11.
НАГВАЛЬ ХУЛИАН
В доме стояло странное оживление. Все видящие партии дона
Хуана казались взволнованными и были почти рассеянны. Такого
я никогда здесь не видел. Их обычно высокий уровень энергии,
казалось, еще возрос. Я насторожился и спросил дона Хуана
о причине этого. Он повел меня на задний дворик. Некоторое
время мы шли в молчании, затем он сказал, что приближается
время их исхода, он спешит со своими объяснениями, чтобы
успеть вовремя.
- Откуда ты знаешь, что вы близки к исходу? - спросил я.
- Это внутреннее знание, - ответил он. - ты узнаешь это
сам когда-нибудь. Понимаешь, нагваль Хулиан заставлял сдвигаться
мою точку сборки бесчисленное число раз так же, как я делаю
это с тобой. Затем он оставил мне задачу перенастройки тех
эманаций, которые он помог мне настроить с помощью этих
сдвигов. Такого рода задача оставляется в наследство каждому
нагвалю.
Во всяком случае, задача перенастройки всех этих эманаций
пролагает дорогу особому маневру воспламенения всех этих
эманаций внутри кокона. Я почти сделал это. Я нахожусь на
пороге своего максимума, а поскольку я нагваль, и мне удалось
зажечь все эти эманации внутри кокона, мы можем уйти в любое
мгновение.
Я почувствовал, что должен опечалиться и плакать, но что-то
во мне настолько возрадовалось, услышав, что нагваль Хуан
Матус близок к своему состоянию освобождения, что я подпрыгнул
и закричал в полном восторге. Я знал, что рано или поздно
войду в другое состояние сознания и буду плакать от печали,
но в этот день я был наполнен счастьем и оптимизмом.
Я рассказал дону Хуану о своих чувствах. Он засмеялся и
похлопал меня по плечу.
- Вспомни, что я говорил уже тебе, - сказал он. - не надейся
на эмоциональное осознание. Позволь своей точке сборки сдвинуться,
и тогда, уже годы спустя, у тебя будет осознание.
Мы прошли в большую комнату и сели для разговора. Дон Хуан
колебался некоторое время, затем он выглянул в окно. Со
своего кресла я мог видеть дворик. Был ранний вечер, облачный
день. Казалось, что пойдет дождь: кучевые облака надвигались
с запада. Я любил облачные дни, дон Хуан их не любил. Он
некоторое время поерзал, пытаясь найти более удобное положение.
Он начал свои объяснения с рассуждения о том, что трудность
воспоминания всего того, что происходило в состоянии повышенного
сознания, возникает из-за множественности позиций, которые
принимает точка сборки после того, как выйдет из своего
нормального положения. С другой стороны, легкость припоминания
всего, что происходит в нормальном состоянии сознания, объясняется
тем, что точка сборки находится неподвижно на одном месте,
где она обычно укреплена.
Он сказал мне, что свяжется со мной. Он предложил, чтобы
я принял трудность воспоминания и признал, что мне, быть
может, не удастся выполнить мою задачу никогда и что никогда
я не буду способен настроить все те эманации, которые он
помог мне настроить.
- Думай об этом именно так, - сказал он, улыбаясь. - возможно,
ты никогда не сможешь вспомнить даже этого нашего разговора,
который в данный момент кажется тебе таким обычным, таким
естественным.
В этом действительно заключается тайна сознания. Люди окружены
тайной, - мы окружены темнотой, необъяснимыми вещами. Смотреть
на себя по-другому было бы безумием, поэтому не преуменьшай
тайны человека внутри себя самого с помощью чувства самосожаления
или пытаясь рационализировать ее. Пытайся приуменьшить глупость
человека в себе путем понимания этой глупости, но не оправдывай
себя ни тем, ни другим - и то, и другое необходимо.
Один из величайших маневров следопыта состоит в том, чтобы
закопать тайну против глупости в каждом из нас.
Он объяснил, что методы следопыта - это не что-то, чем можно
наслаждаться: фактически они могут вызвать массу возражений.
Зная это, новые видящие осознали, что было бы против общих
интересов обсуждать или практиковать принципы следопыта
в нормальном состоянии сознания.
Я обратил его внимание на противоречие: он сказал, что для
воинов нет способа действовать в мире, если они находятся
в состоянии повышенного сознания, и он сказал также, что
искусство следопыта - это просто особое поведение по отношению
к людям. Так что эти два утверждения противоречат друг другу.
- Под выражением "не обучать в нормальном состоянии
сознания" я подразумевал обучение только по отношению
к нагвалю, - сказал он. - цели искусства следопыта двойственны.
Первая - это сдвинуть точку сборки последовательно и безопасно,
насколько возможно, и ничто не может выполнить эту задачу
так хорошо, как искусство следопыта. И вторая - запечатлеть
эти принципы на таком глубоком уровне, чтобы обойти человеческую
опись - перечисление, которая является естественной реакцией
отрицания и осуждения того, что кажется оскорбительным рассудку.
Я сказал ему, что искренне сомневаюсь, что буду осуждать
что-либо, подобное этому, или отказываться от него. Он засмеялся
и сказал, что я не являюсь исключением и что я буду реагировать
так же, как и всякий другой, когда услышу о деяниях мастера-следопыта,
такого, каким был его благодетель, нагваль Хулиан.
Я не преувеличивал, когда сказал тебе, что нагваль Хулиан
был чрезвычайным следопытом из всех, кого я когда-либо встречал,
- сказал дон Хуан. - ты уже слышал о его мастерстве следопыта
от кого-нибудь, но я никогда не говорил тебе о том, что
он делал со мной.
Я хотел разъяснить ему, что не слышал никогда ни от кого
относительно нагваля Хулиана, но как раз перед тем, как
я хотел выразить свой протест словами, мной овладело странное
чувство неуверенности. Казалось, что дон Хуан мгновенно
понял, что со мной. Он почмокал восторженно.
- Ты не можешь вспомнить, поскольку для тебя еще недоступна
воля, - сказал он. - ты нуждаешься в целой жизни безупречности
и в большом запасе энергии, и тогда воля может освободить
все эти воспоминания.
Я собираюсь рассказать тебе историю того, как нагваль Хулиан
вел себя со мной, когда мы впервые встретились. Если ты
осудишь его и найдешь его поведение недостойным, хотя сейчас
ты в состоянии повышенного сознания, то подумай о том, как
бы ты взбунтовался, если бы находился в состоянии нормального
сознания.
Я запротестовал и сказал, что он настраивает меня. Он заверил
меня, что все, чего он хочет добиться своими рассказами,
это лишь проиллюстрировать способ, каким следопыты действуют
и пояснить причины этих действий.
- Нагваль Хулиан был последним из древних следопытов, -
сказал он. - он был следопытом не столько из-за обстоятельств
своей жизни, сколько по склонности своего характера.
Дон Хуан объяснил, что новые видящие видят в людях две главные
человеческие группы: тех, кто заботится о других, и тех,
кто не заботится. Между этими двумя предельными случаями
они видят бесконечное смешение этих двух типов. Нагваль
Хулиан принадлежал к категории тех, кто не заботится о других.
Себя дон Хуан отнес к противоположной категории.
- Но разве ты не говорил мне, что нагваль Хулиан был щедрым,
и что он мог отдать последнюю рубашку? - спросил я.
- Конечно, мог, - ответил дон Хуан. - о, он был не только
щедрым, он был предельно очаровательным, неподражаемым.
Он всегда глубоко и искренне интересовался каждым окружающим.
Он был добрым и открытым и отдавал все, что имел, каждому,
кто в этом нуждался, или всякому, кого он полюбит. В свою
очередь его любили все, поскольку, будучи мастером искусства
следопыта, он сумел сообщить им свои истинные чувства, что
он не дает за любого из них и ломаного гроша.
Я не сказал ничего, но дон Хуан понял все мое чувство недоверия
и даже отчаяния от того, что он говорит. Он почмокал губами
и покачал головой из стороны в сторону.
- Да, это искусство следопыта, - сказал он. - видишь, я
даже еще не начал своего рассказа о нагвале Хулиане, а ты
уже расстроился.
Он разразился хохотом, когда я попытался объяснить ему мои
чувства.
- Нагваль Хулиан ни о ком не заботился, - продолжал он.
- вот почему он мог помочь людям, и он им помогал. Он отдавал
им свою последнюю рубашку, поскольку ему от них ничего не
было нужно.
- Не хочешь ли ты сказать этим, дон Хуан, что только тот
может действительно помочь своим собратьям, кому наплевать
на них? - сказал я раздраженно.
- Именно так говорят следопыты, - сказал он с лучезарной
улыбкой, - нагваль Хулиан, например, был сказочным целителем.
Он помог тысячам людей, но никогда не признавал этого. Он
позволял людям думать, что женщинавидящая из его партии
исцеляет их.
Представь себе, если бы он был человеком, который беспокоится
о своих собратьях-людях, он потребовал бы признания. Тот,
кто беспокоится о других, беспокоится о себе и требует признания,
если он достоин его.
Дон Хуан сказал, что, поскольку он принадлежит к категории
тех, кто беспокоится о своих собратьях-людях, то он никогда
никому не помог. Он чувствует ужас перед щедростью. Он даже
не может подумать о том, что его могут любить, как любили
нагваля Хулиана, и он почувствовал бы себя глупо, отдавая
кому-то свою последнюю рубашку.
- Я настолько забочусь о своих собратьях-людях, - продолжал
он. - что ничего не делаю для них. Я просто не знаю, что
я мог бы сделать. У меня всегда было терзающее чувство,
что я налагаю на них свою волю своими подарками.
Естественно, я преодолел это чувство путем воина. Любой
воин может успешно действовать с людьми, как и нагваль Хулиан,
при условии, что он сдвинет свою точку сборки в положение,
когда уже безразлично, любят его люди, не любят или игнорируют:
но это не одно и то же.
Дон Хуан сказал, что, когда он впервые осознал принципы
следопыта, как это происходит теперь со мной, он был расстроен
так, как никогда раньше. Нагваль Элиас, который был очень
похож на дона Хуана, объяснил ему, что следопыты, подобные
нагвалю Хулиану - это естественные лидеры людей. Они могут
помочь людям, не делая ничего.
- Нагваль Элиас сказал, что эти воины могут помочь людям
вылечиться или могут помочь им стать больными. Они могут
помочь им найти счастье или могут помочь им найти горе.
Я тогда сказал нагвалю Элиасу, что вместо того, чтобы говорить,
что эти воины помогают людям, следовало бы сказать, что
они воздействуют на людей. Он ответил, что они не просто
воздействуют на людей, но действительно собирают их вокруг
себя толпами.
Дон Хуан почмокал и посмотрел на меня пристально. В его
глазах бегали лукавые искорки.
- Странно, не правда ли, - спросил он. - то, как следопыты
используют свое видение людей?
Затем дон Хуан начал свой рассказ о нагвале Хулиане. Он
сказал, что нагваль Хулиан потратил много, много лет в ожидании
ученика-нагваля. Он наткнулся на дона Хуана однажды по пути
домой после короткого визита к знакомым в близлежащей деревне.
Он, собственно, думал об ученикенагвале, когда вышел на
дорогу и услышал громкий выстрел и увидел разбегавшихся
во все стороны людей. Он побежал вместе с ними в придорожные
кусты и вышел из своего укрытия только тогда, когда увидел
группу людей, собравшихся вокруг какого-то раненого, лежащего
на земле.
Раненый был, конечно, дон Хуан, в которого выстрелил тиранический
надсмотрщик. Мгновенно нагваль Хулиан увидел, что дон Хуан
является особым человеком, чей кокон разделен на четыре
секции, а не на две. Он осознал также, что дон Хуан ранен
тяжело. Он понимал, что у него нет времени для того, чтобы
мешкать: его желание исполнилось, но он должен действовать
быстро, прежде чем кто-нибудь поймет, что происходит. Он
поднял голову и закричал "они убили моего сына!"
Он путешествовал с одной из видящих своей партии, рослой
индианкой, которая публично всегда представлялась, как его
невыносимо сварливая жена. Они были прекрасной командой
следопытов. Он кивнул женщине-видящей, и она тоже стала
плакать и завывать о сыне, который лежит без сознания и
истекает кровью. Нагваль Хулиан попросил зевак не вызывать
властей, а лучше помочь ему отнести его сына в его дом в
городе, который находится в отдалении. Он предложил деньги
некоторым сильным молодым людям, если они отнесут его раненого
умирающего сына.
Люди отнесли дон Хуана к дому нагваля Хулиана. Нагваль был
очень щедр с ними и предложил им крупное вознаграждение,
но люди были так тронуты горем этой пары, которая плакала
всю дорогу до дома, что они отказались принять деньги. Однако
нагваль Хулиан настоял, чтобы они взяли деньги для того,
чтобы обеспечить удачу его сыну.
В течение нескольких дней дон Хуан и вправду не знал, что
и думать о доброй паре супругов, которая приняла его в свой
дом. Он сказал, что нагваль Хулиан показался ему едва живым
старцем. Он не был индейцем, но был женат на молодой гневливой
толстой индианке, которая физически была так же сильна,
как и сварлива по характеру. Дон Хуан думал, что именно
она является целительницей, судя по тому, как она обрабатывала
его рану, а также по количеству лекарственных растений,
запасенных в комнате, где его положили.
Жена доминировала над стариком и заставляла его ежедневно
заниматься раной дона Хуана. Они сделали постель для дона
Хуана на толстом матраце, положенном на пол, и старик испытывал
ужасные трудности, наклоняясь к нему. Дону Хуану приходилось
бороться с собой, чтобы не засмеяться над комическим зрелищем
хрупкого старца, пытающегося стать на колени. Дон Хуан сказал,
что когда старик промывал его рану, то бормотал что-то бессвязное,
взгляд его блуждал, руки дрожали, а тело тряслось с головы
до пят.
Когда он опускался на колени, то никогда не мог подняться
сам: ему приходилось звать жену, выкрикивая это сиплым голосом
с нотками сдержанного раздражения, а когда жена входила
в комнату, они вступали в ужасную перебранку. Часто она
выходила, вынуждая старика подниматься самостоятельно.
Дон Хуан заверил меня, что никогда не чувствовал такого
сострадания к кому-либо, как к бедному доброму старцу. Много
раз он пытался подняться и помочь ему, но едва мог двинуться.
Однажды старик потратил почти полчаса, проклиная и ругаясь,
отдуваясь и ползая, как улитка, чтобы, наконец, добраться
до двери, где он с трудом поднялся в стоячее положение.
Он объяснил дону Хуану, что его плохое здоровье связано
с преклонным возрастом, сломанными костями, которые не починили
как следует, и ревматизмом. Дон Хуан сказал, что старик
поднял глаза к небу и сообщил ему, что он самый несчастный
человек на земле: он пришел к целительнице за помощью, но
все кончилось тем, что он женился на ней и стал рабом.
- Я спросил старика, почему же он не уйдет, - продолжал
дон Хуан. - глаза старика расширились от ужаса, он захлебнулся
собственной слюной, пытаясь остановить меня, а затем грохнулся,
как бревно, на пол рядом с моей кроватью, пытаясь добиться,
чтобы я замолчал. "Ты не понимаешь, что говоришь. Никто
не может убежать из этого места", - повторял старик
с диким выражением глаз.
- Я поверил ему. Я был убежден, что он еще более жалок,
еще более несчастен, чем я. С каждым днем я чувствовал себя
в этом доме все более и более крепко. Женщине приходилось
готовить много пищи и лечить людей, и она всегда отсутствовала,
так что я оставался наедине со стариком. Мы много говорили
о моей жизни. Мне нравилось говорить с ним. Я сказал, что
у меня нет денег, чтобы оплатить ему его доброту, но что
я сделаю все, чтобы помочь ему. Он сказал, что не нуждается
в помощи и что готов умереть, но если я действительно думаю
то, что сказал, то он оценит это, если я женюсь на его жене
после его смерти.
Тогда я понял, что старик рехнулся, а также то, что должен
бежать отсюда как можно быстрее.
Дон Хуан считал, что когда он почувствовал себя достаточно
уверенно, чтобы ходить без посторонней помощи, его благодетель
дал ему охлаждающую демонстрацию своей способности следопыта.
Без всякого предупреждения или предисловия, он поместил
дона Хуана лицом к лицу с неорганическим существом. Чувствуя,
что дон Хуан планирует бегство, он воспользовался возможностью
перепугать его с помощью своего олли, который каким-то образом
походил на чудовищного человека.
- Вид этого человека довел меня почти до безумия, - продолжал
дон Хуан. - я не мог поверить своим глазам, и все же чудовище
стояло рядом со мной, а хрупкий старик стоял рядом, умоляя
и упрашивая чудовище пощадить его жизнь.
Видишь ли, мой благодетель был очень похож на древних видящих:
он умел выделять страх по частям во времени, и олли реагировал
на это. Я этого не знал. Все, что я видел своими глазами,
было чудовищное существо, надвигающееся на нас, готовое
растерзать нас на части, член за членом.
В тот момент, когда оно бросилось на нас, шипя, как змея,
я потерял сознание. Когда я пришел в себя, старик сказал
мне, что он заключил сделку с этим существом. Он объяснил
дону Хуану, что этот человек согласился оставить обоих в
живых при условии, что дон Хуан будет ему служить. Дон Хуан
спросил с опаской, что подразумевается под этой службой.
Старик ответил, что это будет рабство, но указал при этом,
что жизнь дона Хуана почти оборвалась несколько дней назад,
когда его ранили, и если бы он и его жена не подоспели вовремя,
чтобы остановить кровотечение, дон Хуан, безусловно, умер
бы, так что действительно разговаривать не стоит, незачем
и не о чем. Чудовищный человек знает, что он в бутылке.
Старик советовал дону Хуану оставить свои колебания и принять
предложение, поскольку, если он откажется, то чудовищный
человек, который слушает за дверью, ворвется и убьет их
обоих на месте, чтобы покончить со всем этим.
У меня были достаточно крепкие нервы, чтобы спросить немощного
старца, который дрожал, словно лист, как этот человек собирается
убить нас, - продолжал дон Хуан. - он сказал, что чудовище
планирует переломать нам все кости, начиная с ног, пока
мы будем кричать в невыразимой агонии, и что может продлиться
даже пять дней.
Я тут же принял условия этого человека. Старик со слезами
на глазах поздравил меня и сказал, что эта сделка, в общем,
не так уж плоха: мы будем больше походить на заключенных,
чем на рабов чудовищного человека. Нас будут кормить, по
крайней мере дважды в день, и поскольку мы остались живы,
мы можем создавать планы, работая для своего освобождения,
и бороться за свободу.
Дон Хуан улыбнулся, а затем разразился смехом. Он знал заранее,
как я буду реагировать на поведение нагваля Хулиана.
- Я же говорил тебе, что ты расстроишься, - сказал он.
- Я действительно не понимаю, дон Хуан, в чем смысл всего
этого усложненного маскарада?
- Смысл очень прост, - сказал он, все еще улыбаясь. - это
другой метод обучения, и очень хороший. Он требует изобретательного
воображения и ужасного контроля со стороны учителя. Мой
метод ближе к тому, что ты считаешь обучением. Он требует
огромного количества слов. Мне приходится доходить до предела
словесной понятливости, а нагваль Хулиан доходил до пределов
искусства следопыта.
Дон Хуан сказал, что есть два метода обучения среди видящих,
и он знаком с обоими. Он предпочитает тот, в котором требуется
объяснение всего и предварительное знание того, что будет
дальше. Эта система подкрепляет свободу, выбор, понимание.
Метод его благодетеля, с другой стороны, был более принудительным,
и не позволял ни выбора, ни понимания, но его великое преимущество
в том, что он заставляет воина пережить концепции видящих
непосредственно, без всякого промежуточного выяснения.
Дон Хуан объяснил, что все, что его благодетель сделал для
него, было шедевром стратегии. Каждое из слов нагваля Хулиана
или его действий было преднамеренно избрано для того, чтобы
создать особенное воздействие. Его искусство состояло в
том, чтобы снабдить слова и действия наиболее подходящим
содержанием, так, чтобы они оказали необходимое воздействие.
- В этом метод следопыта, - продолжал дон Хуан. - он укрепляет
не понимание, а полное осознание. Например, мне потребовалась
целая жизнь, чтобы понять то, что он сделал для меня, поставив
лицом к лицу с олли, хотя я осознал все это безо всякого
объяснения, когда пережил этот опыт.
Я говорил тебе, что Хенаро, например, не понимает того,
что он делает, но его осознание того, что он делает, так
остро, насколько это вообще возможно. И все это потому,
что его точка сборки сдвинута методом следопыта.
Он сказал, что если точка сборки насильственно выведена
из своего положения методом объяснения всего, как в моем
случае, то всегда есть потребность в ком-то, чтобы не только
помочь в действительном изменении положения точки сборки,
но и в необходимости объяснения того, что происходит. Но
когда точка сборки смещается методами следопыта, как в его
собственном случае или случае Хенаро, то есть необходимость
только в начальном каталитическом акте, который выталкивает
точку сборки из ее убежища.
Дон Хуан сказал, что когда нагваль Хулиан заставил его встретиться
лицом к лицу с чудовищно выглядевшим олли, его точка сборки
сдвинулась под воздействием страха. Такой сильный испуг,
как этот, обусловленный столкновением, в сочетании с его
физической слабостью, был идеальной ситуацией для того,
чтобы вывести точку сборки из своего положения.
Чтобы компенсировать вредные воздействия испуга, его действие
должно быть ослаблено, но не уменьшено. Объяснение того,
что случается, уменьшает страх, но то, чего хотел нагваль
Хулиан - это пользоваться этим первоначальным каталитическим
испугом так часто, как ему потребуется. Однако он хотел
также добиться смягчения его разрушительного воздействия
- и в этом причина его маскарада. Чем более содержательной
и драматической была рассказанная им история, тем более
смягчающее воздействие она имела. Если он сам, казалось,
находился в том же положении, как и дон Хуан, испуг не мог
быть таким же интенсивным, как если бы дон Хуан был один.
- С его склонностью к драматизации, - продолжал дон Хуан.
- мой благодетель сумел сдвинуть мою точку сборки достаточно
для того, чтобы наполнить меня сразу же двумя всеохватывающими
чувствами основных качеств воина: непрерывным усилием и
несгибаемым намерением. Я знал, что для того, чтобы освободиться
однажды, я должен работать упорядоченным и устойчивым образом
и в сотрудничестве со старцем, который, по моему мнению,
нуждался в моей помощи настолько же, насколько я в его.
Я знал без тени сомнения, что это то, чего я хочу больше
всего в своей жизни.
Мне не пришлось говорить с доном Хуаном в течение двух дней.
Мы были в Оаксаке, гуляли по главной площади ранним утром.
Дети проходили в школу, люди шли в церковь, несколько человек
сидели на скамейках, а водители такси ожидали туристов у
главного отеля.
- Само собой разумеется, что наиболее трудной вещью на пути
воина является задача заставить сдвинуться точку сборки,
- сказал дон Хуан. - это движение будет завершением поиска
воина. Далее идет другой поиск - это, собственно, поиск
видящего.
Он повторил, что на пути воина сдвиг точки сборки - это
все. Древние видящие совершенно не были способны осознать
эту истину. Они думали, что движение этой точки - только
индикатор, который определяет их положение на шкале достоинства.
Они никогда не задумывались над тем, что само это положение
определяет то, что они воспринимают.
- Метод следопыта, - продолжал дон Хуан, - в руках мастера-следопыта,
каким был нагваль Хулиан, обеспечивает удивительный необходимый
сдвиг точки сборки. Это очень прочное изменение. Понимаешь
ли, когда мастер-следопыт таким образом поддерживает своего
ученика, он получает полное сотрудничество и полное участие.
Это полное сотрудничество и полное соучастие достигается
методом следопыта, и нагваль Хулиан был лучшим в достижении
и того, и другого.
Дон Хуан сказал, что невозможно описать то замешательство,
через которое он прошел, когда постепенно стал узнавать
о богатстве и сложности личности нагваля Хулиана и о его
жизни. Пока дон Хуан встречался с запуганным старцем, казавшимся
беспомощным, он чувствовал себя легко и удобно. Но однажды,
вскоре после той сделки, о которой дон Хуан думал, что она
совершилась с человекообразным чудовищем, его удобства рассыпались,
когда нагваль Хулиан продемонстрировал ему другую часть
своего мастерства следопыта.
К тому времени дон Хуан был уже почти здоров, а нагваль
Хулиан по-прежнему спал в его комнате, чтобы ухаживать за
ним. Когда он проснулся в тот день, он заявил дону Хуану,
что их захватчик ушел на пару дней, а это означает, что
он может уже не действовать, как старик. Он сообщил дону
Хуану, что только притворился, будто стар, для того, чтобы
одурачить человека-чудовище.
Не дав дону Хуану времени, чтобы опомниться, он вскочил
на своем матраце с невыразимой резвостью. Он наклонился,
погрузил голову в котел с водой и подержал ее там некоторое
время. Когда он выпрямился, его волосы были черные, как
смоль. Седые волосы смылись, и перед доном Хуаном стоял
человек, которого он не видел никогда прежде: ему было около
тридцати лет. Он поигрывал своими мускулами, глубоко дыша
и распрямляя каждую часть своего тела так, как если бы долгое
время находился в смирительной рубашке.
- Когда я увидел нагваля Хулиана в виде молодого человека,
я подумал, что он сам дьявол, - сказал дон Хуан. - я закрыл
глаза и понял, что мой конец близок. Нагваль Хулиан смеялся
до слез.
Дон Хуан сказал, что нагваль Хулиан помог ему, сдвигая его
в правостороннее и левостороннее сознание.
- В течение двух дней молодой человек гоголем ходил вокруг
дома, - продолжал дон Хуан. - он рассказывал мне истории
из собственной жизни и шутил, так что я катался от смеха
по полу комнаты, но что было еще более поразительно, так
это изменение с его женой: она вдруг стала тонкой и прекрасной.
Я думал, что это совершенно другая женщина, настолько полным
было ее изменение и красота. Молодой человек сказал, что
когда их захватчик отсутствует, она в действительности совсем
другая женщина.
Дон Хуан рассмеялся и сказал, что его дьявольский благодетель
тогда говорил действительно правду: женщина на самом деле
была другой видящей из партии нагваля.
Дон Хуан спросил молодого человека, зачем они притворяются
тем, чем не являются. Молодой человек посмотрел на дона
Хуана, его глаза наполнились слезами, и он сказал, что тайны
мира действительно неизмеримы. Он и его юная жена захвачены
необъяснимыми силами, и, чтобы защитить себя, им приходится
притворяться. Причина, почему он ведет себя как немощный
старик, состоит в том, что их захватчик всегда подсматривает
сквозь щели в двери. Он просил дона Хуана простить его за
то, что ему пришлось его дурачить.
Дон Хуан спросил, кто же этот чудовищный человек. С глубоким
вздохом молодой человек признался, что и сам он может лишь
догадываться. Он сказал дону Хуану, что хотя он образованный
человек, знаменитый актер из театра города мехико, но все
же теряется в догадках. Все, что он знает, это следующее:
он прибыл сюда для лечения от истощения, которым он страдал
много лет. Он был при смерти, когда его родственники привезли
его сюда для встречи с целительницей. Она помогла ему выздороветь,
а он безумно влюбился в молодую индианку и женился на ней.
Его планом было взять ее в столицу, чтобы там разбогатеть
с помощью ее способности целительства.
До того, как они отправились в город мехико, она предупредила
его, что они должны замаскировать себя, чтобы избежать колдуна.
Она объяснила ему, что ее мать тоже целительница и была
обучена целительству мастером-колдуном, который потребовал,
чтобы она и ее дочь остались с ним на всю жизнь. Молодой
человек сказал, что он не стал расспрашивать жену об их
отношениях. Ему хотелось только освободить ее, так что он
замаскировал себя под старика, а ее под толстуху.
Но эта история не кончилась счастливо: ужасный человек поймал
их и держит в качестве заключенных. Они не осмеливаются
снять свой маскарад перед лицом этого кошмарного человека
и в его присутствии ведут себя так, как если бы они ненавидели
друг друга, но в действительности между ними существует
привязанность, но они могут любить друг друга только то
короткое время, когда этот человек отсутствует.
Дон Хуан сказал, что молодой человек обнял его и сказал,
что комната дона Хуана, где он спит, является единственным
безопасным местом в доме. Не мог бы он выйти, чтобы последить,
пока они будут заниматься любовью.
- Дом сотрясался от их страсти, - продолжал дон Хуан. -
в то время, как я сидел под дверью, чувствуя себя виноватым
в том, что слушаю, и запуганным до смерти от того, что тот
человек может вернуться в любую минуту. И действительно,
я услышал, как он приближается к дому. Я постучал в дверь
и, не услышав ответа, вошел. Молодая женщина спала обнаженной,
а молодого человека нигде не было видно. Я никогда не видел
перед собой обнаженной красивой женщины. Я был еще очень
слаб. Я слышал, как чудовищный человек рыскал снаружи. Мое
замешательство и мой страх были так велики, что я упал без
чувств.
История с деяниями нагваля Хулиана расстроила меня вконец.
Я сказал дону Хуану, что совершенно не понимаю ценности
мастерства следопыта нагваля Хулиана. Дон Хуан слушал меня,
не делая никаких замечаний, и позволил мне вновь и вновь
возвращаться к тому же самому.
Когда мы, наконец, сели на скамейку, я чувствовал себя усталым.
Я не знал, что сказать, когда он спросил меня, почему его
отчет о методах обучения нагваля Хулиана так меня расстроил.
- Я не могу отделаться от чувства, что он шут, - сказал
я, наконец.
- Но шутники не обучают никого преднамеренно с помощью своих
шуток, - возразил дон Хуан. - нагваль Хулиан разыграл магическую
драму, которая требовала смещения точки сборки.
- Он кажется мне очень себялюбивым, - настаивал я.
- Он кажется тебе таким, поскольку ты его судишь, - ответил
дон Хуан.
- ты моралист. Я сам прошел через все это. Если ты чувствуешь
себя таким образом, слушая о действиях нагваля Хулиана,
подумай о том, как я должен был чувствовать себя, живя в
его доме столько лет. Я судил его, ненавидел его и завидовал
ему - все в этой последовательности.
- Я также любил его, но моя ненависть была больше, чем любовь.
Я завидовал его легкости, его таинственной способности быть
молодым или старым по желанию. Я завидовал всей его атмосфере
и больше всего его влиянию на тех, кто оказывался в его
окружении. Я готов был лезть на стену, слушая, как он занимает
людей интереснейшей беседой. У него всегда было, что сказать,
у меня - никогда, и я всегда чувствовал себя некомпетентным
и потерянным.
Откровения дона Хуана заставили меня почувствовать себя
не в своей тарелке. Мне хотелось, чтобы он изменил предмет
разговора, поскольку я не хотел слушать о том, что он был
подобен мне. По моему мнению, он был действительно несравненным.
Он, очевидно, знал, как я себя чувствую. Он рассмеялся и
похлопал меня по спине.
- То, чего я хочу добиться своим рассказом о моей ненависти,
это сказать тебе нечто чрезвычайно важное: что положение
точки сборки диктует то, как мы ведем себя и что мы чувствуем.
Моим величайшим недостатком в то время было то, что я не
понимал этого принципа. Я был незрелым и жил самодовольством,
так же, как и ты, поскольку в этом месте находилась моя
точка сборки. Видишь ли, я еще не знал, что путь для изменения
положения точки сборки - это установление новых привычек,
это волнение того, чтобы она сдвинулась. Когда она действительно
сдвинулась, было так, как если бы я только что открыл, что
единственный путь для общения с такими несравненными воинами,
как мой благодетель - это отказаться от чувства собственной
важности, чтобы быть способным приветствовать их беспристрастно.
Он сказал, что осознание бывает двух видов. Одно - это только
словесное возбуждение, большой эмоциональный взрыв и ничего
больше. Другое
- это результат сдвига точки сборки: оно не связано с эмоциональным
взрывом, но связано с действием. Эмоциональное сознание
приходит годы спустя, после того, как воины укрепят путем
использования новое положение точки сборки.
- Нагваль Хулиан непосредственно вел нас всех к этого рода
сдвигу, - продолжал дон Хуан. - он получил от нас полное
содействие и полное участие в его драматических построениях,
выходящих за пределы жизни. Например, с помощью своего драматического
рассказа о молодом человеке и его жене и их захватчике он
получил мое нераздельное внимание и сочувствие. Для меня
рассказ о старике, который был молодым, выглядел очень правдоподобно.
Я своими глазами видел этого чудовищного человека, а это
означало, что молодой человек получил мою неувядающую привязанность.
Дон Хуан сказал, что нагваль Хулиан был поистине маг, заклинатель,
который мог действовать силой воли такой степени, что это
совершенно непонятно среднему человеку. Его драматические
построения включали магические характеры, порожденные силой
намерения, такие, как неорганическое существо, которое могло
принимать гротескные человеческие формы.
- Власть нагваля Хулиана была такой непогрешимой, - продолжал
дон Хуан. - что он мог заставить точку сборки любого сдвинуться
и настроить эманации таким образом, чтобы он был вынужден
воспринимать все, чего захотел бы нагваль Хулиан. Например,
он мог выглядеть очень старым, или очень молодым, в зависимости
от того, чего он хотел добиться. И все, кто знал нагваля,
сказали бы, что его возраст меняется. В течение тридцати
двух лет, когда я знал его, он временами был не старше,
чем ты сейчас, а в другое время он был таким безнадежно
старым, что едва мог двигаться.
Дон Хуан сказал, что под руководством его благодетеля его
точка сборки сдвигалась незаметно и все-таки глубоко. Например,
однажды он осознал, что у него есть страх, который с одной
стороны не имел для него никакого смысла, а с другой - все
смыслы в мире.
- Мой страх был от того, что через свою глупость я не воспользуюсь
возможностью освободить себя и повторю жизнь своего отца.
В жизни моего отца не было ничего плохого, уверяю тебя,
он жил и умер не хуже и не лучше, чем большинство людей,
но важно то, что моя точка сборки сдвинулась, и я осознал
однажды, что жизнь моего отца и его смерть ничего не добавили
- ни в его жизни, ни в жизни других.
Мой благодетель сказал мне, что мои отец и мать прожили
и умерли только для того, чтобы иметь меня, и что их собственные
родители сделали то же для них. Он сказал, что воины отличаются
в том, что они сдвигают свою точку сборки достаточно для
того, чтобы осознать ту огромную цену, которая была отдана
за их жизни. Этот сдвиг дает им уважение и благоговейный
ужас по отношению к их родителям, которые никогда не почувствовали
жизни вообще, ни того чувства, что значит быть живым, в
частности.
Дон Хуан сказал, что нагваль Хулиан не только преуспевал
в руководстве своими учениками в сдвиге точки сборки, но
и наслаждался этим необычайно, когда делал это.
- Он, конечно, чрезвычайно развлекал себя со мной, - продолжал
дон Хуан. - когда другие видящие моей партии стали появляться
годы спустя, я ожидал этих необычайных ситуаций, которые
он создавал и развивал с каждым из них. Когда нагваль Хулиан
оставил мир, восторг ушел вместе с ним и никогда не возвращался.
Хенаро восторгает нас иногда, но никто не может занять места
нагваля Хулиана. Его драматическое мастерство выходило,
действительно, за пределы жизни. Уверяю тебя, что мы не
понимали, что такое наслаждение, до тех пор, пока не увидели,
что делает он, когда некоторые из его драматических представлений
возвращались к нему же.
Дон Хуан поднялся со своей любимой скамейки. Он повернулся
ко мне, его глаза сияли и были спокойны.
- Если ты действительно окажешься таким тупым, что не сможешь
выполнить своей задачи, - сказал он. - у тебя должно быть
все-таки достаточно энергии, чтобы сдвинуть свою точку сборки
для того, чтобы прийти на эту скамейку. Сядь здесь на мгновение,
освободи себя от мыслей и желаний - и я попытаюсь прийти
сюда, где бы я ни был, и собрать тебя. Я обещаю тебе, что
попытаюсь.
Затем он расхохотался, как если бы его обещание было слишком
смешным, чтобы быть правдоподобным.
- Эти слова следует произносить поздно вечером, - сказал
он, все еще смеясь. - но никогда утром: утро наполняет нас
оптимизмом, и такие слова утром не имеют смысла. |
