2
Понедельник, 7 августа 1961 года.
Я приехал к дому дона Хуана в Аризоне примерно в 7 часов
вечера в пятницу. На веранде вместе с ним сидели еще пять
индейцев. Я поздоровался с ними и сел, ожидая, что они что-нибудь
скажут. После формального молчания один из мужчин поднялся,
подошел ко мне и сказал:
- Добрый вечер.
Я поднялся и ответил:
- Добрый вечер.
Затем все остальные мужчины поднялись и подошли ко мне,
и все мы пробормотали "добрый вечер" и пожали
друг другу руки или просто трогая кончиками пальцев один
другого, или подержав руку секунду и затем резко опуская
ее.
Мы снова уселись. Они казались довольно застенчивыми из-за
молчаливости, хотя все говорили по-испански.
Должно быть, около половины восьмого они все внезапно поднялись
и пошли к задней половине дома. Никто не произнес ни слова
в течение долгого времени. Дон Хуан сделал мне знак следовать
за всеми, и мы забрались на старенький грузовичок, стоявший
там. Я сел рядом с доном Хуаном и двумя другими молодыми
мужчинами. Там не было ни сидений, ни скамеек, и железный
пол был болезненно твердым, особенно, когда мы свернули
с шоссе и поехали по грунтовой дороге. Дон Хуан прошептал,
что мы едем к дому одного из его друзей, у которого есть
для меня семь мескалито. Я спросил:
- Разве у тебя самого ни одного нет?
- У меня есть, но я не могу предложить их тебе. Видишь ли,
это должен сделать кто-либо другой.
- Скажи мне, почему?
- Может быть, ты неприемлем для "него" и "ему"
ты не понравишься, и тогда ты никогда не сможешь узнать
"его" с тем почтением, какое нужно, и наша дружба
будет разрушена.
- Почему я мог бы не понравиться "ему", ведь я
никогда "ему" ничего не сделал?
- Тебе и не нужно что-либо делать, чтобы ты понравился или
не понравился. "Он" или принимает тебя, или отбрасывает
прочь.
- Но если я не нравлюсь "ему", то могу я что-либо
сделать, чтобы "он" меня полюбил?
Двое других мужчин, казалось, услышали мой вопрос и засмеялись.
- Нет. Я ничего не могу придумать, что тут можно сделать,
- сказал дон Хуан. Он наполовину отвернулся от меня, и я
больше не мог с ним разговаривать.
Мы ехали, должно быть, по меньшей мере, час, прежде, чем
остановились перед маленьким домом. Было совсем темно, и
после того, как водитель выключил фары, я мог разобрать
лишь смутные контуры строения. Молодая женщина, судя по
акценту, мексиканка, кричала на собаку, чтобы та перестала
лаять. Мы вылезли из грузовика и вошли в дом.
Мужчины пробормотали "буэнос ночес", проходя мимо
нее. Она ответила им тем же и продолжала кричать на собаку.
Комната была большая и забитая множеством вещей. Слабый
свет от очень маленькой электрической лампочки освещал окружающее
очень тускло. Тут было несколько стульев, со сломанными
ножками и просиженными сиденьями, прислоненных к стене.
Трое мужчин сели на диван, который был самым большим из
всей мебели в комнате. Он был очень стар и продавлен с самого
пола. В тусклом свете он казался красным и грязным. В течение
долгого времени мы сидели молча.
Один из мужчин внезапно поднялся и вышел в другую комнату.
Он был лет пятидесяти, темный, высокий. Момент спустя он
вернулся с кофейником. Он открыл крышку и вручил кофейник
мне; внутри было семь странно выглядевших предметов. Они
различались по размеру и форме. Некоторые были почти круглыми,
другие - продолговатыми. Наощупь они походили на пасту из
земляного ореха (национальное лакомство в США) или на поверхность
пробки. Коричневая окраска заставляла их выглядеть наподобие
твердой сухой ореховой скорлупы. Я вертел их в руках, щупал
их поверхность в течение некоторого времени.
- Это надо жевать, - сказал дон Хуан шепотом.
Пока он не заговорил, я не замечал, что он сел рядом со
мной. Я взглянул на других мужчин, но никто не смотрел на
меня. Они разговаривали между собой очень тихими голосами.
Это был момент острой нерешительности и страха. Я чувствовал,
что почти не могу собой владеть.
- Мне нужно выйти в туалет, - сказал я дону Хуану. - я выйду
и пройдусь.
Он вручил мне кофейник, и я положил туда таблетки пейота.
Когда я выходил из комнаты, мужчина, давший мне кофейник,
встал, подошел ко мне и сказал, что туалет в соседней комнате.
Туалет был почти напротив двери. Рядом с ним и почти касаясь
его, стояла большая кровать, занимавшая чуть ли не полкомнаты.
На ней спала женщина. Я некоторое время стоял неподвижно
у двери, а затем вернулся в комнату, где были остальные
мужчины. Человек - владелец дома, заговорил со мной по-английски.
- Дон Хуан сказал, что вы из Южной Америки. Есть ли там
мескалито?
Я сказал ему, что даже не слышал об этом. Они, казалось,
интересовались Южной Америкой, и мы некоторое время говорили
об индейцах. Затем один из них спросил меня, почему я хочу
принимать пейот. Я сказал, что хочу узнать, что это такое.
Они все застенчиво засмеялись.
Дон Хуан мягко подтолкнул меня: "жуй, жуй". Мои
ладони были влажными и живот напряжен. Кофейник с таблетками
пейота был на полу около стула. Я наклонился, взял одну
наугад и положил ее в рот.
Она имела затхлый привкус. Я раскусил ее пополам и начал
жевать один из кусочков. Я почувствовал сильную вяжущую
горечь: через момент весь рот у меня онемел. Горечь усиливалась
по мере того, как я продолжал жевать, борясь с невероятным
потоком слюны. Мои десны и внутренняя поверхность рта чувствовали,
как будто я ем соленое сухое мясо или рыбу, которая, казалось,
вынуждает жевать еще больше. Спустя немного времени, я разжевал
вторую половину, и мой рот так онемел, что я перестал чувствовать
горечь. Таблетка пейота была куском волокон, подобно волокнистой
части апельсина, или вроде сахарного тростника, и я не знал,
проглотить ли эти волокна или выплюнуть их.
В этот момент хозяин дома поднялся и пригласил всех выйти
на веранду. Мы вышли и сели в темноте. Снаружи было очень
удобно, и хозяин принес бутылку текильи. Мужчины сидели
в ряд, спиной к спине. Я был крайним справа. Дон Хуан, который
был рядом со мной, поместил кофейник с таблетками пейота
у меня между ног. Затем он дал мне бутылку, которая передавадась
по кругу, и сказал, чтобы я отхлебнул немного текильи, чтобы
смыть горечь.
Я выплюнул остатки первой таблетки и взял в рот немного
напитка. Он сказал, чтобы я не глотал его, но только пополоскал
во рту, чтобы оставить слюну. Со слюной это помогло мало,
но горечь действительно уменьшилась.
Дон Хуан дал мне кусочек сухого абрикоса, а, может, это
была сухая фига - я не мог разглядеть в темноте и не мог
разобрать вкус, - и велел разжевать ее основательно и медленно,
не торопясь. Я имел затруднения в глотании. Казалось, что
проглоченное не пойдет вниз.
Через некоторое время бутылка снова пошла по кругу. Дон
Хуан дал мне кусок волокнистого сухого мяса. Я сказал, что
не хочу есть.
- Это не еда, - сказал он твердо.
Процедура повторялась шесть раз. Я помню, что разжевал уже
шесть таблеток пейота, когда разговор стал очень оживленным,
хотя я не мог понять, на каком языке говорят, тема разговора,
в котором все участвовали, была очень интересной, и я старался
слушать внимательно, чтобы самому принять участие. Но когда
я попытался говорить, то понял, что не могу. Слова бесцельно
крутились у меня во рту.
Я сидел, опершись спиной о стену, и слушал то, что говорилось.
Они разговаривали по-итальянски и вновь и вновь повторяли
одну и ту же фразу о глупости акул. Я думал, что это была
логически стройная тема. Я уже раньше говорил дону Хуану,
что река Колорадо в Аризоне ранними испанцами была названа
"эль рио де лас тисонес" (река затопленного леса),
но кто-то прочитал или произнес неправильно "тисонес",
и река была названа "эль рио де лас тибуронес"
(река акул). Я был уверен, что все обсуждали эту историю,
и мне не приходило в голову подумать, что никто из них не
говорит по-итальянски.
Я очень хотел подняться, но не помню, сделал ли я это. Я
попросил кого-то дать мне воды. Я испытывал невыносимую
жажду.
Дон Хуан принес мне большую соусницу. Он поставил ее на
землю у стены. Он также принес маленькую чашку или банку.
Он зачерпнул ею из соусницы и вручил мне, сказав, что я
не могу пить, но должен лишь прополоскать во рту, чтобы
освежить его.
Вода выглядела странно сверкающей, стеклянистой, как тонкая
слюда. Я хотел спросить дона Хуана об этом, и старательно
пытался выразить свои мысли на английском, когда вспомнил,
что он не говорит по-английски.
Я испытал очень затруднительный момент, когда понял, что
в голове совершенно ясные мысли, но говорить я не могу.
Я хотел высказаться о странном качестве воды, но то, что
последовало, совершенно не было речью. Я ощущал, что мои
невысказанные мысли выходили у меня изо рта в жидком виде.
Было ощущение рвоты без усилий и без сокращения диафрагмы.
Это был приятный поток жидких слов.
Я попил, и чувство, что меня рвет, исчезло. К тому времени
все звуки исчезли, и я обнаружил, что мне трудно фокусировать
свои глаза. Я взглянул на дона Хуана и, когда повернул голову,
то увидел, что мое поле зрения уменьшилось до круглого участка
прямо перед моими глазами. Чувство не было пугающим и не
было неприятным, наоборот - это была новость. Я мог буквально
сканировать землю, остановив свой взгляд на любой точке
и поворачивая затем голову, в любом направлении. Когда я
впервые вышел на веранду, то заметил, что было совсем темно,
за исключением далекого зарева огней города. И, однако,
в круге моего зрения все было ясно видно. Я забыл о доне
Хуане и о других людях и полностью отдался обследованию
земли лучом моего зрения. Я увидел соединение поля веранды
со стеной. Я медленно повернул голову правее, следуя за
стеной, и увидел дона Хуана, сидевшего около нее. Я сместил
голову влево, чтобы посмотреть на воду. Я увидел дно соусницы;
я медленно приподнял голову и увидел среднего размера собаку,
черную, приближавшуюся к воде. Собака начала пить. Я поднял
руку, чтобы прогнать ее от моей воды. Чтобы выполнить это
движение, я сфокусировал взгляд на собаке и внезапно увидел,
что собака стала прозрачной. Вода была сияющей прозрачной
жидкостью. Я видел, как она идет по горлу собаки в ее тело;
я видел, как затем вода равномерно растекается по всему
ее телу и затем изливается через каждый из волосков. Я видел,
как светящаяся жидкость движется по каждому из волосков
и затем выходит из волосков, образуя длинный шелковистый
ореол.
В этот момент я ощутил сильные конвульсии, и через пару
секунд вокруг меня сформировался очень низкий и узкий туннель,
твердый и странно холодный. На ощупь, он был как бы из листовой
жести. Я оказался сидящем на полу туннеля. Я попытался встать,
но ушиб голову об железный потолок, а туннель сжался до
того, что я стал задыхаться. Я помню, как пополз к круглому
отверстию, где туннель кончался; когда я до него добрался
(если добрался), я уже совсем забыл о собаке, о доне Хуане
и о себе самом, я был измучен, моя одежда была мокрой от
холодной липкой жидкости... Я метался взад и вперед, пытаясь
найти положение, в котором можно отдохнуть, в котором у
меня перестанет так быстро биться сердце. При одном из этих
передвижений я вновь увидел собаку.
Моя память тут же вернулась ко мне, и внезапно в мозгу у
меня прояснилось. Я оглянулся, чтобы увидеть дона Хуана,
но не мог различить никого и ничего. Все, что я мог видеть,
так это собаку, которая становилась светящейся. Сильный
свет исходил из ее тела. Я опять увидел, как вода текла
по нему, освещая все, как костер. Я добрался до воды, опустил
лицо в соусницу и пил вместе с собакой. Мои руки упирались
в землю передо мной, и когда я пил, я видел, как жидкость
течет по венам, испуская красные, желтые и зеленые оттенки.
Я пил еще и еще. Я пил, пока весь не начал полыхать. Я пил,
пока жидкость не начала изливаться из моего тела через каждую
пору и не стала выливаться наружу, подобно шелковым волокнам,
и я также обрел длинный, светящийся переливающийся ореол.
Я посмотрел на собаку, и ее ореол был таким же, как и мой.
Большая радость наполнила мое тело, и мы вместе побежали
в направлении какого-то желтого тепла, исходившего из какого-то
неопределенного места. И там мы стали играть. Мы играли
с псом и боролись, пока я не стал знать все его желания,
а он все мои. Мы по очереди управляли друг другом, как в
театре марионеток. Я мог заставить его двигать ногами тем,
что покручивал своей ступней, а каждый раз, когда он кивал
головой, я чувствовал неодолимое желание прыгать. Но его
коронным номером было заставлять меня чесать голову себе
ногой, когда я сидел, он добивался этого, хлопая ушами сбоку
набок. Это действие было для меня совершенно невыносимо
забавным. Такой штрих грации и иронии, такое мастерство,
- думал я. Веселость, которая мной овладела, была неописуемой.
Я смеялся до тех пор, пока становилось совсем невозможно
дышать.
Я имел ясное ощущение того, что не могу открыть глаза. Я
глядел через толщу воды. Это было длительное и очень болезненное
состояние, будто уже проснулся, но не можешь никак пробудиться.
Мое поле зрения стало снова очень круглым и широким, и вместе
с тем пришло первое обычное сознательное действие, состоящее
в том, что я оглянулся и взглянул на это чудесное существо.
Я тут я столкнулся с очень трудным переходом. Переход от
моего нормального состояния прошел для меня почти незаметно;
я был в сознании, мои мысли и чувства были критериями этого:
переход был гладок и ясен.
Но эта вторая фаза, пробуждение к серьезному, трезвому состоянию,
была поистине потрясающей. Я забыл, что я был человек. Печаль
от такого неповторимого состояния была столь велика, что
я заплакал.
Суббота, 5 августа 1961 года.
Позднее, тем утром, после завтрака, хозяин дома, дон Хуан
и я поехали к дому дона Хуана. Я был очень усталым, но не
мог заснуть в грузовике. Лишь когда тот человек уехал, я
заснул на веранде дона Хуана.
Когда я проснулся, было темно, дон Хуан накрыл меня одеялом.
Я поискал его, но в доме его не было. Дон пришел позднее
с котелком жареных бобов и стопкой лепешек. Я был исключительно
голоден. После того, как мы кончили есть и отдыхали, он
попросил меня рассказать ему все, что со мной случилось
предыдущей ночью. Я пересказал ему испытанное мной с подробными
деталями и так аккуратно, как только было возможно. Когда
я закончил, он кивнул головой и сказал:
- Я думаю, с тобой все хорошо. Мне сейчас трудно объяснить,
как и почему. Но я думаю, что для тебя все прошло в порядке.
Видишь, иногда он игрив, как ребенок, в другое время он
ужасен, устрашающ. Он или шутит, или же предельно серьезен.
Невозможно сказать заранее, каким он будет с другим человеком.
И, однако, когда его знаешь хорошо - то иногда можно. Ты
играл с ним этой ночью. Ты единственный из тех, кого я знаю,
у кого была такая встреча.
- В чем же испытанное мною отличается от того, что испытали
другие?
- Ты не индеец, поэтому мне трудно описать, что есть что,
и, однако же, он или принимает людей, или отталкивает их,
независимо от того, индейцы они или нет. Это я знаю. Я видел
много таких. Я знаю также, что он шутит и заставляет многих
смеяться, но никогда я не видел, чтобы он играл с кем-нибудь.
- Ты мне теперь не скажешь, дон Хуан, как пейот защищает?
Он не дал мне закончить. Он живо тронул меня за плечо.
- Никогда не называй его так. Ты еще недостаточно видел
его, чтобы его знать.
- Как мескалито защищает людей?
- Он советует. Он отвечает на все вопросы, какие ему заданы.
- Значит, мескалито реален? Я имею в виду, что он что-то
такое, что можно видеть?
Он, казалось, был ошарашен моим вопросом. Он взглянул на
меня с каким-то вопрошающим выражением.
- Я хочу знать, что мескалито...
- Я слышал, что ты сказал. Разве ты не видел его прошлой
ночью?
Я хотел сказать, что видел лишь собаку, но заметил его озадаченный
взгляд.
- Так ты думаешь, что то, что я видел прошлой ночью, было
им?
Он взглянул на меня с участием. Он усмехнулся, покачал головой,
как если бы я не мог поверить этому, и очень проникновенным
тоном сказал:
- Не говори мне, что ты считаешь, что это была твоя... мама?
Он приостановился, говоря "мама", так как то,
что он хотел сказать, было "ту чиндара мадрэ"
- идиома, используемая, как неуважительный намек на мать
другого. Слово "мама" было так неподходяще, что
мы оба долго смеялись. Потом я понял, что он заснул и не
ответил на мой вопрос.
Воскресенье, 6 августа 1961 года.
Я отвез дона Хуана к дому, где я принимал пейот. По дороге
он сказал мне, что имя человека, "который представил
меня мескалито" - Джон. Когда мы подъехали к дому,
мы обнаружили Джона сидящим на веранде с двумя молодыми
людьми. Все они были в исключительно хорошем настроении.
Они смеялись и разговаривали очень непринужденно. Трое говорили
по-английски в совершенстве. Я сказал Джону, что приехал
поблагодарить его за оказанную мне помощь.
Я хотел узнать их мнение о своем поведении во время галлюциногенного
опыта, и сказал им, что я пытался думать о том, что я делал
предыдущей ночью, но не мог вспомнить. Они смеялись и были
нерасположены говорить об этом. Они, казалось, сдерживались
из-за присутствия дона Хуана. Они все поглядывали на него,
как бы ожидая утвердительного знака, чтобы поговорить. Дон
Хуан, видимо, дал им такой знак, хотя я ничего не заметил,
потому что Джон начал внезапно рассказывать о том, что я
делал прошлой ночью.
Он сказал, что знал о том, что я был "взят", когда
услышал, что я стал пукать. Он утверждал, что я пукнул 30
раз. Дон Хуан поправил его, что не 30, а только десять.
Джон продолжал:
- Когда мы все подвинулись к тебе, ты был застывшим и у
тебя была конвульсия. Очень долгое время, лежа на спине,
ты двигал ртом, как будто говоришь. Затем ты начал стучать
головой об пол, и дон Хуан надел тебе на голову старую шляпу.
И ты это прекратил: ты дрожал и вздрагивал, часами лежа
на полу. Я думал, что тогда все заснули. Но я слышал сквозь
сон, как ты пыхтел и стонал. Затем я слышал, как ты вскрикнул,
и проснулся. Увидел, как ты, вскрикивая, подпрыгиваешь в
воздух. Ты сделал бросок к воде, перевернул посудину и стал
барахтаться в луже.
Дон Хуан принес тебе еще воды. Ты сидел спокойно перед соусницей.
Затем ты подпрыгнул и снял с себя всю одежду. Ты встал на
колени перед водой и начал пить большими глотками. Затем
ты просто сидел и смотрел в пространство.
Мы думали, что ты будешь сидеть так все остальное время.
Почти все, включая дона Хуана, заснули, когда ты с воем
вскочил и погнался за собакой. Собака испугалась и завыла
тоже, и побежала к задней половине дома. Тогда все проснулись.
Мы все поднялись. Ты вернулся с другой стороны дома, все
еще преследуя собаку. Собака бежала перед тобой, лая и завывая.
Я думаю, ты вероятно, двадцать раз обежал дом кругами, лая,
как собака. Я боялся, что соседи заинтересуются. Здесь близко
нет соседей, но твои завывания были так громки, что их можно
было слышать за версту.
- Ты поймал собаку и принес ее на веранду на руках.
Джон продолжал:
- Затем ты стал играть с собакой. Ты боролся с ней и вы
кусали друг друга и играли. Мне кажется, было забавно. Моя
собака обычно не играет. Но на этот раз ты и собака катались
друг через друга и друг на друге.
- затем ты побежал к воде, и собака пила вместе с тобой,
- сказал молодой человек.
- Ты пять или шесть раз бегал к воде с собакой.
- Как долго это продолжалось? - спросил я.
- Часы, - ответил Джон. - один раз мы потеряли обоих из
виду. Я думал, что ты побежал за дом. Мы только слышали,
как ты лаял и визжал. Ты лаял так похоже на собаку, что
мы не могли вас отличить.
- Может, это была одна лишь собака, - сказал я.
Они засмеялись, и Джон сказал.
- Нет, парень, лаял ты.
- А что было потом?
Все трое смотрели друг на друга и, казалось, были в затруднении,
вспоминая, что было потом. Наконец, молодой человек, который
до этого молчал, сказал:
- Он поперхнулся, - и посмотрел на дона Хуана.
- Да, ты, наверное, поперхнулся. Ты начал очень странно
плакать и затем упал на пол. Мы думали, что ты откусываешь
себе язык. Дон Хуан разжал тебе челюсти и плеснул на лицо
воды. Тогда ты начал дрожать, и по всему телу у тебя опять
пошла конвульсия. Затем ты долгое время оставался неподвижным.
Дон Хуан сказал, что все закончилось. Но к этому времени
уже настало утро, и мы, укрыв тебя одеялом, оставили спать
на веранде.
Тут он остановился и взглянул на остальных, которые, казалось,
сдерживают смех. Он повернулся к дону Хуану и спросил его
о чем-то. Дон Хуан улыбнулся и ответил на вопрос.
- Дон Хуан повернулся ко мне и сказал:
- Мы оставили тебя на веранде, так как опасались, что ты
начнешь писать по всем комнатам.
Все они громко рассмеялись.
- Что со мной было? - спросил я. - разве я...
- Разве ты? - Джон передразнил меня. - мы не собирались
об этом говорить, но дон Хуан сказал, что все в порядке.
Ты описал мою собаку.
- Что я делал?
- Ты ж не думаешь, что собака бегала от тебя потому, что
боялась тебя? Собака убегала, потому что ты ссал на нее.
Все захохотали. Я пытался спросить одного из молодых людей,
но все они смеялись, и он не слышал меня. Джон продолжал:
- Мой пес также не остался в долгу. Он тоже ссал на тебя.
Это заявление, видимо, было соверщенно смешным, так как
все так и покатились со смеху, включая дона Хуана. Когда
они успокоились, я спросил со всей серьезностью:
- Это правда? Это действительно было?
Все еще смеясь, Джон ответил:
- Клянусь тебе, моя собака действительно на тебя ссала.
По дороге обратно к дому дона Хуана я спросил его:
- Это действительно все случилось, дон Хуан?
- Да, - сказал он, - но они не знают того, что ты видел.
Они не понимают, что ты играл с ним. Вот почему я не беспокоил
тебя.
- Но разве все это дело со мной и собакой, писающими друг
на друга - правда?
- Да это была не собака. Сколько раз мне нужно говорить
тебе это? Это единственный способ понять. Единственный способ.
Это был _"о_н"_, тот, кто играл с тобой.
- знал ли ты, что все это происходит, прежде, чем я сказал
тебе об этом?
Он запнулся на момент, прежде чем ответить.
- Нет, я вспомнил после того, как ты мне все рассказал,
страшный вид, который ты имел. Я просто подозревал, что
с тобой все хорошо, потому что ты не был испуган.
- Собака действительно играла со мной так, как говорят?
- Проклятье! Это была не собака.
Четверг, 17 августа 1961 года.
Я рассказал дону Хуану, что я чувствую по поводу моего опыта.
С точки зрения той работы, которую я планировал, это было
катастрофическое событие. Я сказал, что и думать не хочу
о повторной встрече с "мескалито". Я согласился,
что все, что произошло, уже произошло, но добавил, что это
не может меня подтолкнуть к тому, чтобы искать новую встречу.
Я серьезно считал, что непригоден для предприятий такого
рода.
Пейот создал во мне, как постреакцию, странного рода физическое
неудобство. Это был неопределенный страх или беспокойство,
какую-то меланхолию, качества которой я не мог точно определить.
Я ни в коем случае не находил такое состояние благородным.
Дон Хуан засмеялся и сказал:
- Ты начинаешь учиться.
- Учение такого рода не для меня. Я не создан для него,
дон Хуан.
- Ты всегда преувеличиваешь.
- Это не преувеличение.
- Нет, это так. Единственный плохой момент это то, что ты
преувеличиваешь лишь худые стороны.
- Тут нет хороших сторон, насколько это касается меня. Все,
что я знаю, так это то, что это меня пугает.
Я еще немного протестовал, пытаясь разубедить его. Но он,
казалось, был убежден, что мне больше ничего не осталось
делать, как учиться.
- Ты не в том порядке думаешь, - сказал он. - мескалито
действительно играл с тобой. Об этом следует подумать. Почему
ты не кайфуешь на этом вместо того, чтобы кайфовать на собственном
страхе.
- Разве это было так уж необычно?
- Ты единственный человек, которого я видел играющим с мескалито.
Ты не привык к жизни такого рода. Поэтому знаки прошли мимо
тебя. И, однако же, ты серьезный человек, но твоя серьезность
прикреплена к тому, что ты думаешь, а не к тому, что происходит
вне тебя. Ты слишком много кайфуешь на самом себе. В этом
беда. И это делает ужасную усталость.
- Но что еще можно делать, дон Хуан?
- Ищи и смотри на чудеса повсюду вокруг тебя. Ты устаешь
от глядения на самого себя, и эта усталость делает тебя
глухим и слепым повсюду ко всему остальному.
- Ты попал в точку, дон Хуан. Но как мне перемениться?
- Думай о чуде мескалито, играющего с тобой. Не думай ни
о чем другом. Остальное придет к тебе само.
Воскресенье, 20 августа 1961 года.
Прошлой ночью дон Хуан начал проталкивать меня в царство
своего знания. Мы сидели перед его домом в темноте. Внезапно
после долгого молчания он начал говорить. Он сказал, что
собирается дать мне совет теми же словами, которыми воспользовался
его бенефактор в первый день, когда он стал его учеником.
Дон Хуан, видимо, запомнил наизусть эти слова, так как он
повторил по нескольку раз их, чтобы быть уверенным, что
я не пропущу ни одного слова из них:
- Человек идет к знанию так же, как он идет на войну, полностью
проснувшись, со страхом, с уважением и с абсолютной уверенностью.
Идти к знанию или идти на войну как бы то ни было иначе
- является ошибкой. И тот, кто совершает ее, доживет до
того, чтобы сожалеть о содеянных шагах.
Я спросил его, почему это так, и он ответил, что, когда
человек выполняет эти условия, то для него не существует
ошибок, с которыми ему придется считаться: при всех условиях
его действия теряют бестолковый (мечущийся) характер действия
дурака. Если такой человек терпит поражение, проигрывает,
то он проигрывает только битву, и по этому поводу у него
не будет начальных сожалений.
Затем он сказал, что собирается учить меня об о_л_л_и тем
самым способом, каким его учил учитель.
- О_л_л_и, - сказал он, - есть энергия, которую человек
может внести в свою жизнь, чтобы она помогала ему, советовала
ему и давала ему силы, необходимые для выполнения действий,
будь они большие или малые, плохие или хорошие. О_л_л_и
необходим для того, чтобы укрепить жизнь человека, направлять
его поступки и укреплять его знание. Фактически, о_л_л_и
есть неоценимая помощь в познании. О_л_л_и позволит тебе
видеть и понимать о вещах, о которых ни одно человеческое
существо, вероятно, не просветит тебя.
- О_л_л_и - это что-то вроде сторожевого духа?
- Нет, это не сторож и не дух.
- Мескалито - это твой о_л_л_и?
- Нет, мескалито - это энергия другого рода. Уникальная
сила, защитник, учитель.
- Что делает мескалито отличным от о_л_л_и?
- Его нельзя приручить и использовать, как приручают и используют
о_л_л_и. Мескалито вне тебя. Он показывается во многих формах
тому, кто стоит перед ним, будь это колдун или деревенский
мальчик. С другой стороны, для того, чтобы заполучить _о_л_л_и_,
требуется точнейшее учение и последовательность стадий или
шагов, без малейшего отклонения. В мире много таких сил
_о_л_л_и_, но сам я знаком лишь с двумя из них, с тем, что
в траве дьявола (местный вид дурмана) и с тем, что в "дымке"
(особая курительная галлюциногенная смесь).
- Какого типа силой является о_л_л_и?
- Это помощь. Я уже говорил тебе.
- Как она помогает?
- О_л_л_и - есть сила, способная вывести человека за границы
его самого. Именно таким образом о_л_л_и может осветить
те вопросы, которые не может осветить никто из людей.
- Но мескалито также выводит тебя за границы самого себя,
разве это не делает его о_л_л_и?
- Нет, мескалито берет тебя из тебя самого для того, чтобы
учить, о л л и выносит тебя, чтобы дать силу.
Я попросил объяснить этот момент более детально или описать
разницу в действиях того и другого. Он долго смотрел на
меня и расхохотался. Он сказал, что учение через разговор
не только никчемность, но и идиотизм, потому что учение
является наиболее трудной задачей, какую может взять на
себя человек.
Дон Хуан говорил с глубоким уважением о том, что мескалито
является учителем правильного образа жизни. Я спросил его,
как мескалито учит "правильному образу жизни",
и дон Хуан ответил, что мескалито п_о_к_а_з_ы_в_а_е_т_,
как жить.
- Как это он показывает? - спросил я.
- у него много способов показать это. Иногда он показывает
это на своей руке или на камнях, или на деревьях, или прямо
перед тобой.
- Это как картинки перед тобой?
- Нет. Это как учение перед тобой.
- Говорит ли мескалито с людьми?
- Да, но не словами.
- Как же тогда он говорит?
- Он с каждым говорит по-разному.
Я чувствовал, что мои вопросы надоедают ему, и больше не
спрашивал. Он продолжал объяснять, что нет точных щагов
к мескалито, к тому, чтобы узнать его. Поэтому никто не
может учить о нем, кроме самого мескалито. Это качество
делает его уникальной силой. Он не был одним и тем же для
каждого человека. Достижение же о_л_л_и, напротив, требует
точного учения и следования стадиям без малейшего отклонения.
Его собственный о_л_л_и был в "дымке", сказал
он, но не стал распространяться о природе дыма. Я спросил
его об этом. Он промолчал.
Он попросил меня вспомнить время, когда я пытался найти
мое место, и как я хотел это сделать, не выполняя никакой
работы, потому что я ожидал, что он вручит мне эти сведения.
Если бы он так поступил, сказал он, то я бы никогда не научился.
Но осознание того, как трудно было найти свое место и, главное,
осознание того, что оно существует, дает мне уникальное
чувство уверенности. Он сказал, что пока я "привязан"
к своему месту, ничего не может мне нанести физический вред
потому, что я имею уверенность, что именно на этом месте
мне лучше всего. Я имел силу отбросить прочь все, что могло
бы быть вредным для меня. Если же, допустим, он рассказал
бы мне, где это место находится, то я бы никогда не имел
той уверенности, которая необходима для того, чтобы провозгласить
это истинным знанием. Таким образом, знание действительно
явилось силой.
Затем дон Хуан сказал, что каждый раз, когда человек отдается
учению, ему приходится работать так же усердно, как работал
я, чтобы найти свое место, и границы его учения определяются
его собственной натурой. Таким образом, он не видел смысла
в разговоре об учении. Он сказал, что некоторые виды учения
были слишком могущественны для той силы, которую я имел,
и говорить о них будет только вредно для меня. Он явно чувствовал,
что больше тут нет ничего, что бы он готов сказать. Он поднялся
и пошел к дому. Я сказал ему, что ситуация подавила меня.
Это было не тем, что я воспринимал или, что я хотел в ней
видеть.
Он сказал, что страхи естественны. Все мы испытываем их,
и с этим ничего не поделаешь. Но, с другой стороны, вне
зависимости от того, каким устрашающим покажется учение,
еще более страшно думать о человеке без о_л_л_и_ и без знания.
|
