знал, как не знал и ты, но его последняя
мысль была о тебе.
Тяжесть этих слов была слишком велика для моих плеч, и я
опустился на землю. Я почувствовал, что должен лечь. Кружилась
голова. Возможно, все дело было в окружающем меня пейзаже.
Я сделал ужасную ошибку, прибыв к дону Хуану в предвечерний
час. Предзакатное солнце казалось немыслимо золотым, и блики
на голых скалах, которые возвышались на востоке от дома
дона Хуана, были золотыми и пурпурными. На небе не было
ни облачка. Казалось, что все вокруг застыло. Это было так,
как будто весь мир пытался спрятаться, но его присутствие
было всеподавляющим. Покой Сонорской пустыни был подобен
кинжалу. Меня пробрало до мозга костей. Я хотел убраться
отсюда - сесть в машину и умчаться. Я хотел оказаться в
городе, затеряться в шуме.
- Ты ощутил вкус бесконечности, - торжественно, словно приговор,
произнес дон Хуан. - Я знаю это, так как и сам был на твоем
месте. Ты хочешь удрать, чтобы погрузиться во что-то человеческое,
теплое, противоречивое, глупое, кто его знает, какое еще?..
Ты хочешь забыть о смерти 1 друга. Но бесконечность не позволит
тебе сделать это, - его голос вдруг стал бархатным. - Она
ухватила тебя безжалостной рукой.
- Что я могу сделать сейчас, дон Хуан? - спросил я.
- Единственное, что тебе остается, - это сохранить живую
память о своем друге. Хранить ее до конца своей жизни, а
может быть и дольше. Маги выражают таким образом благодарность,
которую уже не могут высказать вслух. Возможно, ты думаешь,
что это глупо, но это лучшее, что могут сделать маги.
Безусловно, только моя собственная грусть заставила меня
на минуту поверить в то, что неунывающий дон Хуан был столь
же печальным, как и я. Я немедленно отбросил эту мысль.
Такое было невозможно.
- Печаль для магов не является чем-то личным, - заявил дон
Хуан, вновь вторгаясь в мои мысли. - Это не совсем печаль,
это энергетическая волна, приходящая из глубин космоса.
Она достигает матов, когда они восприимчивы, когда они,
как радары, способны ловить радиосигналы.
Маги древности, которые дали нам полную формулу магии, верили,
что во Вселенной существует печаль, подобная силе, свету,
намерению, и что эта вечная сила воздействует на магов с
особой остротой, так как у них уже нет защитных щитов. Они
не могут укрыться за спинами своих друзей или уйти с головой
в занятия. Они не могут прятаться за любовью или ненавистью,
за счастьем или несчастьем. Они не могут укрыться ни за
чем.
- Маги отличаются тем, - продолжают дон Хуан, - что печаль
для них абстрактна. Она не приходит от тайных желаний или
нехватки чего-то или от чувства собственной важности. Это
не исходит от меня, это исходит из бесконечности. Грусть,
которую ты испытываешь из-за того, что не поблагодарил своего
друга, пришла оттуда.
- Мой учитель, нагваль Хулиан, - продолжал он, - был невероятным
актером. Собственно говоря, он профессионально играл в театре.
У него была одна любимая история, которую он рассказывал
на своих спектаклях. Когда он рассказывал ее, я, как правило,
испытывал при этом приступы страшной боли. Он объяснял,
что это история о воинах, которые, получив все, что хотели,
испытывали укол вселенской грусти. Я всегда считал, что
он рассказывает все это лично для меня.
Затем дон Хуан воспроизвел слова своего учителя, добавив,
что эта история о человеке, страдающем от глубочайшей меланхолии.
Этот человек ходил по ЛУЧШИМ врачам того времени, и ни один
из них не смог помочь ему. Наконец он явился в приемную
главного доктора - целителя души. Этот доктор предположил,
что, возможно, его пациент сможет найти утешение, душевный
покой и исцеление от меланхолии в любви. Человек возразил,
что любовь никогда не составляла для него проблемы и что.
он любил так, как, очевидно, не любил никто в мире. Тогда
доктор преложил ему отправиться в путешествие, чтобы взглянуть
на разные уголки мира. Печальный пациент ответил, что может
сказать без преувеличения, что уже посетил все уголки мира.
Врач порекомендовал завести хобби: заняться искусством,
спортом и тому подобными вещами. На каждый совет пациент
отвечал, как и прежде: он уже прошел через все это и не
испытал облегчения. У врача возникло подозрение, что, возможно,
тот страдает не чем иным, как патологической лживостью.
Он не мог успеть испытать все то, о чем говорил. Но доктор
был хорошим целителем, и его наконец-то осенило.
"Ах, - воскликнул он, - у меня есть прекрасный рецепт
для вас, сэр. Вы должны посетить последнее выступление величайшего
из комедиантов наших дней. Оно вам доставит такое удовольствие,
что вы совершенно забудете о своей меланхолии. Вы должны
явиться на представление Великого Гаррика!"
Дон Хуан сказал, что тот человек взглянул на доктора с самым
печальным видом, который только можно вообразить, и произнес:
"Доктор, если это ваш последний совет, я пропал. Я
и есть Великий Гаррик".
- 7 - ПЕРЕЛОМНЫЙ МОМЕНТ
Дон Хуан определял внутреннее безмолвие как особое состояние
изгнания мыслей, при котором человек может функционировать
на ином уровне сознания, чем обычно. Он подчеркивал, что
внутреннее безмолвие наступает при прекращении внутреннего
диалога - вечного спутника мыслей, и потому является состоянием
глубокой тишины.
- Маги древности, - говорил дон Хуан, - назвали это внутренним
безмолвием, так как в этом состоянии восприятие не зависит
от чувств. Во время внутреннего безмолвия вступает в силу
иная способность человека, та способность, которая делает
его магическим существом, способность, ограничиваемая не
самим человеком, а неким чужеродным влиянием.
- А что это за чужеродное влияние, которое ограничивает
наши магические способности? - спросил я.
- Это предмет нашей будущей беседы, - ответил дон Хуан,
- а не тема настоящей дискуссии, хотя это на самом деле
самый серьезный аспект магии шаманов древней Мексики.
- Внутреннее безмолвие, - продолжал он, - это основа всей
магии. Иными словами, все, что мы делаем, ведет нас к этой
основе. Она же, как и все остальное в магии, не раскрывает
себя, пока нечто гигантское не встряхнет нас.
Дон Хуан рассказал, что маги древней Мексики изобретали
всевозможные способы встряхнуть себя или других практикующих
магов до основания, чтобы достичь тайного состояния внутреннего
безмолвия. Они додумались до самых невообразимых действий,
которые, казалось бы, совершенно не могли быть связаны с
достижением внутреннего безмолвия, таких, скажем, как прыжки
в водопад или ночи, проведенные на ветвях деревьев вниз
головой. Однако это были ключевые приемы достижения такого
состояния.
Следуя логике магов древней Мексики, дон Хуан категорически
заявлял, что внутреннее безмолвие возрастает и накапливается.
В моем случае он пытался направить меня на создание ядра
внутреннего безмолвия в самом себе, а затеям понемногу наращивать
его при каждом удобном случае. Он объяснил, что маги древней
Мексики обнаружили, что каждый человек имеет свой собственный
порог внутреннего безмолвия с точки зрения времени. Иными
словами, внутреннее безмолвие должно сохраняться в каждом
из нас определенное время, прежде чем сработает.
- А что маги древности считали знаком того, что внутреннее
безмолвие начало работать, дон Хуан? спросил я.
- Внутреннее безмолвие начинает работать с того момента,
как ты начинаешь развивать его в себе, - ответил дон Хуан.
- То, к чему стремились маги древности, было финалом, драматическим
концом и результатом достижения этого индивидуального порога
безмолвия. Некоторым особо одаренным магам необходимо всего
лишь несколько минут безмолвия для достижения вожделенной
цели. Иным же, менее талантливым, требуется гораздо больший
период тишины, чтобы прийти к желанному результату. Желаемый
результат - это то, что маги называли остановкой мира, -
момент, когда все вокруг перестает быть тем, чем было всегда.
- Это момент, когда маг возвращается к подлинной природе
человека, - продолжал дон Хуан. - Маги древности также называли
это абсолютной свободой. Это момент. когда человек-раб становится
свободным существом, способным на такие чудеса восприятия,
которые бросают вызов нашему обычному воображению.
Дон Хуан уверил меня, что внутреннее безмолвие является
тем путем, который ведет к истинному отказу от суждений;
к тому мгновению, когда наши чувства прекращают интерпретировать
чувственные данные, излучаемые всей Вселенной; к моменту,
когда постижение перестает быть силой, которая приходит
к определению природы мироздания через повторение и использование.
Магам необходим переломный момент для того, чтобы внутреннее
безмолвие заработало, - сказал дон Хуан. - Переломный момент
подобен раствору, который каменщик кладет между рядами кирпичей.
Лишь тогда отдельные кирпичи превращаются в структуру, когда
раствор твердеет.
С самого начала нашего знакомства дон Хуан не переставал
вбивать мне в голову мысль о значении внутреннего безмолвия..
Я старался изо всех сил следовать его советам накапливать
внутреннее безмолвие самым искренним образом каждое мгновение.
У меня не было ни возможностей измерить свои приобретения,
ни средств, чтобы судить о том, достиг я наконец или нет
своего порога. Я просто упрямо нацелился на то, чтобы развивать
в себе такое состояние. И не только затем, чтобы сделать
приятное дону Хуану, но и потому, что считал это делом чести.
Однажды мы с доном Хуаном беседовали, лениво прохаживаясь
по главной площади Эрмосильо. Было около полудня. По небу
плыли тучи. Жара была сухой и действительно очень приятной.
Повсюду сновали толпы людей. Площадь окружали ряды магазинов.
Я не раз бывал в Эрмосильо, но никогда не обращал внимания
на магазины. Я знал, что они там есть, но никогда не думают
об этом сознательно. Я не смог бы нарисовать карту площади,
даже если бы от этого зависела моя жизнь. Сегодня же, прогуливаясь
с доном Хуаном, я старался точно определить местонахождение
магазинов. Я пытался найти что-то, способное послужить мне
как мнемонический инструмент, нечто способное пробудить
мои воспоминания в дальнейшем.
- Как я уже говорил тебе, - раздался голос дона Хуана, выбивший
меня из колеи этих мыслей, - каждый маг, которого я знал,
будь то мужчина или женщина, рано или поздно достигал переломного
момента своей жизни.
- Ты подразумеваешь, что с ними случался психический срыв
или что-то в этом роде? - спросил я.
- Нет, нет, - ответил он, смеясь. - Психические срывы -
удел личностей, которые индульгируют на самих себе. Маги
- не личности. В данный момент я подразумеваю под этим то,
что непрерывность их жизней должна быть разбита во имя обретения
внутреннего безмолвия, которое станет активной частью их
структур.
- Это очень, очень важно, - продолжал дон Хуан, - чтобы
ты сам умышленно достиг этого переломного момента или создал
его искусственным и разумным путем.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил я, заинтригованный
его причудливой логикой.
- Твой переломный момент означает конец той жизни, которую
ты знаешь. Ты выполнил все, о чем я говорил тебе, прилежно
и точно. Если ты и талантлив, то сумел скрыть это. Возможно,
это твой стиль. Ты не медлителен, но действуешь так, как
медлительные люди. Ты очень уверен в себе, но ведешь себя,
словно ты беззащитен. Ты не робок, но производишь впечатление,
будто боишься людей. Все то, что ты делаешь, указывает только
на одно - ты должен все это разбить. Безжалостно.
- Но каким образом, дон Хуан? Что ты имеешь в виду? - спросил
я взволнованно.
- Я думаю, что все сводится к одному поступку, - ответил
он. - Ты
должен покинуть своих друзей. Ты должен распрощаться с ними
по-хорошему. Ты не сможешь продолжать идти путем воина,
неся за
плечами свою личную историю. И если ты не покончишь с прежним
образом
жизни, то не сможешь следовать моим наставлениям.
- Минутку, минутку, минутку, дон Хуан, - сказал я. - Мне
нужно прийти в себя. Ты требуешь от меня слишком многого.
По правде говоря, я не уверен, что смогу все это сделать.
Мои друзья - это моя семья. Моя точка отсчета.
- Точно, точно, - заметил он, - твоя точка отсчета. Именно
поэтому с ними следует расстаться. У магов только одна точка
отсчета - бесконечность.
- Но как я могу это сделать? - спросил я жалобно.
Его требование выводило меня из равновесия.
- Ты можешь просто уйти, - сказал он равнодушно. - Уйти
любым возможным путем.
- Но куда я пойду? - спросил я.
- Я бы посоветовал тебе снять номер в одной из тех жалких
гостиниц, которые тебе хорошо известны, - ответил он. -
Чем безобразнее заведение - тем лучше. Если в комнате постелен
ковер болотного цвета, на окнах висят шторы болотного цвета,
а стены оклеены такими же обоями, тогда эта гостиница может
сравниться с той, которую я показал тебе как-то в Лос-Анджелесе.
Я издал нервный смешок, вспоминая нашу поездку с доном Хуаном
по промышленным районам Лос-Анджелеса, где можно было найти
только склады и обветшалые гостиницы для проезжающих. Одна
из гостиниц особо привлекла внимание дона Хуана благодаря
помпезному названию - "Эдуард Седьмой". Мы остановились
напротив, чтобы лучше рассмотреть ее.
- Вот эта гостиница, - произнес дон Хуан, указывая на здание,
- представляется мне подлинным олицетворением жизни среднего
человека на Земле. Если ты удачлив или безжалостен, то снимешь
здесь комнату с окном, выходящим на улицу, чтобы наблюдать
из окна за нескончаемым шествием человеческих бед. Если
ты не столь удачлив или не столь безжалостен, то снимешь
себе внутреннюю комнату, с окном, глядящим на глухую стену
соседнего дома. Подумай о том, что это значит - провести
всю жизнь, разрываясь между двумя такими видами. Завидуя
виду на улицу, если живешь во внутренней комнате, и завидуя
виду на стену, если поселился в наружной и устал смотреть
на мир.
Метафора дона Хуана вызвала во мне бесконечное беспокойство,
так как я принял ее близко к сердцу.
Сейчас же, столкнувшись с возможностью поселиться в гостинице,
сравнимой с "Эдуардом Седьмым" я не знал что и
сказать, куда отправиться.
- Что ты предлагаешь мне там делать, дон Хуан? - спросил
я.
- Магу нужно такое место, чтобы умереть, - сказал он, глядя
на меня и не мигая. - Ты никогда не был один в своей жизни.
Сейчас пришло время сделать это. Ты будешь оставаться в
этой комнате, пока не умрешь.
Подобный совет испугал меня, но и вызвал приступ смеха.
- Не могу сказать, что собираюсь так поступить, дон Хуан,
- сказал я.
- Но каков критерий того, что я мертв? Если ты действительно
не хочешь моей физической смерти.
- Нет, - ответил тот. - Я не хочу, чтобы твое тело умерло
физически. Я хочу, чтобы умерла твоя личность. Это две совершенно
разные вещи. По существу, твоя личность имеет очень мало
общего с твоим телом. Твоя личность - это твой разум, и
поверь мне, что твой разум не является твоим.
- Что это за ерунда, дон Хуан, что мой ум не мой? - услышал
я свой собственный голос, в котором появилась нервозная
гнусавость.
- Я расскажу тебе как-нибудь об этом предмете, но не тогда,
когда ты еще думаешь о своих друзьях.
- Критерий, по которому можно определить, что маг мертв,
- продолжал дон Хуан, - определяется тем, что ему становится
безразлично, находится он в обществе или один. Твоя личность
умрет в тот день, когда ты перестанешь жаждать компании
своих друзей и прикрываться своими друзьями как щитом. Что
скажешь на это? Согласен сыграть?
- Я не способен на это, дон Хуан, - ответил я. - Бесполезно
пытаться лгать тебе. Я не смогу покинуть своих друзей.
- Это совершенно нормально, - сказал он невозмутимо.
Казалось, что мое заявление совершенно не подействовало
на него.
- Я не смогу больше продолжать наши беседы, но позволь мне
сказать, что за время, которое мы провели вместе, ты научился
многому. Ты научился тем вещам, которые сделают тебя очень
сильным, - не важно, вернешься ты назад или уйдешь прочь.
Он похлопал меня по спине и попрощался со мной. Он развернулся
и просто исчез среди людей, наполнявших площадь, словно
растворился среди них. На какое-то мгновение у меня возникло
странное чувство, что люди на площади были просто занавесом,
который дон Хуан раздвинул и за которым скрылся. Конец наступил,
как наступает все в мире дона Хуана - быстро и непредсказуемо.
Внезапно это достигло меня. Я стал корчиться от муки, даже
не представляя, как это произошло.
Это должно было сокрушить меня. И все же я устоял. Я не
знаю, каким образом пришло облегчение. Я дивился той легкости,
с которой все подходило к концу. Дон Хуан был поистине элегантным
существом. Не было ни упреков, ни злости. Я сел в свою машину
и помчался прочь, счастливый, как жаворонок. Я ликовал.
Как все необычайно быстро закончилось, думал я, как безболезненно.
Мое путешествие в Лос-Анджелес прошло без приключений. Оказавшись
в привычной среде, я заметил, что обрел огромное количество
энергии при последнем общении с доном Хуаном. Я действительно
был очень счастлив,
очень свободен, и я продолжал вести то, что считал нормальным
существованием, но только с новым жаром. Все мои огорчения,
связанные с друзьями, все мои открытия на их счет, все то,
что я высказал по этому поводу дону Хуану, было забыто начисто.
Казалось, что кто-то стер всю память из моего мозга. Я пару
раз даже изумился той легкости, с которой забыл о том, что
считал столь значительным, и забыл так основательно.
Все происходило так, как я этого ожидал. Возникло только
одно несоответствие в аккуратной парадигме моей новой старой
жизни: я четко помнил о том, как дон Хуан говорил мне, что
мой уход из мира магов будет чисто академическим и что я
скоро вернусь назад. Я помнил и записал каждое слово из
нашей беседы. Согласно моей нормальной линейной памяти и
логике, дон Хуан никогда не делал подобных заявлений. Как
я мог помнить вещи, которые никогда не происходили? Я думал
усиленно и безрезультатно. Мои псевдовоспоминания были достаточно
странными, чтобы задумываться о них, но все же я решил,
что в них нет смысла. Насколько я понимал, я покинул мир
дона Хуана.
Следуя совету дона Хуана, относящегося к поведению с друзьями,
которые в любом случае относились ко мне хорошо, я пришел
к потрясающему выводу: благодарить и чтить своих друзей,
пока для этого еще остается время. Однако в этом плане у
меня вызывал сомнение Родриго Каммингс. По крайней мере,
один случай с Родриго Каммингсом переворачивал всю мою парадигму
нового отношения к друзьям вверх тормашками и приводил ее
к полному крушению.
Мое отношение к Родриго радикально изменилось после того,
как я бросил тягаться с ним. Я обнаружил, что для меня не
составляло абсолютно никакого труда проецировать себя целиком
на любые поступки Родриго. В действительности, я был абсолютно
схож с ним, но осознал это только тогда, когда прекратил
соревноваться с ним. Тогда правда предстала предо мной с
одуряющей отчетливостью. Одним из главных желаний Родриго
было закончить колледж. Каждый семестр он регистрировался
в школе и брал такое количество курсов, какое только позволяли
правила. Затем в течение семестра он бросал курсы один за
другим. Иногда он сразу бросал занятия. Иной раз он цеплялся
за один курс, чтобы довести дело до неизбежного горького
конца.
Во время последнего семестра он ухватился за курс по социологии,
так как любил этот предмет. Наступало время последнего экзамена.
Он сказал мне, что у него еще есть три недели для зубрежки,
чтобы прочесть учебник по этому курсу. Он считал, что три
недели - срок более чем достаточный, чтобы прочесть шесть
сотен страниц. Он считал себя своего рода скоростным читателем,
способным запомнить огромный процент информации благодаря
почти стопроцентной фотографической памяти.
Он считал, что у него еще уйма времени перед экзаменами,
и потому попросил меня помочь ему переоборудовать свою машину,
чтобы ему было проще обходиться с бумагой. Он хотел снять
правую дверцу, чтобы выбрасывать бумажки правой рукой через
это отверстие, а не так, как обычно, - левой рукой через
люк в крыше. Я заметил ему, что он был левшой, на что тот
резко возразил, что отличное владение обеими руками входит
в огромный спектр его прочих способностей, чего никто из
его друзей не удосужился заметить. В чем он был совершенно
прав - я никогда не замечал этого. Когда я помог ему снять
дверь, он решил еще сорвать с крыши внутреннюю обивку, которая
страшно износилась. Он объявил, что техническое состояние
его машины не оставляет желать лучшего и что скоро он отправится
на ней в Мексику, в Тихуану (которую называл "TJ"),
чтобы поставить там новую обивку за пару баксов.
- Мы должны будем извлечь максимальную пользу из этой поездки,
- заявил он вдохновенно.
Он даже стал перечислять друзей, которых решил взять с собой.
- Ты обязательно отправишься в TJ, чтобы порыться среди
старых книг. Ты ведь всегда был придурком. Остальные ребята
завалят в бордель. Я знаю парочку таких местечек.
Нам потребовалась неделя для того, чтобы сорвать подкладку
и обработать наждаком металлическую поверхность. У Родриго
для подготовки осталось еще две недели, но и это показалось
ему слишком длинным периодом. Тогда он уговорил меня помочь
ему красить квартиру. Нам потребовалась неделя, чтобы покрасить
стены и отциклевать дубовый пол. Он не хотел красить поверх
обоев в одной из комнат и для этого одолжил специальный
аппарат для отклейки обоев с использованием струи пара.
Естественно, ни Родриго, ни я не знали, как обращаться с
этой машиной, и мы здорово напортачили. Мы пришли к тому,
что решили воспользоваться "Топпингом" - специальной
смесью гипса и других материалов для очень ровной штукатурки
стен.
После завершения всех этих дел у Родриго оставалось только
два дня, чтобы затолкать в свою башку шестьсот страниц текста.
Он отправился в марафон по круглосуточному чтению, поддерживая
себя амфетамином. Родриго все же удалось отправиться в колледж
в день экзаменов, сесть за парту и взять в руки экзаменационный
листок.
Но вот чего ему не удалось сделать - так это не заснуть
на экзамене. Его тело качнулось вперед, и голова упала на
парту с оглушительным стуком. Пришлось на время прервать
экзамен. Профессор социологии впал в истерику вместе со
студентами, сидящими рядом. Тело Родриго было твердым и
холодным, как лед. Весь класс заподозрил самое страшное.
Решили, что он умер от сердечного приступа. Вызвали санитаров,
которые вынесли Родриго. После беглого осмотра медики объявили,
что он забылся глубоким сном, и отвезли его в больницу,
где тот отсыпался, пока из организма не вышел весь амфетамин.
Моя проекция на Родриго Каммингса была настолько абсолютной,
что даже пугала меня. Я был в точности похож на него. Я
ничего не мог сделать с этим. Решившись на отчаянный поступок
(который я считал самоубийственным нигилизмом), я снял комнату
в обшарпанной голливудской гостинице.
Ковры были зелеными с ужасными пятнами от незатушенных сигарет.
Безусловно, их не раз спасали от пожара. В комнате висели
зеленые портьеры, а стены были болотно-зеленого цвета. Мигающая
неоновая вывеска гостиницы светила в окно всю ночь.
Я закончил тем, что в точности последовал совету дона Хуана,
но пришел к этому окольным путем. Я делал это не для того,
чтобы выполнить его требования, у меня также не было намерения
сгладить наши с ним разногласия. Я пробыл в этой гостинице
несколько месяцев, пока моя личность, как и предполагал
дон Хуан, не умерла, и мне действительно стало безразлично,
нахожусь я в компании или остаюсь один.
Оставив гостиницу, я поселился один, выбрав жилище поближе
к колледжу, и завел очень прибыльное дело с одной партнершей.
Все, казалось, шло прекрасно, пока однажды меня не стукнуло,
словно кулаком по голове, осознание того, что я собираюсь
провести остаток своих дней, беспокоясь о бизнесе, или теряясь
перед призрачным выбором карьеры академика или бизнесмена,
или мучаясь из-за фобий и обманов моей партнерши. Настоящее
отчаяние пронзило меня до глубины души. Впервые в своей
жизни, несмотря на все, что я делал и видел раньше, я ощутил,
что у меня нет никакого выхода. Я чувствовал себя совершенно
потерянным. Я всерьез начал задумываться о самом практическом
и безболезненном способе ухода из жизни.
Однажды утром я проснулся от громкого стука в дверь. Я был
уверен, что это пришла хозяйка квартиры и что если я не
встану и не открою дверь, то та войдет сама, воспользовавшись
запасным ключом. Я распахнул дверь. Передо мной стоял дон
Хуан. Я настолько изумился, что потерял дар речи. Я блеял
и заикался, не в силах произнести ни слова. Мне хотелось
поцеловать его руку, стать перед ним на колени.
Дон Хуан вошел и непринужденно уселся на край моей кровати.
- Я приехал в Лос-Анджелес, - сказал он, - специально, чтобы
повидаться с тобой.
Я хотел пригласить его позавтракать, но дон Хуан ответил,
что у него есть и другие дела и что на разговоры со мной
у него остается не больше минуты. Я торопливо рассказал
ему о своей жизни в гостинице. Его присутствие настолько
сбивало меня с толку, что я ни на секунду не задумался о
том, чтобы спросить, как ему удалось обнаружить меня. Я
только рассказывал дону Хуану о том, как сильно я жалел
обо всем, что сказал ему в Эрмосильо.
- Тебе не за что извиняться, - поспешил тот успокоить меня.
- Каждый из нас когда-то поступил именно так. Однажды я
убежал от мира магов сам и чуть не умер, прежде чем осознал
собственную глупость. Главная задача - достичь переломного
момента любым путем. Именно это ты и сделал. Внутреннее
безмолвие стало для тебя реальностью. Вот почему я стою
перед тобой и говорю с тобой сейчас. Понимаешь ли ты, о
чем идет речь?
Мне казалось, что я понял, что он имел в виду. Я думаю,
что дон Хуан интуитивно узнал или прочел, как он читал многое
прямо из воздуха, о том, что я стою на грани безумия, и
пришел выручить меня.
- Ты не можешь терять времени, - сказал он. - Ты должен
избавиться от своего предприятия в течение часа, так как
час - это самое большее, что я могу позволить себе. Я не
могу ждать дольше, и не потому, что не хочу ждать. Просто
бесконечность безжалостно давит на меня. Скажем так, бесконечность
дает тебе час, чтобы покончить со всем этим. Поскольку для
бесконечности единственное предприятие, достойное воина,
- это свобода. Любое иное предприятие - фальшивка. Можешь
ли ты за час разделаться со всем этим?
Мне не нужно было убеждать его в том, что могу. Я знал,
что должен сделать это. Дон Хуан сказал мне, что коль скоро
я преуспею в том, чтобы отделаться от всего этого за час,
он будет ждать меня на базаре в мексиканском городе. Озабоченный
тем, как поскорее распорядиться своим делом, я прозевал
эти слова. И когда он повторил их снова, я решил, что дон
Хуан шутит.
- Как я смогу добраться до этого города, дон Хуан? Ты хочешь,
чтобы я приехал на машине? Прилетел на самолете? - спросил
я.
- Вначале закрой бизнес, - приказал он. - Затем придет и
решение. Но помни, я буду ждать тебя не дольше часа.
Он вышел из квартиры, и я стал лихорадочно отделываться
от всего, что имел. Конечно, на это ушло больше часа, но
я ни разу не вспомнил об этом сроке. Роспуск предприятия
шел полным ходом, и меня несло по инерции. Только когда
я покончил с делом, меня осенило, что я безнадежно промахнулся.
Истинная дилемма предстала передо мной в полный рост. Я
остался без своего дела и не имел никакой возможности добраться
до дона Хуана.
Я побрел к кровати и стал искать единственного утешения,
которое только мог вообразить: тишину и покой. Чтобы облегчить
приход внутреннего безмолвия, я воспользовался приемом,
которому научил меня дон Хуан: сел на край кровати, согнув
ноги в коленях так, чтобы ступни соприкасались, а руки,
охватив щиколотки, помогали им соединиться. Он когда-то
дал мне толстый колышек, который я всегда держал под рукой,
куда бы ни шел. Колышек был длиной в четырнадцать дюймов,
и это позволяло мне, установив его между ног, поддерживать
вес своей головы, упершись лбом в подушечку, приделанную
к его концу. Каждый раз, заняв это положение, я моментально
засыпал мертвым сном.
Очевидно, я и в этот раз заснул с обычной легкостью, так
как мне приснился мексиканский город, в котором дон Хуан
обещал ожидать меня. Меня всегда интриговал этот город.
Базар открывался раз в неделю, и крестьяне, жившие неподалеку,
привозили туда свои продукты на продажу. Но что больше всего
меня завораживало в этом городе, - так это мощеная дорога,
ведущая к нему. Она переваливала через крутой холм у самого
въезда в город. Я не раз сидел на скамейке возле прилавка,
за которым торговали сыром, и смотрел на холм. Я видел людей,
приближающихся к городу, погоняющих везущих поклажу ослов.
Но вначале я видел их головы. По мере их приближения я мог
видеть, как по частям появлялись их туловища, пока они не
поднимались на самую вершину и я мог рассмотреть их от макушки
до пят. Мне всегда казалось, что они появляются из-под земли,
- вырастают медленно или стремительно, в зависимости от
скорости их приближения. В моем сне дон Хуан ожидал меня
возле прилавка с сыром. Я подошел к нему.
- Ты сделал это из своего внутреннего безмолвия, - сказал
он, похлопывая меня по спине. - Ты достиг своего переломного
момента. На какое-то мгновение я потерял веру, но решил
повременить, зная, что ты сделаешь это.
В этом сне мы отправились на прогулку, и я чувствовал себя
счастливее, чем когда-либо. Сновидение было столь живым,
что у меня не осталось сомнений в том, что я смог решить
проблему, даже если решение пришло в фантастическом сне.
Дон Хуан расхохотался, встряхивая головой. Он, безусловно,
читал мои мысли.
- Ты сейчас находишься не в простом сне, - сказал он, -
но кто я такой, чтобы говорить тебе об этом? Ты когда-нибудь
сам узнаешь о том, что во внутреннем безмолвии не бывает
снов, так как сам решишь знать это.
- 8 - ИЗМЕРЕНИЕ ПОСТИЖЕНИЯ
Слова конец эпохи для дона Хуана были не просто метафорой.
Скорее, это было точным описанием того процесса, через который
проходят шаманы при разрушении известной им структуры мира,
необходимом для того, чтобы начать по-иному понимать окружающий
мир. Дон Хуан Матус, как учитель, начал с первых минут нашего
знакомства объяснять мне постижимый мир шаманов древней
Мексики. Термин постижение * казался тогда мне исключительно
спорным. Я понимал его как процесс, с помощью которого мы
познаем окружающий мир. Определенные вещи попадают в сферу
этого процесса и легко познаются нами. Иные вещи не попадают
в эту сферу и потому считаются аномальными: то есть вещами,
которые невозможно понять адекватно.
* Англ. cognition
Дон Хуан настаивал с самого начала нашего знакомства па
том, что мир магов древней Мексики отличается от нашего
не какими-то внешними деталями, а глубокими расхождениями
в способах постижения. Он придерживаются той мысли, что
в нашем мире наш процесс постижения требует интерпретации
чувственных данных. Он говорил, что Вселенная состоит из
бесчисленных энергетических полей, которые существуют в
ней в виде светящихся нитей. Эти светящиеся нити воздействуют
на человека как на организм. Реакция организма - обратить
эти энергетические поля в чувственные данные. Затем эти
чувственные данные интерпретируются, и интерпретация становится
системой постижения. Мое понимание постижения заставило
меня увериться в том, что это универсальный процесс, точно
так же, как и язык является универсальным процессом. В каждом
языке существует свой особый синтаксис, точно так же существует
особая организация каждой из систем интерпретации мира.
Утверждение дона Хуана о том, что шаманы древней Мексики
обладали совершенно особой системой постижения, казалось
мне равносильным заявлению о том, что у них был особый способ
общения, не имеющий ничего общего с языком. Я же отчаянно
хотел от него услышать то, что их иная когнитивная система
являлась эквивалентом языка, отличного от нашего. Но все
же это был язык, а не что-либо иное. Конец эпохи в устах
дона Хуана означает то, что структуры чужого постижения
начинают вступать в силу. Структуры же моего нормального
постижения (не важно, сколь приятны и лестны они были для
меня) начинали растворяться. Торжественный момент в жизни
человека!
Очевидно, моя академическая жизнь была моей самой взлелеянной
структурой. Все, что представляло угрозу для нее, угрожало
и самому нутру моего существа. Особенно опасными были завуалированные,
незаметные атаки. Это случилось с профессором, на которого
я целиком и полностью полагался, - с Профессором Лоркой.
Я записался на курс по "когнитивной психологии",
который вел Профессор Лорка, так как его рекомендовали мне
как самого блестящего специалиста в этой области. Профессор
Лорка был довольно красив. Его светлые волосы были аккуратно
зачесаны набок. Его лоб был гладким, без единой морщинки
и, казалось, должен был принадлежать человеку, никогда ни
о чем не беспокоившемуся в своей жизни. Его костюмы отличались
необыкновенно хорошим покроем. Обычно он не носил галстука
- черта, придававшая ему нечто мальчишеское. Он надевал
галстук, только когда встречался с важными людьми.
Во время первого, хорошо запомнившегося занятия у Профессора
Лорки я нервничал и находился в замешательстве, наблюдая
за тем, как тот вышагивал вперед-назад несколько минут,
показавшихся мне вечностью. Профессор Лорка беспрерывно
двигал вверх и вниз своими стиснутыми губами, чем необычайно
усугублял напряженную атмосферу, сгустившуюся в закупоренной
комнате, набитой людьми. Внезапно он прекратил шагать. Он
остановился в центре комнаты, за несколько шагов от того
места, где сидел я, и, постукивая по кафедре аккуратно свернутой
газетой, начал говорить.
- Никогда не будет известно... - начал он.
Все сидящие в комнате озабоченно спешили записать его слова.
- Никогда не будет известно, - повторил он, - что чувствует
жаба, сидящая на дне пруда и толкующая жабий мир, который
ее окружает.
Его голос обладал огромной силой и убежденностью.
- Итак, что вы думаете по этому поводу?
Он помахал газетой у себя над головой.
Он начал читать перед классом газетную статью, в которой
описывалась работа биолога. Ученого цитировали, когда тот
описывал чувства лягушек, наблюдающих за роящимися над их
головами насекомыми.
- Эта статья демонстрирует небрежность репортера, который,
безусловно, исказил слова ученого, - заявил Профессор Лорка
с авторитетом полного профессора. - Ученый, каким бы невежественным
он ни был, никогда не позволит себе антропоморфизировать
результаты исследования, если он, конечно, не совершеннейший
кретин.
После этого вступления он прочитал блистательнейшую лекцию
об индивидуальных особенностях нашей системы познавания,
или когнитивной системы любого организма. Он обрушил на
меня в своей вступительной лекции ливень идей и сделал их
исключительно понятными и готовыми к применению. Самой свежей
идеей для меня было то, что каждый субъект любого вида,
обитающего в этом мире, интерпретирует окружающую действительность,
пользуясь данными, полученными специализированными органами
чувств. Он заявил, что человеческие существа не могут даже
вообразить, что значит находиться в мире, где царствует
эхолокация, в мире летучих мышей, где всякая постижимая
точка отсчета не может быть даже осознана человеческим мозгом.
Он разъяснил, что с этой точки зрения не может существовать
двух одинаковых когнитивных систем среди различных видов.
Когда я покинул аудиторию после полуторачасовой лекции,
я чувствовал себя покоренным блистательным интеллектом Профессора
Лорки. С этих пор я стал его горячим поклонником. Его лекции
казались мне более чем стимулирующими и заставляющими мыслить.
Это были единственные лекции, которые я всегда с нетерпением
ждал. Вся его эксцентричность не значила для меня ровным
счетом ничего в сравнении с его совершенством как преподавателя
и мыслителя-новатора в сфере психологии.
Прежде чем посещать занятия Профессора Лорки, я проработал
с Хуаном Матусом на протяжении двух лет. Мой неизменный
стереотип поведения с ним заключался в том, что я обязательно
рассказывал ему обо всем, что произошло со мной в обыденном
мире. При первой возможности я открыл ему, что я испытываю
к Профессору Лорке. Я превозносил Профессора Лорку до небес
и даже открыто заявил дону Хуану, что считаю Профессора
Лорку примером для подражания. Казалось, что мое искреннее
восхищение впечатлило дона Хуана, однако он произнес странное
предупреждение.
- Не восхищайся людьми издалека, - сказал он. - Это самый
верный способ создания мифа. Подойди к своему профессору
поближе, поговори с ним, узнай, что он за человек. Проверь
его. Если поведение профессора
- не что иное, как результат убежденности в том, что он
является существом, собирающимся умереть, тогда все, что
бы он ни делал (не важно, насколько странным бы это ни казалось),
должно быть предумышленным и окончательным. Если же это
окажется всего лишь словами, то твой профессор со всей его
философией яйца выеденного не стоит.
Я был оскорблен до глубины души тем, что я счел нечуткостью
дона Хуана. Я решил, что он слегка ревнует меня к Профессору
Лорке. Сформулировав в уме эту мысль, я почувствовал облегчение;
я понял все.
- Скажи мне, дон Хуан, - попытался я закончить нашу беседу
в иной тональности, - что это за существо, собирающееся
умереть? Я слышал, как ты говорил об этом множество раз,
но ты так и не разъяснил мне свою мысль.
- Человеческие существа - это существа, собирающиеся умереть,
- сказал он. - Маги твердо придерживаются той точки зрения,
что единственный способ ухватиться за ткань нашего мира
н за то, что мы делаем в нем, - это полностью принять тот
факт, что мы существа, которые находятся на пути к смерти.
Без приятия этого обязательного условия наши жизни, поступки,
да и сам мир, в котором мы живем, - все это будет безнадежным
делом.
- Но разве простое приятие этого имеет столь большое значение?
- сказал я тоном, в котором сквозил псевдопротест.
- Можешь поклясться в этом жизнью! - улыбнулся дон Хуан.
- Однако фокус не в простом приятии этого условия. Мы должны
воплотить это приятие и так прожить всю свою жизнь. Маги
всех времен говорили, что мысль о смерти является самой
отрезвляющей мыслью в мире. Извечная беда с нами, человеческими
существами, состоит в том, что, даже не заявляя об этом,
мы верим, что вошли в царство бессмертия. Вести себя так,
словно мы вовсе не собираемся умирать, - ребячья дерзость.
Но самым вредоносным является то, что приходит с этим чувством
бессмертия, - кажущаяся способность поглотить всю непостижимую
Вселенную своим разумом.
Невыносимое противостояние двух идей держало меня мертвой
хваткой: мудрость дона Хуана и знание Профессора Лорки.
Обе идеи были трудными для постижения, всеобъемлющими и
привлекательными. Мне ничего не оставалось делать, как плыть
по течению, куда бы оно ни несло меня.
Я последовал последнему совету дона Хуана сблизиться с Профессором
Лоркой. Целый семестр я пытался подойти к нему, поговорить
с ним. Я благоговейно являлся в его кабинет, когда он там
должен был находиться, но у него никогда не было для меня
времени. Но хотя я и не мог поговорить с ним, мое восхищение
перед ним не уменьшалось. Я даже смирился с тем, что он,
возможно, никогда не побеседует со мной. Но это не имело
для меня никакого значения. Важно было только то, что я
мог почерпнуть из его невероятных лекций.
Я отчитывался перед доном Хуаном о всех моих интеллектуальных
находках. Я прочел множество материалов по постижению. Дон
Хуан настаивал упорно, как никогда, на том, чтобы я вступил
в контакт с виновником моей интеллектуальной революции.
- Необходимо, чтобы ты поговорил с ним, - произнес он с
настойчивой ноткой в голосе. - Маги никогда не восхищаются
людьми в вакууме. Они говорят с ними, они узнают их. Они
создают точки отсчета. Они сравнивают. А ты делаешь это
немного по-детски. Ты восхищаешься на расстоянии. Это очень
напоминает то, то происходит с мужчиной, который боится
женщин. В конечном счете его гонады преодолевают все остальное
и заставляют мужчину поклоняться первой встречной особе
женского пола, сказавшей ему "привет".
Я приложил двойное усилие, чтобы сблизиться с Профессором
Лоркой, но тот казался неприступной крепостью. Когда я поделился
с доном Хуаном своими трудностями, он объяснил мне, что
маги рассматривают любой вид человеческих взаимодействий
как поле боя, не важно, насколько те поверхностны или незначительны.
На этом поле боя маги применяют свою лучшую магию, свои
основные усилия. Он заверил меня, что для того, чтобы чувствовать
себя свободно в подобной ситуации, необходимо встретиться
с нашими противниками в открытую (а это никогда не было
моей сильной стороной). Он выразил свое отвращение к робким
душам, которые страшатся взаимодействия до такой степени,
что, даже когда им приходится вступить в общение, они просто
догадываются или вычисляют, что происходит, но так и не
способны к активному постижению происходящего. Они вступают
во взаимодействие, так и не став его частью.
- Всегда смотри на человека, который соревнуется с тобой
в перетягивании каната, - продолжал он. - Не стоит просто
тянуть канат на себя, взгляни ему в глаза. Тогда ты узнаешь,
что он просто человек, как и ты сам. Не важно, что он говорит,
не важно, что он делает, у него трясутся поджилки, точь-в-точь,
как и у тебя. Такой взгляд делает противника беспомощным,
хоть на мгновение. Тогда и дерни свой конец посильнее.
Однажды удача улыбнулась мне - я загнал Профессора Лорку
в угол в холле рядом с его кабинетом.
- Профессор Лорка, - сказал я, - не найдется ли у вас свободной
минутки, чтобы я мог побеседовать с вами?
- А кто ты, к черту, такой? - спросил он самым естественным
тоном.
Так, словно я был его лучшим другом, которого профессор
спросил о его самочувствии.
Профессор Лорка был груб, как бывает грубым любой из нас,
но его слова не оказали на меня такого эффекта. Он улыбался
мне своими плотно сжатыми губами, словно предлагал мне уйти
или сказать что-нибудь стоящее.
- Я студент антропологии. Профессор Лорка, - отвечал я.
- и та практическая деятельность, в которую я оказался вовлечен,
позволяет мне изучать когнитивную систему магов.
Профессор Лорка смотрел на меня с подозрением и раздражением.
Его глаза казались двумя синими точками, исполненными злобы.
Он пригладил рукой волосы, словно те падали ему на лицо.
- Я работал с настоящим магом в Мексике, - продолжал я,
стараясь добиться его ответа. - Он настоящий маг, уверяю
вас. Мне потребовалось больше года для того, чтобы расположить
его к себе. И тогда он снизошел к разговору со мной.
Лицо Профессора Лорки расслабилось; он раскрыл рот и, взмахнув
деликатнейшим образом рукой перед своими глазами (словно
раскатывал тесто для пиццы), заговорил со мной. Я не мог
не заметить его золотых эмалевых запонок, которые идеально
подходили к его зеленоватому пиджаку.
- И что же ты хочешь от меня? - спросил он.
- Я хочу, чтобы вы выслушали меня, - отвечал я. - Возможно,
то, что я делаю, сможет заинтересовать вас.
Он пожал плечами с видом человека, неохотно покорившегося
неизбежному, открыл дверь своего кабинета и пригласил меня
войти. Я знал, что не могу терять времени. Я рассказал ему
о своей практической работе и о том, что меня обучили процедурам,
не имеющим ничего общего с тем, что можно обнаружить в антропологической
литературе по шаманизму.
Несколько секунд он производил движения губами, не произнося
ни слова. Когда он заговорил, то указал, что типичным недостатком
всех антропологов является то, что они никогда не уделяют
достаточно времени для полного постижения всех нюансов когнитивной
системы изучаемых ими людей. Он определил постижение как
систему интерпретаций, которая, благодаря ее применению,
дает возможность индивидам утилизировать с величайшим мастерством
все нюансы значений, которые создают интересующую нас социальную
среду.
Слова Профессора Лорки пролили свет на весь объем моих практических
работ. Не освоив всех нюансов когнитивной системы шаманов
древней Мексики, с моей стороны было бы несерьезно формулировать
любую идею об этом мире. Если бы Профессор Лорка не сказал
мне больше ни слова, того, что он только что изрек, хватило
бы мне с лихвой. Но затем еще последовала очаровательная
дискуссия о постижении.
- Ваша проблема, - начал Профессор Лорка, - состоит в том,
что когнитивная система обыденного мира, с которым мы все
знакомы практически с самого своего рождения, не является
аналогичной когнитивной системе мира магов.
Это заявление вызвало во мне состояние эйфории. Я поблагодарил
Профессора Лорку самым сердечным образом и заверил его,
что в моем случае остается придерживаться только одного
образа действий, а именно: следовать его идеям везде и во
всем.
- То, что я сказал тебе, конечно, всего лишь общие сведения,
- сказал он мне, провожая из своего кабинета. - Всякому
читающему человеку известно то, о чем я говорил тебе.
Мы расстались почти друзьями. Мой рассказ о моем успешном
сближении с Профессором Лоркой вызвал у дона Хуана несколько
странную реакцию. Казалось, что с одной стороны дон Хуан
пришел в приподнятое настроение, но с другой - он был заметно
озабочен.
- У меня такое чувство, что твой профессор не тот, за кого
себя выдает, - сказал он. - Это, конечно, с точки зрения
магов. Пожалуй, с твоей стороны было бы мудрым покончить
со всем этим сейчас, пока все это не зашло слишком далеко.
Одно из высших искусств магии - знание того момента, когда
нужно остановиться. Мне кажется, что ты уже получил от профессора
все, что он мог тебе дать.
Я немедленно стал горой на защиту Профессора Лорки. Дон
Хуан успокоил меня. Он сказал мне, что вовсе не был намерен
судить или критиковать кого-либо, но, насколько ему известно,
лишь немногие знают, когда следует расстаться с кем-то,
а тех, кто знают, как использовать свое знание, еще меньше.
Несмотря на предостережение дона Хуана, я не покончил с
этим, наоборот, я стал преданным учеником Профессора Лорки,
его последователем, почитателем. Казалось, что тот проникся
искренним интересом к моей работе, хотя и приходил в полнейшее
расстройство, столкнувшись с моей неспособностью и нежеланием
формулировать отточенные концепции о когнитивной системе
мира магов.
В один прекрасный день Профессор Лорка сформулировал концепцию
об ученом-госте иного когнитивного мира. Он объявил, что
желает продемонстрировать широту кругозора и, как ученый-социолог,
поиграть с возможностями различных когнитивных систем. Он
представил себе настоящее научное исследование, при котором
протоколы будут собираться и анализироваться. Психологические
тесты будут составлены и предложены известным мне шаманам,
чтобы, скажем, измерять их способность фокусировать постижение
на двух различных аспектах поведения.
Он думал, что тест начнется с простого эксперимента, во
время которого шаманы будут пытаться понять и запомнить
написанный текст, который они будут читать во время игры
в покер. Тесты будут постепенно усложняться, чтобы измерить,
скажем, их способность фокусировать постижение на сложных
вещах, которые им говорят во время сна, и так далее. Профессор
Лорка хотел, чтобы был проведен лингвистический анализ шаманской
манеры произносить слова. Он хотел произвести замеры их
реакций с точки зрения скорости и точности, а также иных
особенностей, которые станут во главу угла по мере развития
проекта.
Дон Хуан чуть не лопнул со смеху, когда я рассказал ему
о предложении Профессора Лорки произвести замеры шаманского
постижения.
- Меня действительно покорил твой профессор, - сказал он.
- Но ты не мог говорить серьезно об этой идее "измерения
нашего постижения". Чего мог добиться профессор, измерив
наши реакции? Он пришел бы к выводу, что все мы форменные
болваны, так как на деле мы такие и есть. Мы не можем быть
ни более умными, ни более быстрыми, чем обычные люди. Однако
не его вина в том, что он считает, что может проводить замеры
постижения во всех мирах. Это твоя вина, так как ты не смог
донести до ума своего профессора то, что когда маги говорят
о мире постижения шаманов древней Мексики, то подразумевают
вещи, которые не имеют аналогов в обыденной жизни.
К примеру, непосредственное восприятие потока энергии, проходящего
сквозь Вселенную, - вот элемент постижения, согласно которому
живут шаманы. Они видят, как течет энергия, и следуют за
потоком. Если этот поток наталкивается на преграду, они
уходят прочь и занимаются совершенно иными делами. Шаманы
видят линии Вселенной. Их искусство, или их работа, состоит
в том, чтобы избрать линию, которая заведет их способность
к восприятию в безымянные области. Можно сказать, что шаманы
мгновенно реагируют на эти линии Вселенной. Они видят человеческие
существа как шары энергии, и они ищут в них их энергетические
потоки. Конечно же, они мгновенно реагируют на это. Такова
часть их постижения.
Я сказал дону Хуану, что не могу говорить об этом с Профессором
Лоркой, так как не делал ничего из того, что он только что
описал. Мое постижение осталось прежним.
- А! - воскликнул он. - Просто у тебя не было времени на
то, чтобы воплотить элементы постижения шаманского мира.
Я покидал дом дона Хуана, совершенно запутавшись в мыслях.
Какой-то голос внутри меня требовал, чтобы я завершил все
свои изыскания с Профессором Лоркой. Я понял, насколько
прав был дон Хуан, когда он однажды заявил, что все практические
исследования, которыми занимаются ученые, ведут к созданию
все более и более сложных машин. Это не те исследования,
которые изменяют ход жизни человека изнутри. Они никак не
связаны с тем, чтобы человек мог достичь просторов Вселенной
самостоятельно. Созданные или только создаваемые ошеломительные
аппараты имели культурологическое значение. Даже их создатели
не наслаждались ими непосредственно. Единственной наградой
для них были деньги.
Разъяснив все это, дон Хуан добился того, что мой разум
стал работать в более критическом ключе. Я даже стал сомневаться
в идеях Профессора Лорки - такого я никогда прежде себе
не позволял. Тем временем Профессор Лорка не уставал изрекать
потрясающие истины о постижении. Каждая новая декларация
была все суровее и потому проникала все глубже в суть предмета.
К концу второго семестра моих занятий у Профессора Лорки
я достиг мертвой точки. Я не видел никакой возможности примирить
две линии мышления - дона Хуана и Профессора Лорки. Это
были два параллельных пути. Я понимал побуждение Профессора
Лорки провести качественную и количественную оценку постижения.
Кибернетика в то время уже замаячила на горизонте, и практические
аспекты изучения постижения становились реальностью. Но
таков был мир дона Хуана - его невозможно было измерить
лабораторными методами. Мне посчастливилось стать свидетелем
этого мира, наблюдая за действиями дона Хуана. Но я еще
не испытал этого на собственном опыте. Я чувствовал, что
это и есть тот недостаток, который не позволяет мне связать
два эти мира.
Я рассказал о своих соображениях дону Хуану во время одного
из моих визитов. Тот возразил, что мое определение этого
недостатка как фактора, не дающего возможность перебросить
мост, является неточным. С его точки зрения, недочет выходил
далеко за рамки индивидуальных возможностей человека.
- Очевидно, ты можешь припомнить, что является нашим величайшим
недостатком как обычных человеческих существ? - спросил
он.
Я не мог вспомнить ничего определенного. Он перечислял такое
количество недостатков, мешающих нам как обычным человеческим
существам, что мой ум работал на огромных оборотах без всякого
толка, пытаясь найти ответ.
- Ты хочешь услышать что-то определенное, - сказал я. -
А я ничего не могу придумать.
- Величайший недостаток, о котором я говорю, - сказал он,
- это нечто такое, о чем ты должен помнить каждую секунду
своего существования. Для меня это вопрос вопросов, и я
буду повторять тебе об этом, пока не прожужжу все уши.
Прошло несколько мучительно долгих секунд, и я окончательно
сдался.
- Мы - существа, направляющиеся к смерти, - сказал он. -
Мы не бессмертны. Но мы ведем себя так, как если бы были
таковыми. Это недостаток, унижающий нас как личности, и
когда-нибудь он унизит нас как вид.
Дон Хуан заявил, что преимущество магов перед обычными человеческими
существами заключается в том, что маги знают, что они существа,
находящиеся на пути к смерти. И они не позволяют увлечь
себя в сторону от этого знания. Он подчеркнул, что необходимо
применить огромное усилие, чтобы обрести и поддерживать
это знание с абсолютной ясностью.
- Почему же нам так трудно принять такую ясную мысль? -
спросил я, смущенный осознанием нашей противоречивости.
- Собственно говоря, это не человеческий недостаток, - сказал
он примирительно. - Как-нибудь я расскажу тебе о тех силах,
которые заставляют человека вести себя как осел.
Больше мне нечего было сказать. Воцарилась зловещая тишина.
Я даже не хотел узнать о тех силах, на которые намекнул
дон Хуан.
- Для меня не составляет труда оценить твоего профессора
на расстоянии, - продолжал дон Хуан. - Он бессмертный ученый.
Он не собирается умереть никогда. И когда дело дойдет до
похоронных хлопот, я уверен, что окажется, что он уже предпринял
все необходимые шаги. У него есть участок на кладбище, где
его закопают, и он приобрел надежный страховой полис, благодаря
которому его семья не будет бедствовать после его смерти.
Обзаведясь этими двумя документами, он считает, что может
больше не думать о смерти. Он думает только о своей работе.
- Профессор Лорка силен в разговорах, так как он научился
точно подбирать слова, - продолжал дон Хуан. - Но он не
подготовился к тому, чтобы его воспринимали всерьез как
человека, собирающегося умереть. Будучи бессмертным, он
не знает, как это сделать. Не имеет никакого значения, насколько
сложны машины, создаваемые учеными. Эти машины ничем не
смогут помочь при неизбежной встрече - встрече с бесконечностью.
Нагваль Хулиан рассказывал мне о победоносных полководцах
древнего Рима. Когда они возвращались домой с победой, в
их честь устраивались громадные парады. Демонстрируя захваченные
сокровища и обращенных в рабов покоренных людей, триумфаторы
въезжали в Рим на боевых колесницах. Рядом с победителем
всегда ехал раб, чьей обязанностью было шептать на ухо хозяину,
что все победы и слава преходящи.
- И если мы хоть в чем-то являемся победителями, - продолжал
говорить дон Хуан, - нам не нужен человек, шепчущий на ухо
о том, что все победы лишь временны. И все же у магов есть
преимущество; некто постоянно шепчет им на ухо о том, что
все бренно. И этот некто - смерть, непогрешимый советчик,
который никогда не солжет нам.
|
