2.
СОВМЕСТНОЕ ВИДЕНИЕ
В течение нескольких недель после возвращения в Лос-анжелес
я испытывал легкое недомогание, выражающееся в головокружении
и внезапной потере дыхания при физическом напряжении. Однажды
ночью это достигло кульминационной точки, когда я проснулся
в ужасе, потеряв способность дышать. Врач, к которому я
обратился, диагностировал мои жалобы как гипервентиляцию,
вызванную, скорее всего напряжением. Он прописал мне успокаивающее
и посоветовал дышать в бумажный мешок, если приступ еще
когда-нибудь повторится.
Я решил вернуться в мексику, чтобы спросить совета у Горды.
Когда я рассказал ей о диагнозе доктора, она спокойно заверила
меня, что никакой болезни тут нет, а просто я в конце концов
сбросил свои щиты и то, что я испытываю, является потерей
"человеческой формы" и входом в новое состояние
отделенности от человеческих дел.
- Не борись с этим, - сказала она. - бороться против этого
- наша естественная реакция. Поступая так, мы рассеиваем
то, что должно произойти. Брось свой страх и теряй свою
человеческую форму шаг за шагом.
Она добавила, что в ее случае распад ее человеческой формы
начался у нее в матке с отчаянной боли и необычного давления,
которое медленно смещалось - вниз к ногам и вверх к горлу.
Она сказала также, что последствия ощущаются немедленно.
Я хотел записывать каждый нюанс моего входа в это новое
состояние. Я приготовился писать детальный отчет обо всем,
что станет происходить, но к моему великому разочарованию
ничего больше не происходило. После нескольких дней бесплодного
ожидания я отбросил объяснение Горды и решил, что доктор
поставил правильный диагноз.
Мне это было совершенно понятно. Я нес ответственность,
которая порождала невыносимое напряжение. Я принял лидерство,
которое принадлежало мне, по мнению учеников, но я не имел
никакого представления, как его вести.
Нагрузка проявилась в моей жизни и более серьезным образом.
Мой обычный уровень энергии непрерывно падал. Дон Хуан сказал
бы, что я теряю личную силу и, значит, обязательно потеряю
жизнь.
Дон Хуан настроил меня жить исключительно личной силой,
что я понимал как состояние бытия, отношения порядка между
субъектом и вселенной, отношение, которое не может быть
разорвано, не приводя субъекта к смерти. Поскольку никаких
мыслимых способов изменить ситуацию не предвиделось, я заключил,
что моя жизнь подходит к концу. Мое чувство обреченности,
казалось, разъярило всех учеников. Я решил на пару дней
уехать, чтобы рассеять свою хандру и их напряжение.
Когда я вернулся, то обнаружил, что они стоят снаружи у
дверей дома сестренок так, как если бы они меня ждали. Нестор
подбежал к моей машине прежде, чем я выключил мотор, он
прокричал, что Паблито сбежал. Он ушел, чтобы умереть, сказал
Нестор, в городе Тула, на месте его предков.
Я был в ужасе. Я чувствовал себя виновным.
Горда не разделяла моего отношения к происходящему. Она
сияла, светясь удовлетворением.
- Этому красавчику лучше умереть, - сказала она. - все мы
теперь будем жить гармонично, как и должны были. Нагваль
говорил, что ты внесешь перемену в наши жизни. Что ж, ты
ее принес - Паблито нам больше не досаждает. Ты от него
избавился. Посмотри, как мы счастливы. Нам без него лучше
живется.
Я был вне себя от ее бесчувственности. Я сказал так жестко,
как только мог, что дон Хуан дал нам всем форму жизни воина.
Я подчеркнул, что безупречность воина требует, чтобы я не
позволил Паблито умереть вот так просто.
- И что же ты собираешься делать? - спросила Горда.
- Я собираюсь взять одного из вас, чтобы жить с ним, - сказал
я. - до того дня, когда вы все, включая Паблито, сможете
уехать отсюда.
Они посмеялись надо мной, даже Нестор и Бениньо, которых
я считал самыми близкими к Паблито. Горда смеялась дольше
всех остальных, явно вызывая меня.
Я обратился за моральной поддержкой к Нестору и Бениньо.
Они смотрели в сторону.
Я воззвал к высшему пониманию Горды. Я просил ее. Я использовал
все доводы, какие только приходили на ум. Она смотрела на
меня с глубоким презрением.
- Не будем вмешиваться, - сказала она остальным.
Она улыбнулась мне совершенно пустой улыбкой. Она передернула
плечами и поджала губы, как бы чмокая.
- Мы рады видеть тебя с нами, - сказала она мне, - при условии,
что ты не станешь задавать вопросов и не будешь разговаривать
об этом маленьком своднике.
- Ты, Горда, бесформенный воин, - сказал я, - ты сама мне
это говорила. Почему же ты тогда судишь Паблито?
Горда не ответила. Но она приняла удар. Она поморщилась
и отвернулась от моего взгляда.
- Горда с нами! - закричала Жозефина высоким визгливым голосом.
Три сестренки окружили Горду и затолкали ее внутрь дома.
Я последовал за ними. Нестор и Бениньо тоже вошли.
- Что ты собираешься делать? Взять кого-нибудь из нас силой?
- спросила Горда.
Я сказал им всем, что считаю своим долгом помочь Паблито
и что я стал бы делать то же самое для любого из них.
- Ты действительно думаешь, что осуществишь это? - спросила
Горда с глазами, горящими от злости.
Я хотел яростно закричать, как уже сделал однажды в их присутствии.
Но теперь обстоятельства были иными. Я не мог это делать.
- Я собираюсь взять Жозефину, - сказал я. - я - нагваль.
Горда собрала маленьких сестренок и прикрыла их своим телом.
Они уже собирались взяться за руки, но что-то во мне знало,
что если они это сделают, их объединенная сила станет пугающей
и мои усилия забрать Жозефину будут тогда напрасными. Моим
единственным шансом было ударить их прежде, чем они успеют
соединиться. Я толкнул Жозефину обеими ладонями так, что
она волчком вылетела на середину комнаты. Прежде, чем они
смогли вновь собраться в группу, я ударил лидию и розу.
Они согнулись от боли. Горда бросилась на меня с такой яростью,
какой я раньше никогда не видел в ней. Это было похоже на
атаку дикого зверя.
Вся ее концентрация была в едином броске ее тела. Если бы
она меня ударила, то убила бы. Она промахнулась на дюйм
мимо моей груди. Я схватил ее сзади в охапку и мы покатились
вместе на землю. Мы катались и катались, пока полностью
не выдохлись. Ее тело расслабилось. Она начала гладить тыльную
сторону моих рук, которые были крепко сцеплены у нее на
животе.
Тут я заметил, что Нестор и Бениньо стоят у дверей. Оба
они, казалось, были на грани физического обморока.
Горда смущенно улыбнулась и прошептала мне на ухо, что рада,
что я одолел ее.
Я увез Жозефину к Паблито. Я чувствовал, что она - единственная
из всех учеников, кто искренне нуждается в том, чтобы за
ней кто-то ухаживал, а Паблито меньше всех раздражал ее.
Я чувствовал, что его чувство рыцаря заставит его придти
ей на помощь, поскольку она будет в такой помощи нуждаться.
Месяц спустя я опять вернулся в мексику. Паблито и Жозефина
вернулись. Они жили вместе в доме Хенарос и делили его с
Бениньо и розой. Нестор и Лидия жили в доме Соледад, а Горда
жила одна в доме сестричек.
- Тебя не удивляет наша новая аранжировка жилья? - спросила
Горда. Мое удивление было более, чем очевидным. Я хотел
узнать все, что
стояло за этой новой организацией.
Горда сухим тоном дала мне понять, что за всем этим, насколько
ей известно, не было ничего.
Они изображали себе жизнь парами, но не как пары в обычном
понимании. Она добавила, что вопреки тому, что я могу думать,
они были безупречные воины.
Новая форма была довольно приятной. Все, казалось, полностью
успокоились. Не было больше ни подначек, ни вспышек конкуренции
между ними. Они стали одеваться в том стиле, какой был принят
у индейцев этого района. Женщины были одеты в длинные широкие
юбки в складку, которые почти касались пола. Они одевали
темные шали и заплетали волосы в косы. Исключением была
Жозефина, которая всегда носила шляпу. Мужчины носили легкие
белые штаны и рубашки, а на голове соломенные шляпы. Все
были обуты в самодельные сандалии.
Я спросил у Горды о причине их нового одеяния. Она сказала,
что они готовились уехать. Раньше или позже с моей помощью
или без нее, но они собирались покинуть эту долину. Они
хотели бы отправиться в новый мир, в новую жизнь. Когда
они это сделают, они признают перемену. Чем дольше они носят
индейскую одежду, тем более резким будет переход на одежду
города.
Она сказала, что их обучали быть текучими, чувствовать себя
легко в любой ситуации, в какой бы они ни оказались, и что
я был обучен тому же.
Моей задачей было обращаться с ними с легкостью вне зависимости
от того, как они вели себя по отношению ко мне. Их задачей,
с другой стороны, было покинуть свою долину и поселиться
где-либо еще, чтобы убедиться могут ли они быть такими текучими,
какими полагается быть воину.
Я спросил ее, каково в действительности ее мнение о наших
шансах на успех. Она сказала, что на всех наших лицах начертано
поражение. Горда резко изменила тему разговора, сказав,
что в своем сновидении она смотрела в гигантское узкое ущелье
между двумя огромными круглыми горами. Она считала, что
эти круглые горы ей знакомы, и хотела, чтобы я отвез ее
в город, расположенный неподалеку. Она считала, не зная
почему, что эти две горы расположены там и что указание,
полученное ею в ее сновидении, состояло в том, чтобы мы
оба отправились туда.
Мы выехали, когда начало светать. Я уже как-то проезжал
через этот город. Он был очень небольшим, и я не помнил
в его окрестностях ничего похожего на видение Горды. Вокруг
него были только размытые холмы. Оказалось, что двух больших
гор там действительно не было или же, если они и были, мы
не смогли их найти.
Однако в течение двух часов, которые мы провели в этом городе,
нас не оставляло ощущение, что мы знали что-то неопределимое
- чувство, которое временами переходило в уверенность, а
затем опять отступало во тьму и просто в раздражение и замешательство.
Посещение этого города странным образом взволновало нас
или же, лучше сказать, что по неизвестным причинам мы стали
очень беспокойными. Я глубоко ушел в совершенно нелогичный
конфликт. Я не помнил, чтобы когда-нибудь останавливался
в этом городе, и все же я мог поклясться, что я не только
бывал тут, но даже какое-то время жил здесь. Это не было
отчетливым воспоминанием. Я не помнил улицы или дома. То,
что я ощущал, было смутным, но сильным предчувствием, что
нечто вот-вот прояснится в моем мозгу. Я не знал, что именно,
- возможно, просто какое-то воспоминание.
Временами это смутное предчувствие было всепоглощающим,
особенно когда я увидел один дом. Я остановил машину перед
ним. Мы с Гордой смотрели на него из машины наверное час,
но никто из нас не предложил выйти из машины и войти в него.
Мы оба были на грани. Мы стали говорить о ее видении двух
гор. Наш разговор скоро перешел в спор. Она считала, что
я не принял ее сновидения всерьез. Мы оба разошлись вовсю
и кончили тем, что стали орать друг на друга не столько
от гнева, сколько от нервного напряжения. Я поймал себя
на этом и остановился.
На обратном пути я остановил машину у края грязной дороги.
Мы вышли размять ноги. Горда все еще казалась взволнованной.
Мы прошлись немного, но было слишком ветрено, чтобы испытывать
удовольствие от такой прогулки. Мы вернулись к машине и
забрались в нее.
- Если бы ты только привлек свое знание, - сказала Горда
просящим тоном. - ты бы понял, что потеря человеческой формы...
Она остановилась посреди фразы. Должно быть ее остановила
моя гримаса. Она знала о моей внутренней борьбе. Если бы
у меня было какое-то знание, которое я мог привлечь, то
я уже давно сделал бы это.
- Но ведь мы светящиеся существа, - сказала она тем же умоляющим
тоном. - для нас еще так много всего. Ты - нагваль, значит
для тебя еще больше.
- Что же по твоему мнению мне следует делать? - спросил
я.
- Ты должен оставить свое желание цепляться за все. То же
самое происходило со мной. Я цеплялась за такие вещи, как
пища, которую я любила, горы, среди которых я жила, люди,
с которыми мне нравилось разговаривать. Но больше всего
я цеплялась за желание нравиться.
Я сказал ей, что ее советы для меня бессмысленны, потому
что я не знаю, за что я цепляюсь. Она настаивала, что где-то,
как-то я знаю, что ставлю барьеры потере своей человеческой
формы.
- Наше внимание натренировано непрерывно быть в фокусе на
чем-то, - продолжала она. - именно так мы поддерживаем мир.
Твое первое внимание было обучено фокусироваться на чем-то,
совершенно чуждом мне, но очень знакомом для тебя.
Я сказал ей, что моя мысль гуляет в абстракциях; не таких
абстракциях, как, например, математика, но скорее, как категории
разума.
- Сейчас самое время уйти от всего этого, - сказала она.
- чтобы потерять человеческую форму, ты должен освободиться
от всего этого балласта. Ты уравновесил все так основательно,
что парализуешь самого себя.
Я был не в состоянии спорить. То, что она называла потерей
человеческой формы, было слишком смутной концепцией, чтобы
тут же размышлять об этом. Я был поглощен тем, что мы испытали
в этом городе. Горда не хотела об этом говорить.
- Единственное, что имеет значение, так это привлечение
твоего знания, сказала она. - если тебе нужно, ты умеешь
это делать, как в тот день, когда убежал Паблито и я вступила
в драку.
Горда сказала, что происшедшее в тот день было примером
привлечения человеком его знания. Не отдавая себе в точности
отчета в том, что я делаю, я выполнил сложные действия,
которые требовали способности видеть.
- Ты не просто напал на нас, - сказала она. - ты видел.
Она была права в каком-то смысле. В тот раз имело место
нечто, совсем не похожее на обычный ход вещей. Я детально
перебирал воспоминания об этом, связывая их, однако, просто
с личными размышлениями. У меня не было адекватного объяснения
всему происшедшему, разве что я мог сказать, что эмоциональное
напряжение того момента повлияло на меня невообразимым образом.
Когда я вошел в тот дом и увидел четырех женщин, я осознал
в долю секунды, что могу сместить свой обычный способ восприятия.
Я увидел 4 аморфных шара, излучавших очень интенсивный желтоватый
свет, которые были прямо передо мной. Один из них был более
спокойным, более приятным. Другие три были недружелюбные,
острыми беловато-желтыми сияниями. Более спокойным желтоватым
сиянием была Горда. И в тот момент три недружелюбных сияния
угрожающе склонялись над ней.
Шар беловатого цвета, ближайший ко мне, которым была Жозефина,
был немного неуравновешенным. Он наклонился, поэтому я дал
ему толчок и пнул два других в углубления, которые каждый
из них имел с правой стороны. У меня не было сознательной
идеи, что я должен их пнуть в это место. Я просто нашел
эту выемку подходящей, она каким-то образом приглашала меня
пнуть туда ногой. Результат был разрушительным. Лидия и
Роза сразу отключились. Я пнул каждую из них в правое бедро.
Это не было пинком, который мог бы сломать какую-нибудь
кость. Я просто надавил ногой или, вернее, толкнул пузыри
света, которые были передо мной. Тем не менее все выглядело
так, как будто я нанес им по ужасающему удару в самое уязвимое
место на их телах.
Горда была права: я привлек знание, об обладании которым
и не подозревал. Если это называется видением, то для моего
интеллекта достаточно логично было сделать вывод, что "видение"
- это знание тела.
Ведущая роль чувства зрения в нас воздействует на знание
тела и создает иллюзию, что оно связано с глазом. То, что
я испытал, нельзя было назвать чисто зрительным. Я "видел"
шары света чем-то еще помимо моих глаз. Поскольку я осознавал,
что в поле моего зрения находятся 4 женщины, то я поэтому
имел все время с ними дело. Шары света даже не налагались
на них. Эти два набора изображений были отделены друг от
друга. Что осложняло для меня все, так это вопрос времени:
все было настолько сжато в несколько секунд, и если бы я
переходил взглядом от одной сцены к другой, то такой переход
должен был бы быть настолько быстрым, что становился бессмысленным.
Поэтому я могу вспомнить только о восприятии двух совершенно
различных сцен одновременно.
После того, как я пнул два шара света, желтоватый свет -
Горда - бросился на меня. Он бросился не прямо на меня,
но целясь в мою левую сторону с того самого момента, как
начался бросок. Этот шар явно был намерен промахнуться.
Когда свечение прошло мимо меня, я схватил его. Когда я
катался с ним по полу, я почувствовал, что вплавляюсь в
него. Это был единственный момент, когда я действительно
потерял последовательность происходившего. Я вновь осознал
себя, когда Горда гладила мне тыльные стороны ладоней.
- В наших сновидениях сестренки и я научились сцеплять руки,
- сказала Горда. Мы знаем, как образовать цепь. В тот день
нашей проблемой было то, что мы никогда не образовывали
цепь вне нашей комнаты. Именно поэтому они потащили меня
внутрь. Твое тело знало, что значит для нас сцепить руки.
Если бы мы это сделали, то я была бы под их контролем. Они
более свирепы, чем я. Их тела плотно закрыты, они не связаны
с сексом. Я связана. Это делает меня более слабой. Я уверена,
что твоя зависимость от секса затрудняет привлечение твоего
знания.
Она продолжала говорить дальше о пагубных последствиях того,
что имеет пол. Я чувствовал неудобство. Я попытался увезти
разговор от этой темы, но она, казалось, была намерена возвращаться
все время к этому вопросу, несмотря на то, что видела, как
мне не по себе.
- Поедем с тобой в город мехико, - сказал я в отчаянии,
думая, что испугаю ее. Она не отвечала. Она поджала губы,
скосив глаза. Она напрягла мышцы подбородка и вывернула
верхнюю губу, пока она не выпятилась под самым носом. Ее
лицо так исказились, что я отшатнулся. Реагируя на мое удивление,
она расслабила мышцы лица.
- Давай, Горда, поедем в город мехико, - сказал я.
- Конечно, почему бы и нет, - сказала она. - что мне надо
для этого?
Я не ожидал такой реакции и кончил тем, что сам испугался.
- Ничего, - сказал я. - мы поедем так, как есть.
Ничего не говоря, она уселась на сидение и мы поехали в
сторону города мехико. Было еще рано, даже до полудня было
еще далеко. Я спросил, осмелится ли она ехать со мной до
Лос-анжелеса. Минуту она, казалось, думала.
- Я только что задала этот вопрос своему светящемуся телу,
- сказала она.
- И что оно ответило?
- Оно сказало: если сила это позволит.
В ее голосе было такое богатство чувства, что я остановил
машину и обнял ее. Моя привязанность к ней в этот момент
была настолько глубока, что я испугался. Она не имела ничего
общего с сексом или стремлением к психологической поддержке;
это чувство превосходило все, что я знал.
Объятие с Гордой вернуло мне ощущение, которое было у меня
ранее, будто что-то во мне собиралось вырваться наружу.
Что-то такое, что было отодвинуто в глубину, которую я не
мог достичь сознательно. Я почти знал, что это такое, но
тут же терял это, когда тянулся за ним.
В город Оаксака мы с Гордой прибыли в начале вечера. Я оставил
машину на одной из боковых улочек, и мы прошли к площади
в центре города. Мы искали скамейку, на которой обычно сидели
дон Хуан и дон Хенаро. Она была не занята. Мы уселись там
в благоговейном молчании.
В конце концов Горда сказала, что она была здесь много раз
с доном Хуаном, и также еще с кем-то, кого она не может
вспомнить. Она не уверена, было это наяву или просто ей
снилось.
- Что вы делали с доном Хуаном на этой скамейке? - спросил
я.
- Ничего. Мы просто ждали автобуса или грузовика, который
подбросит нас в горы, - ответила она.
Я рассказал ей, что когда я сидел с доном Хуаном на этой
скамейке, то мы разговаривали часами.
Я рассказал ей о той склонности, которую он имел к поэзии,
и как я обычно читал ему стихи, когда нам нечего было больше
делать. Он слушал стихи, придерживаясь того мнения, что
только первую строфу и лишь иногда вторую стоило слушать;
остальные строфы он считал индульгированием поэта.
Лишь очень не много стихов из сотен, которые я ему прочитал,
он прослушал полностью.
Сначала я читал ему то, что мне нравилось, а именно абстрактные
двусмысленные, идущие от ума стихи. Позднее он заставлял
меня вновь и вновь читать то, что нравилось ему. По его
мнению, стихотворение должно быть компактным, желательно
коротким. Оно должно быть составлено из точных, прямых и
очень простых картин.
В конце дня, на этой скамейке, стихотворение Цезаря Бальехо,
казалось, всегда подводило черту под его особое чувство
тоски. Я прочитал его Горде по памяти не столько ради нее,
сколько ради себя.
Интересно, что она делает в этот час,
Моя милая рита, девушка анд,
Мой легкий тростник, дерево дикой вишни,
Теперь, когда усталость душит меня
И кровь засыпает, как ленивый коньяк.
Интересно, что она делает теми руками,
Которые с постоянной прилежностью
Гладили крахмальную белизну
После полудня.
Теперь, когда этот дождь
Уносит мое желание идти дальше.
Интересно, что стало с ее юбкой с каймой,
С ее вечным трудом, с ее походкой,
С ее запахом весеннего сахарного тростника,
Обычным в тех местах.
Она, должно быть, в дверях
Смотрит на быстро несущиеся облака.
Дикая птица на крыше издает свой крик,
И, вздрогнув, она, наконец, скажет:
"Господи, как холодно".
Воспоминания о доне Хуане были невероятно живыми. Это не
было воспоминаниями на уровне моей мысли, так же, как они
не были и на уровне всех моих осознаваемых чувств.
Это был неизвестный вид памяти, который заставил меня заплакать.
Слезы лились из моих глаз, но они совсем не успокаивали
меня.
Последний час дня всегда имел особое значение для дона Хуана.
Я перенял у него такое отношение к этому часу и его убеждение
в том, что если что-либо важное должно произойти со мной,
то оно произойдет именно в этот час.
Горда положила мне голову на плечо. Какое-то время мы оставались
в таком положении.
Я чувствовал себя расслабленно. Возбуждение ушло из меня.
Странно, что такой простой акт, как то, что я положил свою
голову на голову Горды, принес мне такой покой. Я хотел
пошутить, сказав ей, что нам следовало бы связать наши головы
вместе. Но тут же я понял, что она сразу переиначит мои
слова и посмеется надо ними. Тело мое затряслось от смеха,
и я понял, что сплю, хотя глаза мои были открыты и я мог
легко встать, если бы захотел. Мне не хотелось двигаться,
поэтому я остался в том же положении, одновременно бодрствуя,
и спя. Я видел, что прохожие глазеют на нас, но мне не было
до них никакого дела. Обычно мне не нравилось быть объектом
внимания. Затем внезапно все люди передо мной превратились
в большие пузыри белого света. Я смотрел на светящиеся яйца,
не мельком, а непрерывно, впервые в своей жизни. Дон Хуан
говорил мне, что человеческие существа кажутся видящему
светящимися яйцами. Я уже испытал проблески такого восприятия,
но никогда не фокусировал своего зрения на них так, как
делал в этот день.
Пузыри света сначала были аморфными, как если бы мои глаза
не были сфокусированы, но затем, в одну секунду, мое зрение
как бы установилось, и пузыри света стали продолговатыми
светящимися яйцами. Они были большими, фактически они были
огромными, наверное, больше двух метров длиной и больше
одного метра шириной и даже шире. Один раз я заметил в какой-то
момент, что яйца больше не двигались, а следили за мной,
угрожающе наклоняясь надо мной. Я осторожно пошевелился
и сел прямо. Горда крепко спала у меня на плече. Вокруг
нас была группа подростков. Должно быть, они думали, что
мы пьяны. Они передразнивали нас. Самый смелый из подростков
касался грудей ла Горды. Я встряхнул ее и разбудил. Мы поспешно
встали и ушли. Они последовали за нами, насмехаясь над нами
и выкрикивая оскорбления. Присутствие полицейского на углу
помешало им продолжать преследование. Мы прошли в полном
молчании до того места, где я оставил свою машину. Вечер
почти наступил. Внезапно Горда схватила меня за руку. Ее
глаза были дикими, рот открыт. Она показала рукой.
- Смотри, смотри! - закричала она. - там нагваль и Хенаро.
Я увидел двух людей, поворачивающих за угол длинного квартала
впереди нас. Горда быстро побежала. Я побежал за ней и на
ходу спросил, уверена ли она. Она была вне себя. Она сказала,
что, когда она взглянула, она увидела, как оба, и дон Хуан,
и дон Хенаро, в упор смотрели на нее. В тот момент, когда
их глаза встретились с ее глазами, они двинулись прочь.
Когда мы достигли угла, два человека были все еще на том
же расстоянии от нас. Я не мог различить их черт. Они были
одеты, как мексиканские селяне. Они были в соломенных шляпах.
Один был плотным, как дон Хуан, другой был тонким, как дон
Хенаро. Оба мужчины завернули за другой угол, и мы опять
помчались за ними. Улица, на которую они повернули, была
пустынной и вела к окраине города. Она слегка поворачивала
влево. Двое мужчин находились как раз там, где улица поворачивала.
В этот момент произошло нечто, что заставило меня почувствовать,
что это действительно могут быть дон Хуан и дон Хенаро.
Это было движение, которое сделал более тонкий человек.
Он повернулся к нам на три четверти оборота и кивнул головой,
как бы приглашая следовать за собой; подобный жест дон Хенаро
обычно использовал по отношению ко мне, когда мы были в
лесу. Он обычно смело шел впереди меня, движением головы
приглашая догнать себя.
- Горда начала кричать в полный голос:
- Нагваль! Хенаро! Подождите!
Она бежала впереди меня. Они шли очень быстро по направлению
к каким-то хижинам, которые были плохо видны в полутьме.
Они, должно быть, вошли в одну из них или повернули в какой-то
из нескольких проходов, так как внезапно исчезли из виду.
Горда стояла на месте и изо всех сил, безо всякого стыда,
выкрикивала их имена. Люди выходили на улицу, чтобы посмотреть,
кто орет. Я держал ее, пока она не успокоилась.
- Они были как раз передо мной, - сказала она, плача. -
меньше, чем в трех метрах. Когда я закричала, привлекая
твое внимание, они мгновенно оказались за квартал от нас.
Я пытался утихомирить ее. Она была сильно возбуждена. Дрожа,
она цеплялась за меня. По какой-то причине я был абсолютно
уверен, что эти два человека не были доном Хуаном и доном
Хенаро, а поэтому я не разделял возбуждения ла Горды. Она
сказала, что нам следует ехать назад, домой, что сила не
позволяет ей ехать в лос-анжелес со мной и даже в город
мехико. Для такого путешествия еще не пришло время. Она
была убеждена, что встреча с ними была указанием. Они исчезли,
указав на восток, по направлению к ее родному городу.
У меня не было никаких возражений против того, чтобы сразу
же отправиться назад. После всего того, что случилось с
нами в этот день, я должен был быть смертельно усталым.
Вместо этого я ходуном ходил от совершенно непонятного прилива
сил. Это мне напомнило времена с доном Хуаном, когда я чувствовал
себя готовым пробивать стены плечом.
На обратном пути в машине я опять был полон очень нежной
привязанности к Горде. Я никогда не смогу достаточно отблагодарить
ее за помощь. Я думал, что бы она там ни сделала для того,
чтобы помочь мне видеть светящиеся яйца, это сработало.
Она была такой мужественной, рискуя быть осмеянной и даже
затронутой, когда сидела на той скамейке. Я выразил ей свою
благодарность. Она посмотрела на меня так, будто я сошел
с ума, затем расхохоталась.
- Я то же самое думала о тебе, - сказала она. - я думала,
что это ты так сделал для меня. Я тоже видела светящиеся
яйца, для меня это тоже было впервые. Мы одновременно видели
вместе! Как это делали обычно нагваль и Хенаро.
Когда я открыл дверцу машины, полное значение того, что
мы сделали, поразило меня. До этого момента я был как бы
онемелый, что-то во мне замедлилось. Теперь моя эйфория
была столь же интенсивной, как совсем недавно - возбуждение
Горды. Я хотел выбежать на середину улицы и кричать. Теперь
настала очередь Горды сдерживать меня.
Она присела на корточки и помассировала мои икры. Как ни
странно, я тотчас же успокоился. Я обнаружил, что мне трудно
разговаривать. Мои мысли опережали мою способность обращать
их в слова. Теперь я не хотел сразу же ехать назад в ее
город. Казалось, еще так много надо сделать. Поскольку я
не мог объяснить ясно, чего я хочу, то я практически потащил
упирающуюся Горду назад к площади, но в этот час там не
было пустых скамеек. Я был голоден, поэтому я повел ее в
ресторан. Она думала, что не сможет есть, но когда нам принесли
еду, оказалось, что она так же голодна, как и я.
Еда полностью расслабила нас.
Позднее, тем же вечером, мы сидели на скамейке. Я удерживался
от разговора о том, что с нами произошло, до тех пор, пока
мы не сможем там сесть. Горда сначала ничего не хотела говорить.
Мой ум был в странном состоянии возбуждения. У меня были
подобные моменты с доном Хуаном, но, как правило, они были
связаны с последствием галлюциногенный действий.
Я начал с того, что описал Горде то, что я видел. Что больше
всего поразило меня в светящихся яйцах, так это их движения.
Они не шли. Они двигались плывущим образом, и, однако, они
двигались по земле. То, как они двигались, не было приятным.
Их движения были скованными, деревянными, порывистыми. Когда
они находились в движении, вся форма яйца становилась меньше
и круглее. Они, казалось, прыгали или дергались, или встряхивались
вверх-вниз с большой скоростью. Это вызвало очень неприятное
нервное чувство. Пожалуй, ближе всего я могу описать физическое
неудобство, вызываемое их движением, сказав, что чувство
у меня было такое, будто изображения на экране кино давались
с нарастающей скоростью.
Что еще меня заинтересовало, так это то, что я не заметил
никаких ног. Я однажды видел балетную постановку, в которой
танцоры изображали солдат, катающихся по льду на коньках.
С этой целью они носили длинные туники, которые свисали
до самого пола. Их ног нельзя было увидеть, поэтому создавалась
иллюзия, что они скользят по льду. Светящиеся яйца, которые
парадом шли мимо меня, создавали впечатление, что они скользят
по пересеченной местности. Их светимость встряхивалась вверх-вниз
почти незаметно для глаза, тем не менее этого было достаточно,
чтобы вызвать у меня болезненное чувство. Когда яйца были
в покое, они становились удлиненными. Некоторые из них были
такими длинными и застывшими, что невольно рождалась ассоциация
с деревянными иконами.
Еще более беспокоящей чертой светящихся яиц было отсутствие
глаз. Я никогда так остро не сознавал, насколько сильно
мы привязаны к глазам живых существ. Светящиеся яйца были
абсолютно живыми, они наблюдали за мной с большим любопытством.
Я мог видеть, как они, дергаясь вверх-вниз, перегибались,
чтобы посмотреть на меня. Но без всяких глаз.
Многие из этих светящихся яиц имели на себе черные пятна,
огромные пятна ниже среднего сечения. Другие их не имели.
Горда рассказала мне, что размножение воздействует на тела
как мужчин, так и женщин, вызывая появление дыры в нижней
части живота, но пятна на этих светящихся яйцах не казались
мне похожими на дыру. Это были участки без светимости, но
в них не было глубины. Те, что имели черные пятна, казалось,
были мягкими и усталыми. Гребень их яйцевидной формы был
поникшим (скорлупа их яйца была морщинистой), он казался
темным, непрозрачным по сравнению с остальной их светимостью.
С другой стороны, те, кто не имел пятен, были раздражающе
яркими. Они казались мне опасными. Они вибрировали, наполненные
энергией и белизной.
Горда сказала, что в момент, когда я положил свою голову
на ее, она тоже вошла в состояние, напоминающее состояние
сновидения. Она бодрствовала и в то же время не могла двигаться.
Она осознавала, что кругом люди. Затем она увидела, как
они превратились в светящиеся пузыри, а затем в светящиеся
яйцевидные существа. Она не знала, что я тоже вижу. Она
думала сначала, что я наблюдаю за ней, но в какой-то момент
давление моей головы стало настолько сильным, что она совершенно
разумно заключила, что я, должно быть, тоже вижу. Лишь после
того, как я выпрямился и оттолкнул молодого человека, трогавшего
ее, пока она спала, я сообразил, что могло случиться с ней.
То, что мы увидели, различалось, так как она отличала мужчин
от женщин по форме каких-то нитей, которые она называла
"корни". У женщин, сказала она, связки нитей напоминают
львиный хвост, они растут внутрь от того места, где находятся
гениталии. Она объяснила, что эти корни были тем, что дает
жизнь. Эмбрион, для того чтобы расти, прикрепляет себя к
одному из этих питающих "корней" и полностью съедает
его, оставляя только дыру. Мужчины, с другой стороны, имеют
короткие нити, которые очень живы и плавают почти отдельно
от светящейся массы самих тел.
Я спросил ее, что, по ее мнению, было причиной нашего совместного
видения. Она уклонилась от каких бы то ни было комментариев,
но попросила меня продолжать свои рассуждения. Я сказал
ей, что, по моему мнению, единственно очевидным является
то, что фактором были эмоции.
После того, как мы с Гордой уселись на любимую скамейку
дона Хуана в начале вечера этого дня, я прочитал стихотворение,
которое ему очень нравилось, я был заряжен эмоциями. Мои
эмоции, должно быть, приготовили мое тело, но я также должен
был учесть тот факт, что, занимаясь сновидениями, я научился
входить в состояние совершенного спокойствия. Я мог отключать
свой внутренний диалог и оставаться как бы внутри кокона,
выглядывая через дырочку. В таком состоянии я мог или отбросить
часть контроля, который я имел, или же я мог держаться за
этот контроль и оставаться пассивным без мыслей и желаний.
Однако я не думаю, чтобы это были такие уж значительные
факторы. Я считал катализатором Горду. Я считал, что именно
мои чувства по отношению к ней создали условия для видения.
Горда смущенно засмеялась, когда я рассказал ей, что думал.
- Я не согласна с тобой, - сказала она. - я думаю, что случилось
так, что твое тело начало воспринимать.
- Что ты имеешь в виду, Горда? - спросил я.
Последовала длинная пауза. Казалось, она не то боролась
с собой, чтобы сказать что-то, чего она не хочет говорить,
не то пыталась найти подходящие слова.
- Я не знаю так много всего, - сказала она, - и в то же
время я не знаю, что я знаю. Я помню так много, что в конце
концов кончаю тем, что не могу вспомнить ничего. Я думаю,
ты в том же положении и сам.
Я заверил ее, что я этого не осознаю. Она отказалась мне
поверить.
- Временами я действительно верю, что ты не знаешь, но временами
мне кажется, что ты играешь с нами. Нагваль рассказывал
мне, что он сам не знал. Мне теперь приходит на память очень
многое из того, что о тебе говорили.
- Что значит, что мое тело начало вспоминать? - настаивал
я.
- Не спрашивай меня об этом, - сказала она с улыбкой. -
я не знаю, что ты должен вспомнить, и даже что это за воспоминание.
Я сама этого никогда не делала. Уж настолько-то я знаю.
- Есть ли кто-нибудь среди учеников, кто мог бы рассказать
мне об этом? - спросил я.
- Никто, - сказала она. - я думаю, что я - курьер к тебе,
курьер, который на этот раз может принести тебе только половину
послания.
Она поднялась и попросила меня ехать назад, в ее город.
Я был слишком взволнован, чтобы уехать тут же. По моему
предложению мы походили по площади. В конце концов мы сели
на другую скамейку.
- Тебе не кажется странным, что мы с такой легкостью можем
видеть вместе? - спросила Горда.
Я не знал, что она имеет в виду, поэтому медлил с ответом.
- Что бы ты сказал, если бы я тебе сказала, что, по моему
мнению, мы уже раньше видели вместе? - спросила Горда, отчетливо
выговаривая слова.
Я не мог понять, что она имеет в виду. Она повторила вопрос
еще раз, и все же я не видел в нем смысла.
- Когда мы могли видеть вместе раньше? - спросил я. - твой
вопрос не имеет смысла.
- В том-то и беда, - заметила она. - он не имеет смысла,
в то же время я чувствую, что мы видели вместе раньше.
Я чувствовал озноб и поднялся. Я опять вспомнил то ощущение,
которое было у меня в том городе. Горда открыла рот, чтобы
что-то сказать, но остановилась на полуслове. Она посмотрела
на меня, ошеломленная, приложила руку к моим губам, а затем
буквально потащила меня к машине.
Я вел машину всю ночь. Я хотел разговаривать, анализировать,
но она заснула, как если бы намеренно избегала всякого обсуждения.
Она была права, конечно, из нас двоих она была тем, кто
понимал ту опасность, которая возникала при рассеивании
настроения при чрезмерном анализировании его.
Когда мы вышли из машины, приехав к ее дому, она сказала,
что мы совсем не должны разговаривать о том, что случилось
с нами в оасаке.
- Но почему, Горда? - спросил я.
- Я не хочу тратить нашу силу, - сказала она. - это путь
мага. Никогда не растрачивай свои достижения.
- Но если мы не будем говорить об этом, мы никогда не узнаем,
что в действительности случилось с нами, - запротестовал
я.
- Мы должны молчать по крайней мере девять дней, - сказала
она.
- Разве мы не можем поговорить об этом между собой? - спросил
я.
- Разговор между собой - это как раз то, чего мы должны
избегать. Мы уязвимы. Мы должны дать себе время оправиться.
|
