-
9 - СКАЗАТЬ "СПАСИБО"
Воины-путешественники не оставляют ни одного долга неоплаченным,
- сказал дон Хуан.
- О чем ты говоришь, дон Хуан? - спросил я.
- Тебе пора рассчитаться с определенными обязательствами,
которые ты принял на себя в течение своей жизни, - сказал
он. - Помни, это не значит, что ты когда-нибудь полностью
расплатишься, но ты должен сделать жест. Ты должен заплатить
символически, чтобы расплатиться, чтобы ублажить бесконечность.
Ты рассказал мне о двух твоих подругах, которые столько
для тебя значили: Патриции Тернер и Сандре Фланеган. Тебе
пора отправиться на их поиски и сделать каждой из них подарок,
на который ты потратишь все, что имеешь. Тебе нужно сделать
два подарка, которые оставят тебя без гроша. Это жест.
- Я не знаю, где они, дон Хуан, - сказал я, почти протестуя.
- Найти их - испытание для тебя. В их поиске не останавливайся
ни перед чем. То, что ты намереваешься сделать, очень просто,
и все же почти невозможно. Ты хочешь пересечь порог личных
обязательств и одним ударом стать свободным, чтобы идти
дальше. Если ты не сможешь пересечь этот порог, то не будет
никакого смысла в попытках продолжать что-то делать со мной.
- Но откуда у тебя взялась сама идея этого задания для меня?
- спросил я. - Ты решил это сам, потому что считаешь, что
это нужно?
- Я ничего не решал сам, - сказал он сухо. - Я получил это
задание из самой бесконечности. Мне нелегко говорить все
это тебе. Если ты думаешь, что мне ужасно нравятся твои
трудности, то ты ошибаешься. Успех твоей миссии значит больше
для меня, чем для тебя. Если ты потерпишь поражение, ты
мало что потеряешь. Что? Твои визиты ко мне. Большое дело.
Но я потеряю тебя, и для меня это значит потерять или непрерывность
моей линии, или возможность того, что ты закроешь ее золотым
ключом.
Дон Хуан перестал говорить. Он всегда знал, когда мой ум
начинало лихорадить от мыслей.
- Я столько раз говорил тебе, что воины-путешественники
- прагматики,
- продолжал он. - Они не погружены в сентиментальность,
ностальгию или меланхолию. Для воинов-путешественников есть
только борьба, и борьба бесконечная. Если ты думаешь, что
пришел сюда за покоем или что это затишье в твоей жизни,
то ты ошибаешься. Это задание по выплате твоих долгов не
вызвано ни одним из чувств, которые тебе известны. Оно вызвано
чистейшей сентиментальностью; сентиментальностью воина-путешественника,
который собирается нырнуть в бесконечность, и, перед тем
как это сделать, он оборачивается, чтобы сказать "спасибо"
тем, кто был к нему благосклонен.
- Ты должен отнестись к этому заданию со всей серьезностью,
- продолжал он. - Это твоя последняя остановка, прежде чем
бесконечность поглотит тебя. На самом деле, если воин-путешественник
не находится в прекрасном состоянии, бесконечность и близко
к нему не подойдет. Поэтому не жалей себя; не жалей никаких
усилий. Добивайся этого безжалостно, но мягко, до самого
конца.
С теми двумя людьми, которых дон Хуан назвал моими подругами,
так много значившими для меня, я познакомился в колледже.
Я жил в помещении над гаражом дома, принадлежащего родителям
Патриции Тернер. В обмен на проживание и питание я чистил
бассейн, сгребал листья, выкидывал мусор и готовил завтрак
для Патриции и для себя. К тому же я был домашним мастером
на все руки и семейным шофером; я возил миссис Тернер за
покупками, и я покупал ликер для мистера Тернера, который
мне нужно было тайком проносить в дом, а потом в его кабинет.
Он руководил страховым агентством и был пьяницейодиночкой.
Он пообещал своей семье, что больше никогда не притронется
к бутылке, после нескольких серьезных семейных ссор из-за
того, что он слишком много пил. Мне он сказал по секрету,
что пьет теперь гораздо меньше, но иногда ему нужен глоточек.
Его кабинет был, конечно, закрыт для всех, кроме меня. Считалось,
что я захожу туда, чтобы сделать уборку, но на самом деле
я прятал его бутылки в балку, которая вроде бы поддерживала
арку на потолке кабинета, но на самом деле была полая. Мне
нужно было тайком проносить туда бутылки, а пустые тайком
выносить и по дешевке сбывать на рынке.
Основными предметами Патриции в колледже были драма и музыка,
и она была великолепной певицей. Она мечтала петь в бродвейских
мюзиклах. Не нужно и говорить, что я по уши влюбился в Патрицию
Тернер. Она была очень стройной и спортивной; брюнетка,
с угловатыми чертами лица, и на голову выше, чем я, - мое
основное условие для того, чтобы сходить с ума по женщине.
По-видимому, я удовлетворял какую-то ее глубокую потребность,
потребность кого-то воспитывать, особенно после того, как
она поняла, что ее папочка безгранично мне доверяет. Она
стала моей маленькой мамочкой. Я и рта не мог раскрыть без
ее согласия. Она следила за мной как ястреб. Она даже писала
курсовые работы за меня, читала учебники и делала их краткий
обзор. И мне нравилось это, не потому, что я хотел, чтобы
меня воспитывали; мне кажется, что эта потребность никогда
не входила в мое сознание. Я наслаждался тем, что она делала
это. Я наслаждался ее обществом.
Она едва ли не каждый день водила меня в кино. У нее были
пропуска во все большие кинотеатры Лос-Анджелеса, которые
ее отец получил благодаря каким-то киномагнатам. Мистер
Тернер никогда не использовал их сам; он считал ниже своего
достоинства выставлять напоказ пропуска в кино. Билетеры
всегда заставляли владельцев таких пропусков подписывать
квитанции. Патриция без малейших колебаний подписывала что
угодно, но иногда самые неприятные билетеры хотели, чтобы
подписался мистер Тернер, а когда я отправлялся к мистеру
Тернеру и делал это, им не хватало одной только подписи
мистера Тернера. Они требовали водительские права. Один
из них, развязный парень, отпустил шутку, которая рассмешила
его, и меня тоже, но вызвала у Патриции приступ ярости.
- Мне кажется, вы мистер Терднер *, - сказал он, с самой
противной улыбкой, которую только можно вообразить, - а
не мистер Тернер.
* В оригинале игра слов: "turner" "Тернер"
и "turd" - "дерьмо". - Прим. перев.
Я мог бы пропустить мимо ушей это замечание, но затем он
нас глубоко унизил, отказавшись пропустить на фильм "Возвращение
Геркулеса" со Стивом Ривзом в главной роли.
Обычно мы ходили повсюду с лучшей подругой Патриции, Сандрой
Фланеган, которая жила в соседнем доме со своими родителями.
Сандра была полной противоположностью Патриции. Она была
такой же высокой, но ее лицо было округлым, с розовыми щеками
и чувственным ртом; она была здоровее быка. Она ничуть не
интересовалась пением. Она интересовалась только чувственными
удовольствиями тела. Она могла есть и пить что угодно, и
переваривать это, и к тому же - то, из-за чего я окончательно
влюбился в нее, - отполировав свою тарелку, она ухитрялась
делать то же самое и с моей, чего я никогда не мог сделать
за всю свою жизнь как разборчивый едок. Она тоже была очень
спортивной, но в грубом, здоровом смысле. Она могла ударить
кулаком, как мужчина, и пнуть ногой, как мул.
Из внимания к Патриции я делал такую же работу по дому для
родителей Сандры, как и для родителей Патриции: чистил бассейн,
сгребал листья с газона, выносил мешки с мусором и сжигал
бумаги и горючий мусор. Это было то время в Лос-Анджелесе,
когда из-за частных мусоросжигателей увеличилось загрязнение
воздуха.
Может быть, из-за того, что эти молодые женщины были рядом,
или из-за
их непринужденности, но в конце концов я без ума влюбился
в них обеих.
Я обратился за советом к очень странному молодому человеку,
который
был моим другом: Николасу Ван Хутену. У него были две подружки,
и он
жил с ними обеими, казалось, в состоянии совершенного блаженства.
Он начал с того, что дал мне, по его словам, самый простой
совет: как вести себя в кино с двумя подружками. Он сказал,
что каждый раз, когда он ходил в кино с двумя своими подружками,
он всегда сосредоточивал все свое внимание на той, которая
сидела слева. Вскоре две девушки шли в уборную, и когда
они возвращались, он просил их поменяться местами. Анна
садилась там, где сидела Бетти, и ни одна из них не была
обижена. Он заверил меня, что это первый шаг в продолжительном
процессе привыкания девушек к принятию ситуации трио как
само собой разумеющейся; Николас был довольно старомодным
и использовал избитое французское выражение: menage a trois
*.
* Менаж а труа, жизнь втроем. - Прим. перев.
Я последовал его совету и пошел в кино немых фильмов на
Фэрфакс-авеню в Лос-Анджелесе с Патрицией и Сэнди. Я посадил
Патрицию слева от себя, и одарил ее всем своим вниманием.
Они пошли в уборную, и я попросил их поменяться местами,
когда они вернулись. Потом я начал делать то, что посоветовал
Николас Ван Хутен, но Патриция не собиралась мириться с
такими шутками. Она встала и вышла из кино, оскорбленная,
униженная и в дикой ярости. Я хотел побежать за ней и извиниться,
но Сандра остановила меня.
- Пусть идет, - сказала она с ядовитой улыбкой. - Она уже
большая девочка. У нее достаточно денег, чтобы взять такси
и добраться до дома.
Я поддался ей и остался в кино, целуя Сандру довольно нервно
и с чувством вины. Посреди страстного поцелуя я почувствовал,
что кто-то тянет меня назад за волосы. Это была Патриция.
Наш ряд сидений был незакреплен и наклонился назад. Спортивная
Патриция успела выпрыгнуть перед тем, как наши сиденья с
грохотом свалились на ряд сидений за нами. Я услышал испуганные
крики двух зрителей, которые сидели в конце ряда возле прохода.
Подсказка Николаса Ван Хутена оказалась никуда не годной.
Патриция, Сандра и я возвратились домой в полном молчании.
Мы уладили наш конфликт под кучу нелепых обещаний, слез,
по полной программе. Результатом наших трехсторонних отношений
было то, что в конце концов мы довели себя до предела. Мы
не были готовы к такой задаче. Мы не знали, как решить проблемы
привязанности, морали, долга и норм общества. Я не мог оставить
ни одну из них ради второй, а они не могли оставить меня.
Однажды, к пиковой точке огромной внутренней бури, из чистого
отчаяния все мы трое сбежали в разных направлениях, чтобы
больше никогда не встречаться.
Я чувствовал себя опустошенным. Что бы я ни делал, это не
могло стереть их след в моей жизни. Я уехал из Лос-Анджелеса
и занялся бесконечными делами, пытаясь утихомирить свою
тоску. Ничуть не преувеличивая, я могу искренне сказать,
что я попал в муки ада; мне казалось, что я никогда из них
не выберусь. Если бы не влияние дона Хуана на меня и мою
жизнь, я бы никогда не вынес моих личных демонов. Я сказал
дону Хуану, что я знаю, что, даже если какие-то мои поступки
неправильны, я не имею права вовлекать таких чудесных людей
в такие подлые, глупые авантюры, к которым я совершенно
не готов.
- Неправильным было то, - сказал дон Хуан, - что вы трое
были законченными эгоманьяками. Ваша собственная важность
почти уничтожила вас. Когда нет собственной важности, есть
только чувства.
- Окажи мне услугу, - продолжал он, - и выполни простое
и
недвусмысленное упражнение, которое может значить для тебя
все: удали
из своей памяти об этих двух девушках все свои высказывания
самому
себе, например: "Она сказал мне это или то, и она закричала,
и вторая
закричала, и, БОЖЕ МОЙ!..", а останься на уровне своих
чувств. Если бы ты не был настолько важным для себя, то
что бы осталось как несократимый остаток?
- Моя чистая любовь к ним, - сказал я, почти задыхаясь.
- А она сейчас меньше, чем была тогда? - спросил дон Хуан.
- Нет, не меньше, дон Хуан, - сказал я честно, и почувствовал
ту же боль страдания, которая преследовала меня годами.
- В этот раз обними их из своей тишины, - сказал он. - Не
будь постной задницей. Обними их полностью в последний раз.
Но намеревайся, чтобы это был вообще последний раз. Намеревайся
так из своей темноты. Если ты чегото стоишь, - продолжал
он, - то, когда ты сделаешь им свой подарок, ты дважды подытожишь
всю свою жизнь. Такие поступки и делают воинов парящими,
почти воздушными.
Следуя указаниям дона Хуана, я отнесся к этой задаче со
всем сердцем. Я понял, что если не выйду победителем, то
проиграет не только дон Хуан. Я тоже что-то потеряю, и то,
что я могу потерять, было настолько же важно для меня, как
то, что дон Хуан описал как важное для себя. Я мог потерять
свой шанс встретиться с бесконечностью и осознать ее.
Воспоминание о Патриции Тернер и Сандре Фланеган привело
меня в ужасное настроение. Опустошающее чувство непоправимой
потери, которое преследовало меня все эти годы, оставалось
таким же ярким. Когда дон Хуан обострил это чувство, я знал
точно, что есть определенные вещи, которые могут оставаться
с нами - как сказал дон Хуан - на всю жизнь, и, возможно,
еще дольше. Мне нужно было найти Патрицию Тернер и Сандру
Фланеган. Последний совет дона Хуана был в том, что, если
я их все же найду, мне нельзя с ними оставаться. У меня
есть время только на то, чтобы поблагодарить, обнять каждую
из них со всей моей любовью, без злых голосов обвинения,
жалости к себе или эгоизма.
Я приступил к колоссальной задаче - выяснить, что с ними
и где они. Я начал с поиска людей, которые знали их родителей.
Их родители выехали из Лос-Анджелеса, и никто не мог подсказать
мне, где их можно найти. Не было никого, с кем бы можно
было поговорить. Я подумал о том, чтобы поместить объявление
в газете. Но потом я подумал, что, наверное, они уехали
из Калифорнии. В конце концов мне пришлось нанять частного
детектива. С помощью своих связей с государственными архивами
и всем прочим он нашел их за пару недель.
Они жили в Нью-Йорке, невдалеке друг от друга, и их дружба
оставалась
такой же крепкой, как и раньше. Я поехал в Нью-Йорк и сначала
занялся
Патрицией Тернер. Она не смогла добиться славы на Бродвее,
к которой
стремилась, но она участвовала в постановках. Я не хотел
узнавать, кем
она работает - исполнителем или руководителем. Я пришел
к ней в ее офис. Она не сказала мне, кем она работает. Она
была шокирована, увидев меня. Мы просто сидели вместе. взявшись
за руки, и плакали. Я тоже не сказал ей, чем я занимаюсь.
Я сказал, что приехал встретиться с ней, потому что я хочу
сделать ей подарок, выразив свою благодарность, и что я
отправляюсь в путешествие, из которого не намерен возвращаться.
- Зачем такие зловещие слова? - спросила она, явно искренне
встревожившись. - Что ты планируешь делать? Ты болен? Ты
не выглядишь больным.
- Я сказал это метафорически, - заверил я ее. - Я возвращаюсь
в Южную Америку и собираюсь искать там свою судьбу. Конкуренция
жесткая, и обстоятельства очень суровые, вот и все. Чтобы
достичь успеха, мне нужно будет отдать этому все, что у
меня есть.
Она вроде бы успокоилась и обняла меня. Она выглядела так
же, только гораздо больше, гораздо мощнее, гораздо взрослее,
очень изящная. Я поцеловал ее руки, и ошеломляющая любовь
охватила меня. Дон Хуан был прав. Когда исчезли упреки и
обвинения, у меня остались только чувства.
- Я хочу сделать тебе подарок. Патриция Тернер, - сказал
я. - Попроси меня о чем угодно, и если мне это по карману,
я куплю это для тебя.
- Ты что, вдруг разбогател? - засмеялась она. - Что в тебе
замечательно, так это то, что у тебя никогда ничего не было
и не будет. Мы с Сандрой говорим о тебе, почти каждый день.
Мы воображаем, что ты паркуешь машины, живешь за счет женщин,
и так далее, и тому подобное. Извини, мы с трудом держимся
на плаву, но мы все так же любим тебя.
Я настоял, чтобы она сказала мне, чего она хочет. Она начала
одновременно плакать и смеяться.
- Ты мне купишь норковую шубу? - спросила она меня между
всхлипываниями.
Я взъерошил ее волосы и сказал, что куплю.
- Если она тебе не понравится, отнесешь ее обратно в магазин
и получишь деньги, - сказал я.
Она засмеялась и стукнула меня так, как раньше. Ей нужно
было возвращаться к работе, и мы расстались, после того
как я пообещал, что приду еще, чтобы встретиться с ней,
но если не вернусь, прошу ее понять, что моя жизнь швыряет
меня во все стороны, но я сохраню в себе память о ней на
всю оставшуюся жизнь, и может быть, даже дольше.
Я действительно вернулся, но только чтобы увидеть издалека,
как ей доставили норковую шубу. Я услышал, как она визжит
от восторга. Эта часть моего задания была закончена. Я уехал,
но я не стал воздушным, как говорил дон Хуан. Я раскрыл
старую рану, и она начала кровоточить. Это был скорее не
дождь снаружи, а тонкий туман, который, казалось, пронизывал
меня до мозга костей.
Потом я поехал к Сандре Фланеган. Она жила в одном из пригородов
Нью-Йорка, в который можно доехать на электричке. Я постучал
к ней в дверь. Сандра открыла ее и посмотрела на меня, как
на привидение. Она сильно побледнела. Она была еще красивей,
чем раньше, возможно из-за того, что она поправилась и выглядела
большой как дом.
- Как, ты, ты, ты! - сказала она, запинаясь, не в состоянии
выговорить мое имя.
Она зарыдала, и некоторое время казалась возмущенной и укоряющей.
Я не дал ей возможности продолжать это. Мое молчание было
полным. В конце концов это подействовало на нее. Она впустила
меня, и мы присели в ее комнате.
- Что ты здесь делаешь? - сказала она намного спокойнее.
- Тебе нельзя здесь оставаться! Я замужем! У меня трое детей!
И я очень счастлива в моем браке.
Быстро выстреливая свои слова, как пулемет, она рассказала
мне, что ее муж очень надежный, без особого воображения,
но хороший человек, что он не чувственный, и ей приходилось
быть очень осторожной, потому что он очень легко уставал,
когда они занимались любовью, и иногда он не мог идти на
работу, и легко заболевал, но она смогла родить троих прекрасных
детей, и после ее третьего ребенка ее муж, которого, кажется,
звали Герберт, просто перестал это делать. Он больше не
мог, но для нее это было неважно.
Я постарался успокоить ее, заверяя ее снова и снова, что
я приехал к ней только на минутку, что не в моих намерениях
менять ее жизнь или как-то ее беспокоить. Я рассказал ей,
как тяжело было ее найти.
- Я пришел сюда, чтобы попрощаться с тобой, - сказал я,
- и сказать тебе, что ты самая большая любовь в моей жизни.
Я хочу сделать тебе символический подарок в знак моей признательности
и вечной любви.
Она была глубоко растрогана. Она открыто улыбнулась так,
как раньше. Из-за щели между зубами она была похожей на
ребенка. Я сказал ей, что она прекрасна как никогда, и это
было правдой для меня.
Она засмеялась и сказала, что она собирается сесть на строгую
диету и что, если бы она знала, что я к ней приеду, она
бы уже давно начала диету. Но она начнет сейчас, и в следующий
раз я увижу ее такой же худой, как всегда. Она вспомнила
об ужасе нашей жизни вместе и как сильно влюблена она была.
Она даже думала о самоубийстве, хотя и была набожной католичкой,
но нашла в своих детях нужное ей утешение, и все, что мы
сделали, было проделками молодости, которые нельзя будет
стереть, и их нужно просто забыть.
Когда я спросил ее, какой подарок я могу ей сделать как
символ моей благодарности и любви к ней, она засмеялась
и сказала точно то же, что и Патриция Тернер: что у меня
нет даже ночного горшка, и не будет, потому что так я устроен.
Я настоял, чтобы она что-то назвала.
- Ты можешь купить мне микроавтобус, в который поместятся
все мои дети? - сказала она, смеясь. - Я хочу "Понтиак"
или "Олдсмобиль", со всеми этими приспособлениями.
Она сказала это, зная в глубине сердца, что я никак не могу
сделать ей такой подарок. Но я сделал.
На следующий день я повел машину торгового агента, следуя
за ним, когда он доставил ей микроавтобус, и из припаркованной
машины, где я прятался, я услышал ее удивление; но, в согласии
с ее чувственной природой, ее удивление было нерадостным.
Это была реакция тела, всхлипывания с болью, замешательство.
Она заплакала, но я знал, что она плачет не потому, что
получила подарок. Это была тоска, которая отзывалась во
мне. Я обвис на сиденье машины.
Когда я ехал на поезде в Нью-Йорк и летел в Лос-Анджелес,
постоянно присутствовало ощущение, что моя жизнь уходит;
она вытекала из меня, как песок из пригоршни. Я не чувствовал
себя освобожденным или изменившимся, сказав "спасибо"
и "до свидания". Совсем наоборот, я глубже, чем
когда-либо, почувствовал груз этой странной любви. Мне хотелось
рыдать. Снова и снова в моем уме прокручивались названия,
которые мой друг Родриго Каммингс придумал для книг, которые
так и не были никогда написаны.. Он специализировался на
придумывании названий. Его самым любимым было "Мы все
умрем в Голливуде", еще одним - "Мы никогда не
изменимся", а моим любимым, которое я купил за десять
долларов, было "Из жизни и грехов Родриго Каммингса".
Все эти названия проигрывались в моем уме. Я был Родриго
Каммингсом, я застрял во времени и пространстве, и я любил
больше жизни двух женщин, и это никогда не изменится. И,
как и все мои друзья, я умру в Голливуде.
Я рассказал все это дону Хуану в моем отчете о том, что
я считал моим
ложным успехом. Он безжалостно отбросил все это. Он сказал,
что мои
чувства были всего лишь результатом индульгирования и жалости
к себе,
а чтобы сказать "до свидания" и "спасибо",
действительно имея это в
виду. и подтвердить это, магам нужно переделать себя.
__ Сейчас же преодолей свою жалость к себе, - потребовал
он. - Преодолей идею, что тебе причинили боль, - и что у
тебя будет как несократимый остаток?
Моим несократимым остатком было чувство, что я сделал свой
окончательный подарок им обеим. Не в духе возобновления
чего-то или
причинения кому-то вреда, а в истинном духе того, на что
дон Хуан
старался мне указать, - в духе воина-путешественника, чье
единственное
достоинство, как он сказал, в том, чтобы поддерживать память
обо всем, что на него повлияло, чей единственный способ
сказать "спасибо" и "до свидания" с
помощью магического действия - хранить в своем безмолвии
все, что любил.
Часть третья
ЗА ПРЕДЕЛАМИ СИНТАКСИСА
- 10 - ПРОВОДНИК
Я был в доме дона Хуана в Соноре и крепко спал на своей
кровати, когда дон Хуан разбудил меня. Я практически всю
ночь оставался на ногах, обдумывая концепции, которые он
мне объяснил.
- Ты достаточно отдохнул, - сказал он, твердо, почти грубо
встряхивая меня за плечи. - Не индульгируй в своей усталости.
Твоя усталость - это больше чем усталость, это желание,
чтобы тебя не беспокоили. Что-то в тебе возмущается тем,
что тебя беспокоят. Но тебе крайне важно раздражать эту
твою часть, пока она не сломается. Давай пойдем прогуляемся.
Дон Хуан был прав. Какая-то моя часть чрезвычайно возмущалась,
когда ее беспокоили. Я несколько дней хотел спать и не думать
больше о магических концепциях дона Хуана. Совершенно против
своей воли я поднялся и пошел за ним. Дон Хуан приготовил
еду, которую я жадно съел, как будто несколько дней не ел,
а потом мы вышли из дома и направились на восток, к горам.
Я был настолько сонным, что не замечал, что сейчас раннее
утро, пока не увидел солнца, которое взошло как раз над
восточной горной цепью. Я хотел сказать дону Хуану, что
я проспал всю ночь без движения, но он заставил меня замолчать.
Он сказал, что мы идем в экспедицию в горы на поиски каких-то
растений.
- Дон Хуан, что ты собираешься делать с растениями, которые
соберешь?
- спросил я его, как только мы отправились в путь.
- Они не для меня, - сказал он с улыбкой. - Они для моего
друга, ботаника и аптекаря. Он делает из них настойки.
- Он что, яки, дон Хуан? Он живет здесь в Соноре? - спросил
я.
- Нет, он не яки, и не живет здесь, в Соноре. Ты когданибудь
с ним встретишься.
- Дон Хуан, он что, маг?
- Да, он маг, - сухо ответил он.
Я спросил его, можно ли взять несколько растений, чтобы
определить их в Ботаническом саду Калифорнийского университета.
- Конечно, конечно! - сказал он.
В прошлом я обнаружил, что каждый раз, когда он говорит
"конечно", он не собирается этого делать. Очевидно,
он и не собирался давать мне образцы для определения. Мне
стал очень любопытен его друг-маг, и я попросил больше рассказать
о нем; может быть, описать его, сказать, где он живет и
как дон Хуан с ним познакомился.
- Тпру, тпру, тпру! - сказал дон Хуан, как будто я был лошадью.
- Хватит, хватит! Ты кто? Профессор Лорка? Ты хочешь изучить
его когнитивную систему?
Мы углубились в бесплодные предгорья. Дон Хуан шел без остановок
несколько часов. Я подумал, что заданием этого дня будет
просто ходить. В конце концов он остановился и сел на затененной
стороне предгорий.
- Тебе пора начать один из самых больших магических проектов,
- сказал дон Хуан.
- О каком магическом проекте ты говоришь, дон Хуан? - спросил
я.
- Он называется перепросмотром, - древние маги называли
его пересказыванием событий своей жизни, и для них это началось
как простая техника, вспомогательное средство для вспоминания
того, что они делали и говорили своим ученикам. Для их учеников
эта техника имела ту же ценность: она позволяла им вспоминать,
что их учителя сказали и сделали. Потребовались ужасные
социальные потрясения, например несколько раз быть завоеванными
и побежденными, прежде чем маги древности поняли, что их
техника имеет куда более далеко идущие последствия.
- Дон Хуан, ты говоришь о завоевании испанцами? - спросил
я.
- Нет, - сказал он. - Это было только завершающей нотой.
Были и другие потрясения до этого, более разрушительные.
Когда испанцы сюда добрались, магов древности уже не было.
Их ученики, пережившие другие потрясения, были к тому времени
очень осмотрительными. Они знали, как о себе позаботиться.
Именно это новое поколение магов переименовало технику магов
древности и назвало ее перепросмотром.
- Время необыкновенно дорого стоит, - продолжал он. - Вообще
для магов время материально. Для меня вызов в том, что за
очень сжатое время я должен впихнуть в тебя все, что известно
о магии как абстрактном занятии, но, чтобы это сделать,
мне нужно построить в тебе необходимое для этого пространство.
- Какое пространство? О чем ты говоришь, дон Хуан?
- Маги исходят из того, что, для того чтобы внести что-то,
должно быть пространство, куда это вносить, - сказал он.
- Если ты наполнен до краев предметами повседневной жизни,
то нет места ни для чего нового. Это пространство нужно
построить. Ты понимаешь, что я имею в виду? Маги древности
считали, что перепросмотр своей жизни создает это пространство.
Он действительно делает это и, конечно, еще очень многое.
- Маги выполняют перепросмотр очень формальным способом,
- продолжал он. - Он состоит в составлении списка всех людей,
которых они встречали, от настоящего времени до самого начала
их жизни. Когда у них есть этот список, они берут первого
человека в нем и вспоминают все, что могут, об этом человеке.
И я имею в виду все, каждую деталь. Лучше перепросматривать
от настоящего к прошлому, потому что воспоминания настоящего
свежи, и таким образом заостряется способность вспоминать.
Практикующие занимаются тем, что вспоминают и дышат. Они
медленно и осознанно вдыхают, помахивая головой как веером
справа налево, едва заметным поворотом, и аналогично выдыхают.
Он сказал, что вдохи и выдохи должны быть естественными;
если они слишком быстрые, можно войти в режим того, что
он назвал утомляющим дыханием: дыханием, после которого
нужно нормально дышать, чтобы успокоить мускулы.
- И что ты предлагаешь мне делать со всем этим, дон Хуан?
- спросил я.
- Начни сегодня составлять свой список, - сказал он. - Раздели
его по годам, по профессиям, составь его в любом порядке,
но сделай его последовательным, начиная с самого недавнего
человека, и закончи мамой и папой. А затем вспомни все о
них. Хватит разговоров. По мере практики ты поймешь, что
ты делаешь.
В мой следующий визит в дом дона Хуана я сказал ему, что
я добросовестно занимался прохождением через события моей
жизни и что мне очень трудно придерживаться такой жесткой
формы и идти по списку людей по очереди. Как правило, мой
перепросмотр швырял меня во все стороны. Я позволял событиям
определять направление моего вспоминания. Я по своей воле
стал придерживаться широких отрезков времени. Например,
я начал с людей с факультета антропологии, но позволил своим
воспоминаниям перенести меня куда угодно во времени, из
настоящего до того дня, когда я начал учиться в Калифорнийском
университете.
Я рассказал дону Хуану, что обнаружил странную вещь, которую
совершенно забыл, - что мне и в голову не приходило подумать
об УКЛА, пока однажды соседка моей подружки по колледжу
не приехала в Лос-Анджелес и мы не встретили ее в аэропорту.
Она собиралась изучать музыковедение в УКЛА. Ее самолет
прибыл после обеда, и она попросила меня, чтобы я отвез
ее в университет, чтобы взглянуть на то место, где она собирается
провести следующие четыре года своей жизни. Я знал, где
университет, потому что я столько раз проезжал мимо его
ворот на бульваре Сансет по дороге на пляж. Но я никогда
не был в университетском городке.
Это было во время каникул между семестрами. Несколько человек,
которых мы расспрашивали, направили нас на музыкальный факультет.
Университет был безлюден, но я субъективно наблюдал настолько
необыкновенные вещи, которых никогда прежде не видел. Это
был праздник для моих глаз. Казалось, что здания живут какой-то
собственной энергией. Предполагаемое беглое знакомство с
музыкальным факультетом превратилось в огромное турне по
всей территории университета. Я влюбился в Калифорнийский
университет. Я сказал дону Хуану, что единственной вещью,
омрачавшей мой восторг, было раздражение моей подруги из-за
того, что я настоял на том, чтобы обойти всю огромную территорию
университета.
- Какого черта ты здесь ищешь? - закричала она, возражая
мне. - Как будто ты никогда в жизни не видел университетов!
Когда увидел один, увидел их все. Мне кажется, ты просто
стараешься впечатлить мою подружку своей чувствительностью!
Я не старался, и горячо сказал им, что искренне впечатлен
красотой окружающей обстановки. Я чувствовал столько надежды
в этих зданиях, столько обещаний, и все же я не мог выразить
своего субъективного состояния.
- Я училась почти всю жизнь, - сказала моя подруга сквозь
зубы, - и меня тошнит от этого, я устала. Никто здесь ни
черта не найдет! Здесь только пустая болтовня, и они даже
не готовят человека справляться со своими обязанностями
в жизни.
Когда я сказал, что хотел бы здесь учиться, она еще больше
разъярилась.
- Иди работать! - закричала она. - Пойди и справься с жизнью
с восьми
до пяти, и брось эту чушь! Это и есть жизнь: работа с восьми
до пяти,
сорок часов в неделю! Посмотришь, что это тебе даст! Взгляни
на меня -
теперь я суперобразована, но я не подхожу для работы.
Я знал только то, что никогда не видел настолько прекрасного
места. Тогда я пообещал себе, что во что бы то ни стало
пойду учиться в УКЛА. Мое желание имело прямое отношение
ко мне самому, но все же оно было продиктовано не потребностью
в саамом удовольствии. Оно было скорее из области благоговения.
Я сказал дону Хуану, что раздражение моей подружки настолько
покоробило меня, что заставило взглянуть на нее по-другому,
и, насколько я помню, это был первый раз, когда чьи-то слова
вызвали во мне такую глубокую реакцию. Я увидел в моей подружке
черты характера, которых раньше не замечал, черты, которые
меня до смерти напугали.
- Наверное, я составил о ней ужасное мнение, - сказал я
дону Хуану. - После нашего визита в университет мы отдалились
друг от друга. Как будто Калифорнийский университет вошел
между нами как клин. Я знаю, что глупо так думать.
- Это не глупо, - сказал дон Хуан. - Это совершенно обоснованная
реакция. Я уверен, что, когда ты ходил по университетскому
городку, ты встретился с намерением. Ты намеревался там
быть, и тебе нужно было отбросить все, что мешало этому.
- Но не перебарщивай в этом, - продолжал он. - Прикосновение
воинов-путешественников очень легкое, хотя и совершенствуется.
Рука воина-путешественника из тяжелых железных тисков превращается
в руку привидения, руку из осенних паутинок. Воины-путешественники
не оставляют никаких отметок и следов. В этом - вызов для
воинов-путешественников.
Слова дона Хуана погрузили меня в глубокое и мрачное состояние
самообвинения, так как я из своего небольшого пересказа
узнал, что у меня очень тяжелая хватка, я навязчив и деспотичен.
Я сказал дону Хуану о своих размышлениях.
- Сила перепросмотра, - сказал дон Хуан, - в том, что он
расшевеливает весь мусор жизни человека и выносит его на
поверхность.
Затем дон Хуан описал тонкости осознания и восприятия, которые
являются основой перепросмотра. Вначале он сказал, что сейчас
познакомит меня с системой концепций, которые я ни в коем
случае не должен считать теориями магов, потому что эта
система выработана шаманами древней Мексики как результат
непосредственного видения энергии, протекающей во Вселенной.
Он предупредил меня, что познакомит меня с частями этой
системы, не делая ни малейшей попытки классифицировать или
ранжировать их по какому-то заранее установленному стандарту.
- Меня не интересуют классификации, - продолжал он. - Ты
всю жизнь все классифицировал. Теперь тебе придется избегать
классификаций. Недавно, когда я спросил тебя, что ты знаешь
о тучах, ты рассказал мне названия всех туч и процент влажности,
ожидаемый от каждой из них. Ты был настоящим метеорологом.
Но когда я спросил, знаешь ли ты, что ты лично можешь сделать
с этими тучами, ты не имел не малейшего представления, о
чем я говорю.
- У классификаций есть свой собственный мир, - про должал
он. - Когда начинаешь классифицировать что-то, классификация
оживает и управляет тобой. Но так как классификации не были
созданы как дающие энергию вещи, они всегда остаются мертвыми
бревнами. Это не деревья; это просто бревна.
Он объяснил, что маги древней Мексики увидели, что вся Вселенная
состоит из энергетических полей в форме светящихся нитей.
В какую бы сторону они ни смотрели, они видели мириады этих
нитей. Они также увидели, что эти энергетические поля структурируются
в потоки светящихся волокон; потоки, которые являются постоянными,
вечными силами Вселенной, и что эти маги назвали поток или
струю нитей, относящуюся к перепросмотру, темным морем осознания,
или Орлом.
Он сказал, что еще эти маги выяснили, что каждое живое существо
во Вселенной прикреплено к темному морю осознания круглым
световым пятном, которое было заметно, когда эти существа
воспринимались как энергия. Дон Хуан сказал, что в этом
световом пятне, которое маги древней Мексики назвали точкой
сборки, собирается восприятие с помощью загадочного аспекта
темного моря осознания.
Дон Хуан заявил, что в точке сборки человека сходятся и
проходят через нее мириады энергетических полей со всей
Вселенной в форме светящихся нитей. Эти энергетические поля
преобразуются в сенсорные данные, а сенсорные данные затем
интерпретируются и воспринимаются как известный нам мир.
Кроме того, дон Хуан объяснил, что именно темное море осознания
превращает светящиеся нити в воспринимаемую информацию.
Маги видят это превращение и называют его свечением осознания
- это сияние, которое распространяется как гало вокруг точки
сборки. Тут он предупредил меня, что сейчас скажет то, что,
по мнению магов, важнее всего для понимания масштабов перепросмотра.
Необычным образом подчеркивая свои слова, он сказал, что
то, что мы называем чувствами организмов, - не что иное,
как разные степени осознания. Он настоял на том, что если
мы согласны, что наши чувства - это темное море осознания,
то нам нужно признать, что интерпретация, которую чувства
создают из сенсорных данных, - тоже темное море осознания.
Он подробно объяснил, что то, как мы встречаемся с окружающим
миром, - результат человеческой системы интерпретаций, которой
оснащен каждый человек. Он также сказал, что каждому живому
организму нужно иметь систему интерпретаций, которая позволяет
ему функционировать в окружающей обстановке.
- Маги, которые появились после апокалипсических потрясений,
о которых я тебе рассказал, - продол-жал он, - увидели,
что в момент смерти темное море осознания, так сказать,
всасывает через точку сборки осознание живых существ. Они
также увидели, что темное море осознания на мгновение, так
сказать, колеблется, когда встречается с магами, которые
выполнили пересказ своей жизни. Не зная об этом, некоторые
сделали это настолько тщательно, что море осознания взяло
их осознание в форме их жизненных переживаний, но не коснулось
их жизненной силы. Маги обнаружили колоссальную истину о
силах Вселенной: темному морю осознания нужны только наши
жизненные переживания, а не наша жизненная сила.
Для меня было непостижимо, из чего исходит дон Хуан в своих
разъяснениях. Или, наверное, точнее будет сказать, что я
смутно и вместе с тем глубоко знал, насколько практично
то, из чего он исходит в своих объяснениях.
- Маги считают, - продолжал дон Хуан, - что по мере того,
как мы перепросматриваем свою жизнь, весь мусор, как я уже
говорил, выходит на поверхность. Мы осознаем свои противоречия,
свои повторения, но что-то в нас оказывает огромное сопротивление
перепросмотру. Маги говорят, что дорога свободна только
после колоссального потрясения; после появления на экране
воспоминания о событии, которое сотрясает наши основы с
ужасающей отчетливостью деталей. Это событие поистине тащит
нас к тому самому моменту, когда мы его пережили. Маги называют
это событие проводником *, потому что после него каждое
событие, к которому мы прикасаемся, переживается заново,
а не просто вспоминается.
* Англ. usher (глагол) - вводить, провожать, сопровождать,
объявлять, возвещать, служить предисловием, вводной частью;
the usher (существительное) - швейцар, привратник, капельдинер,
билетер, церемониймейстер.
- Ходьба всегда погружает в воспоминания, - продолжал дон
Хуан. - Маги древней Мексики считали, что мы храним все,
что пережили, в виде ощущений с задней стороны ног. Они
считали задние стороны ног складом личной истории человека.
Так что давай сейчас пройдемся по холмам.
Мы ходили, пока не стало почти темно.
- Я думаю, что достаточно долго заставлял тебя ходить, -
сказал дон
Хуан, когда мы вернулись в дом, - чтобы ты был готов начать
этот
маневр магов по обнаружению проводника: события в твоей
жизни, которое
ты вспомнишь с такой отчетливостью, что оно послужит прожектором
для
освещения всего остального в твоем перепросмотре с такой
же или сравнимой отчетливостью. Сделай то, что маги называют
перепросмотром частей головоломки. Что-то приведет тебя
к воспоминанию события, которое послужит тебе проводником.
Он оставил меня одного, дав одно последнее предупреждение.
- Попади точно в цель, - сказал он. - Сделай все, что в
твоих силах.
Какое-то мгновение я был очень спокоен - наверное, из-за
тишины вокруг меня. Затем я испытал вибрацию, нечто вроде
толчка в груди. Мне было трудно дышать, но вдруг в моей
груди раскрылось что-то, позволившее мне глубоко вдохнуть,
и вся панорама забытого события из моего детства ворвалась
в мою память, как будто ее держали взаперти и вдруг освободили.
Я был в кабинете моего дедушки, где у него стоял бильярдный
стол, и мы с ним играли в бильярд. Мне было тогда почти
девять лет. Мой дедушка был очень искусным игроком, и из-за
своей увлеченности научил меня всем известным ему комбинациям,
пока я не овладел ими настолько, что стал для него серьезным
соперником. Мы проводили бесконечные часы, играя в бильярд.
Я достиг такого мастерства, что однажды даже выиграл у него.
С этого дня он больше не смог выигрывать. Много раз я специально
проигрывал, просто из хорошего отношения к нему, но он знал
это и страшно злился на меня. Однажды он так расстроился,
что ударил меня кием по макушке.
К досаде и восторгу моего дедушки, к девяти годам я мог
делать карамболь за карамболем, не останавливаясь. Играя
со мной, он настолько расстраивался и раздражался, что однажды
бросил свой кий и сказал, чтобы я играл сам. Благодаря своей
увлекающейся природе я смог соревноваться сам с собой и
прорабатывать одну и ту же комбинацию снова и снова, пока
не овладевал ею в совершенстве.
Однажды человек, прославившийся в городе своими подвигами
в азартных
играх, владелец бильярдного дома, пришел в гости к моему
дедушке. Они
разговаривали и играли в бильярд, когда я нечаянно вошел
в комнату. Я
хотел сразу же выйти, но мой дедушка схватил меня и втолкнул
в
комнату.
- Это мой внук, - сказал он этому человеку.
- Очень рад с тобой познакомиться, - сказал этот человек.
Он сурово посмотрел на меня и протянул свою руку, которая
была по размеру как голова обычного человека.
Я был в ужасе. Шумный взрыв смеха сообщил мне о том, что
он знает о моем замешательстве. Он сказал мне, что его зовут
Фалело Кирога, и я пробормотал свое имя.
Он был очень высок и необыкновенно хорошо одет. Он носил
двубортный голубой в тонкую полоску костюм с красиво суженными
книзу брюками. Наверное, ему тогда было больше пятидесяти,
но он был подтянутым и поддерживал форму, кроме легкой выпуклости
посередине. Он не был толстым; казалось, он культивирует
внешний вид человека, который сыт и ни в чем не нуждается.
Большинство людей в моем родном городе были изможденными.
Они тяжело трудились, чтобы заработать себе на жизнь, и
у них не было времени на радости жизни. Фалело Кирога выглядел
их полной противоположностью. Все его манеры были манерами
человека, у которого есть время только на радости жизни.
Он был приятным на вид. Его лицо было ласковым, хорошо выбритым,
с добрыми голубыми глазами. У него была важность и самоуверенность
доктора. Люди в моем городе говорили, что он умеет делать
так, чтобы любой с ним чувствовал себя свободно, и что ему
нужно было стать священником, юристом, врачом, но не профессиональным
игроком. Еще они говорили, что на азартных играх он заработал
больше, чем заработали своим трудом все врачи и юристы в
городе, вместе взятые.
У него были черные, аккуратно причесанные волосы. Было заметно,
что они сильно редеют. Он пытался скрывать отступающую назад
линию волос, зачесывая волосы на лоб. У него была квадратная
челюсть и совершенно обворожительная улыбка. У него были
большие белые зубы, о которых он хорошо заботился, кое-что
новенькое в районе, где у всех были плохие зубы. Двумя другими
замечательными чертами Фалело Кироги были для меня его огромные
ноги н его черные лакированные туфли ручной работы. Я был
восхищен тем, что его туфли совсем не скрипят, когда он
ходит туда-сюда по комнате. Я привык слышать приближение
моего дедушки по скрипу подметок.
- Мой внук прекрасно играет в бильярд, - небрежно сказал
мой дедушка Фалело Кироге. - Почему бы мне не отдать ему
кий, и пусть он сыграет с тобой, а я посмотрю.
- Этот ребенок играет в бильярд? - со смехом спросил моего
дедушку этот большой человек.
- О, да, - заверил его мой дедушка. - Конечно, не так хорошо,
как ты, Фалело. Почему бы тебе не испытать его? А чтобы
это было для тебя интересно и чтобы ты не просто покровительствовал
моему внуку, давай поставим на кон немного денег. Что ты
скажешь, если мы поставим вот столько?
Он положил толстую пачку скомканных банкнот на стол и улыбнулся
Фалело Кироге, покачивая головой из стороны в сторону, как
бы бросая вызов этому большому человеку принять ставку.
- Боже, так много, а? - сказал Фалело Кирога, вопрошающе
глядя на меня.
Потом он открыл свой бумажник и вынул несколько аккуратно
сложенных банкнот. Это была для меня еще одна удивительная
деталь. Мой дедушка привык держать деньги совершенно скомканными
во всех своих карманах. Когда ему нужно было за что-то заплатить,
ему приходилось распрямлять банкноты, чтобы их сосчитать.
Фалело Кирога не сказал этого, но я знал, что он чувствует
себя как грабитель с большой дороги. Он улыбнулся моему
дедушке и, очевидно из уважения к нему, положил свои деньги
на стол. Мой дедушка, играя роль арбитра, подготовил игру
на определенное количество карамболей и подбросил монетку,
кто начнет первым. Выпало Фалело Кироге.
- Ты играй в полную силу, не стесняйся, - подстрекал его
мой дед. - Не испытывай никаких угрызений насчет того, чтобы
уничтожить этого прохвоста и выиграть мои деньги!
Фалело Кирога, следуя совету моего дедушки, играл так хорошо,
как мог,
но в какой-то момент он на волосок пропустил один карамболь.
Я взял
кий. Я думал, что упаду в обморок, но видя ликование моего
деда - он
подпрыгивал вверх и вниз, - я успокоился, и кроме того,
меня
раздражало то, как Фалело Кирога чуть не лопнул от смеха,
когда увидел, как я держу кий. Я не мог наклониться над
столом, как обычно играют в бильярд, из-за своего роста.
Но мой дедушка с кропотливым терпением и решимостью научил
меня другому способу игры. Отведя руку далеко назад, я держал
кий почти над плечами, сбоку.
- А что он делает, когда ему нужно достать до середины стола?
- спросил Фалело Кирога, смеясь.
- Он опирается на край стола, - как не в чем не бывало сказал
мой дед.
- Ты знаешь, это разрешается.
Мой дедушка подошел ко мне и сквозь зубы прошептал, что,
если я буду вежливым и проиграю, он сломает все кии об мою
голову. Я знал, что он не собирается этого делать; он просто
таким способом выражал свою уверенность во мне.
Я легко выиграл. Мой дедушка неописуемо радовался, и как
ни странно, Фалело Кирога тоже. Он смеялся, обходя бильярдный
стол, хлопая по его краям. Мой дедушка превозносил меня
до небес. Он по секрету назвал Кироге мой лучший счет и
пошутил, что я достиг успехов, потому что он нашел способ
заинтересовать меня в тренировке: кофе с датскими пирожными.
- Не может быть, не может быть! - все время повторял Кирога.
Он попрощался; мой дедушка взял поставленные деньги, и этот
случай был забыт.
Мой дед пообещал взять меня в ресторан и купить мне лучшие
блюда в городе, но так и не сделал этого. Он был очень скупой;
он был известным расточителем только с женщинами.
Через два дня двое огромных людей от Фалело Кироги подошли
ко мне, когда я вышел из школы.
- Фалело Кирога хочет тебя видеть, - сказал один из них
гортанным голосом. - Он хочет, чтобы ты пришел к нему и
выпил с ним кофе с датскими пирожными.
Если бы он не сказал о кофе и датских пирожных, я бы, наверное,
убежал от них. Я вспомнил тогда, что мой дедушка сказал
Фалело Кироге, что я душу продам за кофе и датские пирожные.
Я с радостью пошел с ними. Но я не мог идти так же быстро,
как они, поэтому один из них, которого звали Гильермо Фалькон,
поднял меня и усадил на свою огромную руку. Он засмеялся
сквозь кривые зубы.
- Ты лучше наслаждайся поездкой, малыш, - сказал он. Его
дыхание было ужасным. - Тебя когда-нибудь кто-то носил?
Судя по тому, как ты дергаешься, никогда! - Он нелепо захихикал.
К счастью, дом Фалело Кироги был не особенно далеко от школы.
Мистер Фалькон посадил меня на кресло в офисе. Фалело Кирога
сидел там за огромным столом. Он встал и пожал мне руку.
Он сразу же заказал мне кофе и восхитительные пирожные,
а потом мы сели вдвоем, как друзья, болтая о птицеводческой
ферме моего дедушки. Он спросил меня, хочу ли я еще пирожных,
и я сказал, что не против. Он засмеялся и сам принес мне
целый поднос невероятно вкусных пирожных из соседней комнаты.
После того как я по-настоящему объелся, он вежливо попросил
меня подумать над тем, чтобы приходить в его бильярдную
в ранние ночные часы, чтобы сыграть парочку дружественных
игр с несколькими людьми по его выбору. Он между делом упомянул,
что будут замешаны большие суммы денег. Он открыто выразил
свое доверие моему мастерству и добавил, что он будет мне
платить, за мое время и мои усилия, процент от выигранных
денег. Потом он сказал, что знает склад ума моей семьи;
для них было бы предосудительно, если бы он давал мне деньги,
даже если это плата. Так что он пообещал класть эти деньги
в банк на специальный счет для меня, или, еще практичнее,
он может рассчитываться за любые мои покупки в магазинах
города или еду, которую я буду есть в любом ресторане города.
Я не верил ни одному слову из того, что он говорил. Я знал,
что Фалело Кирога проходимец, рэкетир. Но мне понравилась
идея играть в бильярд с незнакомыми мне людьми, и я заключил
с ним сделку.
- А ты будешь угощать меня кофе и датскими пирожными, как
сегодня? - сказал я.
- Конечно, мой мальчик, - ответил он. - Если ты будешь приходить
играть для меня, я куплю тебе пекарню! Я заставлю пекаря
печь их только для тебя. Поверь мне.
Я предупредил Фалело Кирогу, что единственное препятствие
в том, что я не могу выходить из своего дома; у меня было
слишком много тетушек, которые следили за мной, как ястребы,
и, кроме того, моя спальня была на втором этаже.
- Нет проблем, - заверил меня Фалело Кирога. - Ты довольно
маленький. Мистер Фалькон поймает тебя, если ты прыгнешь
из окна в его руки. Он большой как дом! Я советую тебе сегодня
рано лечь спать. Мистер Фалькон разбудит тебя, свистя и
бросая камешки в твое окно. Но тебе нужно быть начеку! Он
нетерпеливый человек.
Я пошел домой в необыкновенном возбуждении. Я не мог заснуть.
Я совсем не спал, когда услышал, как мистер Фалькон свистит
и кидает камешки в стекла окна. Я открыл окно. Мистер Фалькон
был прямо подо мной, на улице.
- Прыгай мне на руки, малыш, - сказал он мне приглушенным
голосом, который он пытался превратить в громкий шепот.
- Если ты не будешь целиться в мои руки, я уроню тебя и
ты убьешься. Помни это. Не заставляй меня бегать вокруг.
Просто целься в мои руки. Прыгай! Прыгай!
Я прыгнул, и он поймал меня с такой легкостью, как будто
ловил тюк шерсти. Он поставил меня на землю и сказал, чтобы
я бежал. Он сказал, что я - пробужденный от глубокого сна
ребенок и что ему нужно заставить меня бежать, чтобы я полностью
проснулся к тому времени, когда доберусь до бильярдной.
В эту ночь я играл с двумя мужчинами и выиграл обе партии.
У меня было невообразимо вкусное кофе и пирожные. Лично
я был на седьмом небе. Около семи часов утра я вернулся
домой. Никто не заметил моего отсутствия. Пора было идти
в школу. Для практических целей все было нормально, кроме
того, что я так устал, что у меня весь день смыкались веки.
С этого дня Фалело Кирога два или три раза в неделю посылал
за мной мистера Фалькона, и я выигрывал каждую партию, которую
он предлагал мне играть. И, верный своему обещанию, он платил
за все, что я покупал, особенно за еду в выбранном мной
китайском ресторане, куда я ходил каждый день. Иногда я
даже приглашал своих друзей, которых я смертельно пугал,
выбегая из ресторана с криками, когда официант приносил
счет. Они были поражены тем, что их никогда не забирали
в полицию за то, что они едят и не платят за это.
Для меня самым трудным испытанием было то, что мне неожиданно
пришлось
столкнуться с надеждами и ожиданиями всех тех людей, которые
держали
на меня пари. Но испытание испытаний произошло тогда, когда
знаменитый
игрок из соседнего города бросил вызов Фалело Кироге и подкрепил
свой
вызов огромной ставкой. Ночь игры не предвещала ничего хорошего.
Мой дедушка заболел и не мог заснуть. Вся семья волновалась.
Кажется, никто не лег спать. Я сомневался в том, что мне
представится возможность тайком выбраться из спальни, но
свист мистера Фалькона и удары камешков по стеклу моего
окна были такими настойчивыми, что я рискнул и прыгнул из
окна на руки мистера Фалькона.
Казалось, все мужчины города собрались в бильярдной. Страдальческие
лица молчаливо умоляли меня не проиграть. Некоторые из мужчин
откровенно заверили меня, что они поставили на кон свои
дома и все свое имущество. Один человек полушутя сказал,
что он поставил на кон свою жену; если я не выиграю, то
этой ночью он станет рогоносцем или убийцей. Он не уточнят,
кого он собирается убить, свою жену, чтобы не стать рогоносцем,
или меня за проигранную партию.
Фалело Кирога прохаживался взад-вперед. Он нанял массажиста,
чтобы массировать меня. Он хотел, чтобы я был расслаблен.
Массажист положил мне горячие полотенца на руки и запястья
и холодные полотенца на лоб. Он надел мне на ноги туфли,
удобнее и мягче которых я никогда не носил. У них были твердые
военные каблуки и супинаторы. Фалело Кирога даже снабдил
меня беретом, чтобы волосы не падали мне на лицо, и широкими
брюками с поясом.
Половина народа вокруг бильярдного стола были незнакомыми
людьми из другого города. Они глядели на меня. У меня появилось
чувство, что они желают мне смерти.
Фалело Кирога подкинул монетку, чтобы решить, кто будет
первым. Мой соперник был бразильско-китайского происхождения,
молодой, круглолицый, очень нарядный и самоуверенный. Он
начал первым и сделал поразительное количество карамболей.
Я знал по цвету лица Фалело Кироги, что сейчас его хватит
удар, как и других людей, которые поставили на меня все,
что имели.
Я прекрасно играл в эту ночь, и когда я приблизился к количеству
карамболей моего соперника, нервозность тех, кто поставил
на меня, дошла до максимума. Фалело Кирога был самым истеричным
из них. Он орал на всех и требовал, чтобы кто-то открыл
окна, потому что из-за сигаретного дыма я не могу дышать.
Он хотел, чтобы массажист размял мои руки и плечи. В конце
концов мне пришлось их остановить, и в большой спешке я
сделал восемь карамболей, которые были нужны мне для победы.
Эйфория тех, кто поставил на меня, была неописуемой. Я не
обращал внимания на все это, потому что было уже утро и
им нужно было срочно отвести меня домой.
В тот день я был до предела измучен. Фалело Кирога очень
любезно не посылал за мной никого целую неделю. Но однажды
после обеда мистер Фалькон забрал меня после школы и отвел
в бильярдную. Фалело Кирога был крайне серьезен. Он даже
не предложил мне кофе или датские трубочки. Он выставил
всех из своего кабинета и сразу приступил к делу. Он придвинул
свой стул ближе ко мне.
- Я положил в банк много денег для тебя, - сказал он очень
торжественно. - Я придерживаюсь своих обещаний тебе. Я даю
тебе честное слово, что я всегда буду присматривать за тобой.
Знай это! Ну, а если ты сделаешь то, что я тебе сейчас скажу,
ты заработаешь столько денег, что тебе не нужно будет работать
и дня в своей жизни. Я хочу, чтобы ты проиграл свою следующую
игру на один карамболь. Я знаю, что ты можешь это сделать.
Но я хочу, чтобы ты ошибся только на волосок. Чем драматичнее,
тем лучше.
Я был ошарашен. Все это было непостижимо для меня. Фалело
Кирога повторил свое требование и, кроме того, объяснил,
что он собирается анонимно поставить все, что имеет, против
меня и что в этом суть нашей новой сделки.
- Мистер Фалькон охранял тебя много месяцев, - сказал он.
- Должен только сказать тебе, что мистер Фалькон использует
всю свою силу, чтобы защищать тебя, но он может сделать
и прямо противоположное с той же силой.
Угроза Фалело Кироги была более чем очевидной. Наверное,
он увидел в моем лице тот ужас, который я чувствовал, потому
что он расслабился и засмеялся.
- Да ты не беспокойся об этом, - сказал он, успокаивая меня.
- Ведь мы братья.
Впервые в своей жизни я попал в безвыходное положение. Я
хотел изо
всех сил убежать от Фалело Кироги из-за того страха, который
он во мне
вызвал. Но в то же время и с такой же силой я хотел остаться;
я хотел
свободно покупать в любом магазине все, что я хочу, и, самое
главное,
свободно обедать в любом ресторане по моему выбору, не платя
за это. Но мне так и не пришлось выбирать что-то одно.
Неожиданно, по крайней мере для меня, мой дедушка решил
переехать в другое место, очень далеко. Он как будто знал,
что происходит, и отправил меня раньше всех остальных. Вряд
ли он действительно знал, что происходит. По-видимому, отправить
меня было одной из его обычных интуитивных реакций.
Возвращение дона Хуана выдернуло меня из вспоминания. Я
потерял счет времени. Я должен был проголодаться, но совсем
не хотел есть. Я был наполнен нервной энергией. Дон Хуан
зажег керосиновую лампу и повесил ее на гвоздь на стене.
Ее тусклый свет отбрасывал странные, танцующие по комнате
тени. Некоторое время мои глаза привыкали к полутьме. Потом
я впал в состояние глубокой печали. Какое-то необычно отрешенное
чувство, широко простирающаяся тоска, возникло из этой полутьмы
или, может быть, из ощущения, что я пойман в ловушку. Я
так устал, что хотел уйти, и в то же время и с той же силой
я хотел остаться.
Голос дона Хуана дал мне чувство некоторого контроля. По-видимому,
он знал причину и глубину моего смятения и говорил соответствующим
голосом. Его жесткость помогла мне обрести контроль над
тем, что легко могло стать истерической реакцией на усталость
и умственное возбуждение.
- Пересказывание событий - магическая процедура, - сказал
он. - Это не просто рассказывание историй. Это видение структуры,
лежащей в основе событий. Вот почему пересказывание настолько
важно и обширно.
По просьбе дона Хуана я рассказал ему событие, которое вспомнил.
- Как кстати, - сказал он и кашлянул от удовольствия. -
Могу только заметить, что воины-путешественники катятся
под действием ударов. Они идут туда, куда их ведет этот
импульс. Сила воинов-путешественников в том, чтобы быть
бдительными, получать максимальный эффект от минимального
импульса. И прежде всего их сила состоит в невмешательстве.
У событий есть своя сила и тяготение, а путешественники
- это просто путешественники. Все вокруг них предназначено
только для их глаз. Таким способом путешественники строят
смысл каждой ситуации, даже не спрашивая, произошла она
так или иначе.
- Сегодня ты вспомнил событие, которое подытоживает всю
твою жизнь, - продолжал он. - Ты всегда встречаешься с такой
же ситуацией, как та, в которой ты так и не принял решения.
Тебе так и не пришлось выбирать, принять бесчестную сделку
Фалело Кироги или отказаться от нее.
- Бесконечность всегда ставит нас в это ужасное положение,
когда нужно выбирать, - говорил он. - Мы хотим бесконечности,
но в то же время мы хотим сбежать от нее. Ты хочешь послать
меня подальше, но в то же время тебе неудержимо хочется
остаться. Тебе было бы бесконечно легче просто неудержимо
хотеть остаться.
|
