28 декабря 1963 года.
Я проснулся вчера во второй половине дня. Дон Хуан сказал,
что я мирно проспал почти двое суток. У меня была тяжесть
в голове. Я выпил воды и мне стало очень нехорошо. Я чувствовал
себя усталым, исключительно усталым, и после еды я опять
лег спать.
Сегодня я уже чувствовал себя полностью отдохнувшим. Мы
с доном Хуаном говорили о моем опыте с маленьким дымком.
Думая, что он хочет, чтоб я рассказал ему всю историю так
же, как я делал это всегда, я начал описывать свои впечатления,
но он остановил меня, сказав, что это ненужно. Он сказал
мне, что в действительности я ничего не сделал и что я сразу
уснул, поэтому и говорить не о чем.
- Но как насчет того, что я чувствовал? Разве это совсем
не важно? - настаивал я.
- Нет. Не с дымком. Позднее, когда ты научишься путешествовать,
мы поговорим. Когда ты научишься проникать внутрь предметов.
- Разве действительно проникают внутрь предетов?
- разве ты не помнишь? Ты проник с_к_в_о_з_ь эту стену?
- Я думаю, что в действительности я сошел с ума.
- Нет, ты не сошел с ума.
- Я вел себя так же, как ты, дон Хуан, когда ты курил впервые?
- Нет, это было не так. У нас разные характеры.
- Как ты себя вел?
Дон Хуан не ответил. Я перефразировал вопрос и задал его
снова. Но он сказал, что не помнит своих впечатлений и что
мой вопрос равносилен тому, что спрашивать у старого рыбака,
какие у него были впечатления, когда он удил впервые. Он
сказал, что дымок, как о_л_л_и_, уникален, и я напомнил
ему, что он также говорил, что мескалито уникален. Он настаивал,
что каждый из них уникален, но что они различаются качественно.
- Мескалито - защитник, потому что он разговаривает с тобой
и может направлять твои поступки, - сказал он. Мескалито
учит правильному образу жизни. И ты можешь видеть его, потому
что он вне тебя. Дымок же - это о_л_л_и_. Он изменяет тебя
и дает тебе силу, не показывая даже своего присутствия.
С ним нельзя говорить. Но ты знаешь, что он существует,
потому что он убирает твое тело и делает тебя легким, как
воздух. И все же ты никогда не видишь его. Но он тут и дает
тебе силу для совершения невообразимых дел, такую же, как
и когда убирает твое тело.
- Я действительно чувствовал, что потерял свое тело, дон
Хуан.
- Ты терял.
- Ты имеешь в виду, что у меня действительно не было тела?
- Что т ы с а м думаешь?
- Ну, я не знаю. Все, что я могу сказать тебе, так это то,
что я чувствовал.
- Все это и есть в реальности то, что ты чувствовал.
- Но как ты видел меня, дон Хуан? Каким я казался тебе?
- Как я тебя видел - это не важно. Это как в тот раз, когда
ты ловил столб. Ты чувствовал, что он не здесь, и ты ходил
вокруг него, чтобы убедиться, что он здесь. Но когда ты
прыгнул на него, ты опять почувствовал, что в действительности
его здесь нет.
- Но ты видел меня таким, какой я сейчас, не так ли?
- Нет! Ты не был таким, какой ты сейчас.
- Верно. Я согласен с этим. Но у меня было мое тело, да,
хотя я мог его не чувствовать?
- Нет! Проклятье! У тебя не было такого тела, как то тело,
которое у тебя есть сейчас!
- Что случилось в таком случае с моим телом?
- Я думал, что ты понял: маленький дымок взял твое тело.
- Но куда же оно ушло?
- Откуда же, черт возьми, ты считаешь, я буду знать это?
Бесполезно было упорствовать в попытках получить рациональные
объяснения. Я сказал ему, что я не хочу спорить или задавать
глупые вопросы, но если я соглашусь с мыслью, что можно
терять свое тело, то я потеряю свою рациональность. Он сказал,
что я преувеличиваю, как обычно, и что я теперь не теряю
и не потеряю ничего из-за маленького дымка.
28 января 1964 года.
Я спрашивал дона Хуана, что он думает о том, чтобы дать
попробовать дымок кому-нибудь, кто захочет испытать такой
опыт. Он убежденно сказал, что дать дымок любому будет совершенно
то же самое, что и убить его, потому что им некому будет
руководить. Я попросил дона Хуана объяснить, что он имеет
в виду, он сказал, что я тут, живой и говорю с ним, потому
что он вернул меня назад. Он сохранил мое тело. Без него
я бы никогда не проснулся.
- Как ты сохранил мое тело, дон Хуан?
- Ты узнаешь об этом позднее, но ты должен научиться все
это самостоятельно. Вот почему я хочу, чтобы ты научился
как можно большему, пока я с тобой. Ты потерял достаточно
много времени, задавая мне глупые вопросы о чепухе. Но может
быть, это и не твое призвание: научиться всему о маленьком
дымке.
- Ну, а что же я тогда буду делать?
- Позволь дымку обучать тебя столькому, сколькому ты сможешь
научиться.
- Разве дымок тоже учит?
- Конечно, он учит.
- Он учит также, как мескалито?
- Нет, он не такой учитель, как мескалито. Он не показывает
тех же вещей.
- Но чему же тогда учит дымок?
- Он показывает, как обращаться с его силой и научиться
принимать его так часто, как только сможешь.
- Твой о_л_л_и очень пугающий, дон Хуан. Это не было похоже
ни на что из того, что я испытывал ранее. Я думал, что я
сошел с ума.
По какой-то причине это была самая упорная мысль, которая
приходила мне в голову. Я воспринимал все с точки зрения
человека испытавшего и другие галлюциногенные опыты, с которыми
можно сравнивать, и единственное, что мне приходило в голову,
что с маленьким дымком теряешь рассудок.
Дон Хуан рассеивал мои опасения, говоря, что то, что я чувствовал,
было его невообразимой силой. И для того, чтобы управлять
этой силой, сказал он, следует вести сильную жизнь. Идея
сильной жизни включает в себя не только подготовительный
период, но и отношение человека ко всем тем вещам после
того, как он испытал первый опыт. Он сказал, что дымок так
силен, что человек может равняться с ним только стойкостью.
Иначе его жизнь будет разбита на куски.
Я спросил его, имеет ли дымок одинаковое воздействие на
каждого. Он сказал, что дымок производит трансформацию,
но не в каждом.
- Тогда какова же особая причина, что дымок произвел особую
трансформацию во мне?
- Это, я думаю, очень глупый вопрос. Ты послушно следовал
по всем требуемым ступенькам. Нет никакого чуда в том, что
дымок трансформировал тебя.
Я еще раз попросил его рассказать о том, как я выглядел.
Я хотел узнать о том, как я выглядел, так как мысль о бестелесном
существе, которую он во мне поселил, была, понятно, невыносимой.
Он сказал, что, по правде говоря, он боялся смотреть на
меня. Он ощущал то же самое, что должен был чувствовать
его бенефактор, когда дон Хуан курил первый раз.
- Почему ты так боялся? Я был таким страшным? - спросил
я.
- Я никогда не видел раньше никого курящим.
- Ты не видел, как курил твой бенефактор?
- Нет.
- Ты даже никогда не видел себя самого?
- Как бы я мог?
- Ты бы мог курить перед зеркалом.
Он не ответил, а уставился на меня и потряс головой. Я опять
спросил его, возможно ли смотреть в зеркало. Он сказал,
что это было бы возможно, хотя и бесполезно, так как, пожалуй,
умрешь от испуга, если не от чего-нибудь еще.
Я спросил:
- Тогда, значит, выглядишь устрашающе?
- Всю свою жизнь я гадал об этом, - сказал он, - и все же
я не спрашивал и не глядел в зеркало, я даже не думал об
этом.
- Но как же я тогда смогу узнать?
- Тебе надо будет ждать, так как я ждал, пока ты не передашь
дымок кому-нибудь еще; конечно, если ты когда-нибудь освоишь
его. Тогда ты увидишь, как при этом выглядит человек. Таково
правило.
- Что будет, если я буду курить перед фотокамерой и сделаю
снимок самого себя?
- Я не знаю. Вероятно, дымок обратится против тебя. Но мне
кажется, ты находишь его столь безобидным, что считаешь,
что с ним можно играть.
Я сказал ему, что я не собираюсь играть, но ранее он говорил
мне, что дымок не требует определенных шагов и, я думаю,
не будет вреда в том, чтобы хотеть узнать, как ты выглядишь.
Он поправил меня, сказав, что он имел в виду отсутствие
необходимости в определенном порядке действий с дымком в
отличие от действий с "травой дьявола"; все, что
требуется с дымком, - сказал он, - так это правильное отношение.
С этой точки зрения следует быть точным в соблюдении правил.
Он привел мне пример, объяснив, что не имеет значения, какая
из составных частей курительной смеси собрана первая, если
количество соблюдено правильно. Я спросил, будет ли какой-нибудь
вред, если я расскажу другим о том, что я испытал. Он ответил,
что есть два секрета, которые не должны раскрываться: как
приготовить курительную смесь и как возвращаться. Все остальное,
относящееся к этому предмету, не представляет важности.
8
Моя последняя встреча с мескалито была серией из четырех
сессий, которая заняла четыре дня подряд. Дон Хуан назвал
эту длинную сессию м_и_т_о_т_.
Это была пейотная церемония для пейтлерос и учеников. Там
было четыре старика, примерно в возрасте дона Хуана, один
из которых был руководителем, и пятеро молодых людей, включая
меня. Церемония имела место в штате чиъ уаъ уа в мексике
вблизи границы с техасом. Она заключалась в пении и приеме
пейота ночами. Днем женщины, которые находились за пределами
места церемонии, снабжали каждого мужчину водой, и лишь
символическое количество пищи съедалось каждый день.
Суббота, 12 сентября 1964 года.
В течение первой ночи церемонии, 3 сентября, я съел восемь
батончиков пейота. Они не оказали на меня воздействия, или
же, если и оказали, то оно было очень слабым. Всю ночь я
держал глаза закрытыми - так мне было легче. Я не заснул
и не устал. К самому концу сессии пение стало необычайным.
На короткий момент я почувствовал подъем и хотел плакать,
но когда песня окончилась, чувство исчезло.
Мы все поднялись и вышли наружу. Женщины дали нам воды,
некоторые полоскали ею горло, другие пили. Мужчины не разговаривали
совершенно, но женщины болтали и смеялись весь день. Ритуальная
пища была роздана в полдень. Это были поджаренные зерна.
На заходе солнца 4-го сентября началась вторая сессия. Ведущий
спел свою пейотную песню, и цикл пения и принятия пейота
начался опять. Он закончился утром, когда каждый пел свою
пейотную песню в унисон с другими.
Когда я вышел, я не заметил такого большого количества женщин,
как в предыдущий день. Кто-то дал мне воды, но меня больше
не интересовало то, что меня окружало. Я также съел восемь
батончиков, но эффект был уже иной. Должно быть, шло уже
к концу сессии, когда пение сильно ускорилось, и все пели
одновременно. Я ощутил, что кто-то или что-то снаружи дома
хочет войти. Я не мог сказать, было ли пение для того, чтобы
"помешать ему" ворваться или же для того, что
"заманить его" внутрь.
Я был единственным, кто не имел песни. Все, казалось, поглядывали
на меня вопросительно, особенно молодежь. Меня это раздражало,
и я закрыл глаза. Тогда я почувствовал, что могу много лучше
воспринимать все происходящее с закрытыми глазами. Эта мысль
захватила мое внимание полностью. Я закрыл глаза и увидел
людей перед собой. Я открыл глаза - и картина не изменилась.
Окружающее было для меня совершенно одинаковым, были ли
мои глаза открыты или закрыты.
Внезапно все исчезло или стерлось; и на этом месте возникла
человекоподобная фигура мескалито, которую я видел двумя
годами раньше. Он сидел поодаль, в профиль ко мне. Я не
отрываясь смотрел на него, но он на меня не взглянул и ни
разу даже не повернулся.
Я считал, что делаю что-то неправильно, что-то, что держит
его в стороне. Я поднялся и подошел к нему, чтобы спросить
его об этом, но движение рассеяло картину. Она начала таять,
и на нее стали накладываться фигуры людей, с которыми я
находился. Снова я услышал громкое исступленное пение.
Я пошел в соседние кусты и немного прошелся. Все предметы
выделялись очень ясно. Я отметил, что могу видеть в темноте,
но на этот раз это для меня имело очень мало значения. Важным
был вопрос, почему мескалито избегает меня?
Я возвратился, чтобы присоединиться к группе, но когда я
собирался войти в дом, я услышал погромыхивание и почувствовал
сотрясение. Земля тряслась. Это был тот же самый звук, который
я слышал в пейотной долине два года назад.
Я снова побежал в кусты. Я знал, что мескалито здесь и собирался
найти его. Но его там не было. Я прождал до утра и присоединился
к остальным как раз перед концом сессии.
Обычная процедура повторилась и на третий день. Я не устал,
но после обеда я спал.
Вечером, в субботу, 5-го сентября, старик запел свою песню,
чтобы начать цикл заново. За эту сессию я разжевал только
один батончик и не прислушивался ни к одной из песен, и
не уделял внимания ничему из происходящего. С самого первого
момента все мое существо было сконцентрировано на одной
точке. Я знал, что отсутствует что-то ужасно важное для
моего благополучия. Пока люди пели, я громким голосом попросил
мескалито научить меня песне. Мои просьбы смешались с громким
пением людей. Тотчас же я в своих ушах услышал песню. Я
повернулся, сел спиной к остальной группе и слушал. Я слышал
слова и мотив опять и опять. И я посторял их, пока не выучил
песню. Это была длинная песня на испанском языке. Затем
я несколько раз пропел ее группе, а вскоре после этого новая
песня послышалась мне в ушах. К утру я пропел обе песни
бесчисленное количество раз. Я чувствовал себя обновленным,
окрепшим.
Посл того, как нам была дана вода, дон Хуан дал мне мешок,
и все мы пошли в холмы... Это был длинный изматывающий путь
на низкое плоскогорье... Там я увидел несколько растений
пейота. Но по какой-то причине я не хотел смотреть на них.
После того, как мы пересекли плоскогорье, наша группа разбилась.
Мы с доном Хуаном пошли назад, собирая батончики пейота
точно так же, как в прошлый раз, когда я помогал ему. Мы
вернулись к концу дня. Вечером ведущий открыл цикл опять.
Никто не сказал ни единого слова, но я совершенно твердо
знал, что это последняя встреча... На этот раз старик спел
новую песню. Сетка со свежими батончиками пейота пошла по
кругу. Это был первый раз, когда я попробовал свежий батончик.
Он был сочным, но жевать его было трудно. Он напоминал твердый
зеленый фрукт, и был острее и более горьким, чем сухие батончики.
Лично я нашел свежий пейот бесконечно более живым.
Я съел 14 батончиков. Я тщательно жевал их. Последний я
не закончил жевать, потому что услышал знакомое погромыхивание,
которое отмечало присутствие мескалито. Все исступленно
запели, и я знал, что дон Хуан и все остальные действительно
услышали этот шум. Я отказывался думать, что их реакция
была ответом на знак, поданый одним из них, просто для того,
чтобы обмануть меня.
В этот момент я чувствовал, что огромная волна мудрости
поглощает меня. Предложения, с которыми я играл в течение
трех лет, уступили место определенности. Мне потребовалось
три года для того, чтобы понять, что, что бы там ни содержалось
в кактусе, оно ничего общего не имеет лично со мной, с возможностью
существовать самому по себе, на просторе, я узнал это тогда.
Я лихорадочно пел до тех пор, пока уже не смог произносить
слова. Я чувствовал, как будто мои песни были внутри моего
тела и сотрясали меня непроизвольно; мне нужно было выйти
и найти мескалито, или же я взорвусь. Я пошел в сторону
пейотного поля. Я продолжал петь свою песню. Я знал, что
они индивидуально мои - неоспоримое доказательство моей
единственности. Я ощущал каждый из своих шагов. Они отдавались
от земли эхом; их эхо продуцировало неописуемую эйфорию
от существования человеком.
Каждое из растений пейота на поле сияло голубоватым мерцающим
светом. Одно растение светилось очень ярко. Я сел перед
ним и спел свою песню. Когда я пел, из растения вышел мескалито:
та же самая человекоподобная фигура, которую я видел раньше.
Он посмотрел на меня.
С большим (для человека моего темперамента) выражением я
пропел ему мои песни. Были еще звуки флейт или ветра, знакомые
музыкальные колебания. Он, казалось, сказал также, как и
два года назад:
"Что ты хочешь?"
Я говорил очень громко. Я сказал, что знаю, что в моей жизни
и в моих поступках чего-то не хватает, но я не могу обнаружить,
что это такое. Я просил его сказать мне, что со мной не
так, а также просил его сказать мне свое имя, чтобы я мог
позвать его, когда буду нуждаться в нем.
Он взглянул на меня, удлинил свой рот, как тромбон, пока
тот не достиг моего уха и сказал мне свое имя.
Внезапно я увидел своего собственного отца, стоящего посреди
пейотного поля, но поле исчезло и сцена переместилась в
мой старый дом, дом моего детства. Мы с отцом стояли у фигового
дерева. Я обнял своего отца и поспешно стал ему говорить
о том, чего я никогда не мог сказать ему. Каждая из моих
мыслей была цельной, законченно и уместной. Было так, как
будто у нас действительно не было времени, и нам нужно было
сказать все сразу.
Я говорил ему потрясающие вещи о моих чувствах по отношению
к нему, то есть, что при обычных обстоятельствах я никогда
не смог бы произнести вслух.
Мой отец не говорил, он просто слушал, а затем был утянут
куда-то прочь. Я снова был один и плакал от раскаяния и
печали.
Я шел через пейотное поле, называя имя, которому научил
меня мескалито. Что-то выделилось из странного звездного
света из растения пейота. Это был длинный сияющий объект
- палка света величиной с человека. На момент он осветил
все поле интенсивным желтоватым или цвета амбры светом,
затем он ощарил все небо наверху, создав грандиозное волшебное
зрелище. Я думал, что ослепну, если буду продолжать смотреть.
Я закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях.
У меня было ясное знание, что мескалито велит мне съесть
еще один батончик пейота. Я подумал: "я не смогу этого
сделать, так как у меня нет ножа, чтобы его срезать".
- "Съешь его прямо с земли", - сказал он мне тем
же странным способом. Я лег на живот и нашел верхушку растения.
Оно наполнило каждый уголок моего тела теплотой и прямотой.
Все было живым. Все имело существование и сложные детали,
и в то же время было таким простым. Я был повсюду, я мог
видеть вверху и внизу, и вокруг себя в отдно и то же время.
Это особенное чувство длилось довольно долго, чтобы я мог
его осознать. Затем оно сменилось на давящий страх, страх,
который навалился на меня внезапно, но овладел мной как-то
быстро. Сначала мой чудесный мир тишины был разбит звуками,
но мне не было до этого дела. Затем звуки стали громче и
непрерывными, как если бы они надвигались на меня. И постепенно
я потерял чувство плавания в мире недифференцированном,
безразличном и прекрасном. Эти звуки стали гигантскими шагами.
Что-то громадное дышало и ходило вокруг меня. Я считал,
что оно охотится за мной. Я побежал и спрятался под валун
и попытался оттуда определить, что преследует меня. В один
из моментов я выполз из своего убежища, чтобы взглянуть,
и кто бы ни был мой преследователь, но он не бросился на
меня.
Он был подобен гигантскому широкому слизню, и он упал на
меня. Я думал, что его вес раздавит меня, но обнаружил себя
в какой-то выбоине или пещере. Я видел, что слизень не покрыл
всей поверхности земли вокруг меня. Под валуном остался
кусочек свободной почвы. Я начал заползать туда. Я видел
огромные капли жидкости, капающие со слизня. Я знал, что
он "секретирует" пищеварительную кислоту, чтобы
растворить меня. Капля упала на мою руку, я пытался стереть
кислоту землей и прикладывал к руке слюну, продолжая закапываться.
В один из моментов я почти начал испаряться.
Меня вытаскивали к свету. Я думал, что слизень растворил
меня. Я смутно заметил свет, который становился все ярче.
Он вырывался из земли, пока, наконец, не выпрямился в то,
в чем я узнал солнце, выходящее из-за горизонта. Медленно
я начал восстанавливать свои обычные чувственные процессы.
Я лег на живот, положив подбородок на сложенную руку. Растение
пейота передо мной опять начало светиться, и прежде, чем
я успел повести глазами, снова вырвался длинный свет. Он
навис надо мной. Я сел. Свет прикоснулся ко всему моему
телу спокойной силой, а затем скатался и скрылся из виду.
Я бежал всю дорогу к тому месту, где были мужчины, которых
я сотавил. Все мы вернулись в город. Мы с доном Хуаном еще
один день оставались у дона роберто - пейотного ведущего.
Все время, пока мы там были, я проспал. Когда мы собрались
уезжать, молодые люди, которые приняли участие в пейотных
сессиях, подошли ко мне. Один за другим они обнимали меня
и застенчиво смеялись. Каждый из них представился. Я проговорил
с ними часы обо всем, кроме пейотных встреч.
Дон Хуан сказал, что время ехать. Молодые люди снова обняли
меня. "приезжай", - сказал один из них. "мы
уже ждем тебя", - добавил другой. Я собирался медленно,
стараясь увидеть стариков, но никого из них там не было.
10 сентября 1964 года.
Рассказывая дону Хуану о пережитом, я всегда придерживался
последовательности, насколько мог, шаг за шагом. Сегодня
я рассказал ему детали своей последней встречи с мескалито.
Он внимательно слушал рассказ до того места, где мескалито
назвал свое имя. Тут дон Хуан прервал меня.
- Теперь ты на собственном пути, - сказал он, - защитник
принял тебя. С этого момента я буду очень малой помощью
для тебя. Тебе больше не надо ничего мне рассказывать о
своих отношениях с ним. Ты теперь знаешь его имя, и ни его
имя, ни его с тобой дела никогда не должны открываться ни
одному живому.
Я настаивал на том, что хочу рассказать ему все детали испытанного
мной, потому что для меня это не имеет смысла. Я сказал,
что мне нужна его помощь, чтобы перевести то, что я видел.
Он сказал, что я могу делать это и сам, что для меня было
бы лучше думать самому. Я сказал, что мне интересно узнать
его мнение, потому что мне понадобится слишком много времени,
чтобы понять это самому, и я не знаю, с чего начать.
Я сказал:
- Возьми песни, например. Что они значат?
- Только ты можешь это решить, - сказал он. - откуда я могу
знать, что они значат. Один защитник может тебе сказать
это, так же, как только он мог научить тебя своим песням.
Если бы я взялся объяснять тебе, что они означают, то это
было бы то же самое, что ты выучил бы чьи-то чужие песни.
- Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?
- Можно сказать, что тот, кто поет чужие песни, - просто
слушает певцов, поющих песни защитников. Лищь песни с душой
- его песни и научены им. Остальные - это копии песен других
людей. Иногда люди бывают так обманчивы. Они поют чужие
песни, даже не зная, о чем говорится в этих песнях. Я сказал,
что хотел узнать, для чего поются песни. Он сказал, что
те песни, которые я узнал, служат для вызова защитника,
и что я всегда должен пользоваться ими вместе с именем,
чтобы позвать его. Позднее мескалито, вероятно, скажет мне
другие песни для других целей, - сказал дон Хуан.
Затем я спросил его, считает ли он, что защитник полностью
принял меня. Он рассмеялся, как если бы мой вопрос был глупым.
Он сказал, что защитник принял меня и подтвердил это, чтобы
я понял, дважды показавшись мне как свет... Казалось, на
дона Хуана произвело большое впечатление, что я увидел его
свет дважды. Он подчеркнул этот аспект моей встречи с мескалито.
Я сказал ему, что не понимаю, как это можно быть принятым
мескалито и в то же самое время быть напуганным им.
Очень долгое время он не отвечал. Казалось, он был в замешательстве.
Наконец, он сказал:
- Это так ясно. То, что он хотел сказать, так ясно, что
я не могу понять, как это непонятно тебе.
- Все вообще еще непонятно мне, дон Хуан.
- Нужно время, чтобы действительно увидеть, что мескалито
имеет в виду. Ты должен думать об его уроках, пока они не
станут для тебя ясными.
11 сентября 1964 года.
Снова я настаивал на том, чтобы дон Хуан перевел мне мои
зрительные видения. Некоторое время он отказывался. Затем
он заговорил так, как будто мы уже вели разговор о мескалито.
- Ты видишь, как глупо спращивать, если он подобен лицу,
с которым можно разговаривать? - сказал дон Хуан. - он не
похож ни на что из того, что ты уже видел: он как человек,
но в то же время не совсем похож на человека. Это трудно
объяснить людям, которые о нем не знают ничего и хотят сразу
узнать о нем все. И потом его уроки столь же волшебны, как
и он сам. Насколько я знаю, ни один человек не может предсказать
его поступки. Ты задаешь ему вопрос и он показывает тебе
путь, но он не говорит тебе о нем, как ты и я говорим друг
с другом.
Понимаешь теперь ты, что он делает?
- Я не думаю, что у меня есть затруднения в том, чтобы понять
это. Чего я не могу понять, так это то, что это значит.
- Ты просил его сказать тебе, что с тобой не так, и он дал
тебе полную картину. Здесь не может быть ошибок. Ты не можешь
говорить, что ты не понимаешь. Это не был разговор - и все
же это был он. Затем ты задал ему другой вопрос, и он ответил
тебе тем же самым способом. Относительно того, что он имел
в виду, я не уверен, что понимаю это, так как ты предпочел
не говорить мне, какой вопрос ты ему задал.
Я очень тщательно повторил вопросы, которые, как я помнил,
я задавал: "поступаю ли я так, как надо? На правильном
ли я пути? Что мне делать со своей жизнью?" дон Хуан
сказал, что вопросы, которые я задал, были только словами.
Лучше не произносить вопросы, а задавать их изнутри. Он
сказал, что защитник имел в виду дать мне урок, а не отпугнуть
меня, поэтому он показал себя как свет дважды. Я сказал,
что все еще не понимаю, зачем мескалито терроризировал меня,
если он меня принял. Я напомнил дону Хуану, что согласно
его утверждению, быть принятым мескалито означает, что его
форма бывает постоянной и не изменяется на кошмар. Дон Хуан
рассмеялся надо мной снова и сказал, что если я буду думать
о вопросе, который был у меня в сердце, когда я разговаривал
с мескалито, то я сам пойму урок.
Думать о вопросе, который я имел "в сердце", было
трудной проблемой. Я сказал дону Хуану, что у меня в голове
было много чего. Когдя я спросил, на правильном ли я пути,
то я имел в виду: стою ли я одной ногой в том или в этом
мире. Какой из этих миров правильный. Какой курс должна
взять моя жизнь.
Дон Хуан выслушал мои объяснения и заключил, что у меня
нет ясного представления о мире и что мне защитник дал прекрасный
и ясный урок. Он сказал:
- Ты думаешь, что для тебя здесь имеется два мира, два пути.
Но тут есть лишь один. Защитник показал тебе это с невероятной
ясностью. Единственный для тебя доступный мир - это мир
людей. И этот мир ты не можешь по выбору покинуть. Ты человек.
Защитник показал тебе мир счастья, где нет разницы между
предметами, потому что там некому спрашивать о различиях.
Но это не мир людей. Защитник вытряхнул тебя оттуда и показал,
как борется и думает человек. Это мир людей. И быть человеком
- это значит быть связанным с этим миром. Ты имеешь глупость
считать, что живешь в двух мирах, но это только твоя глупость.
Кроме одного единственного, нет никакого другого мира для
нас. Мы люди и должны следовать миру людей удовлетворенно.
Я считаю, что таков был урок.
9
Дон Хуан, казалось, хотел, чтобы я работал с "травой
дьявола" как можно больше. Эта позиция не соответствовала
его органической неприязни к этой силе. Он объяснил это
тем, что приближается время, когда мне надо будет опять
курить, и к этому времени следует получить более ясное знание
о силе "травы дьявола".
Он неоднократно предлагал мне по крайней мере испытать "траву
дьявола" еще одним колдовством с ящерицами.
Я долгое время играл с этой мыслью. Спешка дона Хуана драматически
увеличивалась, пока я не почувствовал себя обязанным выполнить
его требование. И однажды я принял решение поколдовать о
некоторых украденных вещах.
Понедельник, 28 декабря 1964 года.
В субботу, 19 декабря, я срезал корень дурмана. Я подождал,
пока не стало довольно темно, чтобы исполнить свои танцы
вокруг растения. За ночь и приготовил экстракт корня и в
воскресенье, примерно в 16 часов утра, я пришел к месту
своего растения. Я сел перед ним. Я вновь перечитал записи
и сообразил, что тут мне не нужно размалывать семена. Каким-то
образом, простое нахождение перед растением давало мне чувство
редкой эмоциональной устойчивости, ясности мысли или же
силы концентрироваться на своих поступках, чего я обычно
совсем лишен.
Я последовал в точности всем инструкциям, так рассчитывая
свое время, чтобы паста и корень были готовы к концу дня.
В 5 часов я был занят ловлей пары ящериц. В течение полутора
часов я перепробовал все способы, какие только мог придумать,
но всюду потерпел неудачу.
Я сидел перед кустом дурмана, стараясь придумать эффективный
способ достижения своей цели, когда внезапно я вспомнил,
что дон Хуан сказал, что с ящерицами надо поговорить.
Сначала я был не "в своей тарелке", разговаривая
с ящерицами. Это было все равно, что чувствовать себя неудобно,
выступая перед аудиторией. Однако, чувство это скоро прошло,
и я продолжал говорить. Было почти темно. Я поднял камень.
Под ним была ящерица. Она казалась застывшей. Я поднял ее.
И тут же я увидел, что под камнем была другая ящерица, тоже
застывшая. Она даже не вырывалась.
Зашивание рта и век было очень трудной работой. Я заметил,
что дон Хуан поселил в мои поступки чувство необходимости.
Его позиция была такова, что когда человек начинает поступок,
то уже нет возможности остановиться. Однако, если бы я захотел
остановиться, то не было бы ничего, что могло бы мне в этом
помешать. Может быть, я не хотел останавливаться. Я отпустил
одну ящерицу, и она побежала в северо-восточном направлении
- знак хорошего, но трудного колдовства. Я привязал другую
ящерицу к своему плечу и смазал виски так, как было предписано.
Ящерица была неподвижна. На секунду я подумал, что она умерла,
а дон Хуан ничего мне не говорил о том, что надо делать,
если такое случится. Но она была живой, только онемевшей.
Я выпил снадобье и немного подождал. Я не чувствовал ничего
необычного. Я начал растирать пасту у себя на висках. Я
наложил ее 25 раз. Затем, совершенно механически, как во
сне, я несколько раз помазал ею свой лоб. Я понял свою ошибку
и поспешно стер пасту. На лбу у меня выступила испарина,
меня лихорадило. Необъятное отчаяние охватило меня, потому
что дон Хуан усиленно советовал мне не наносить пасту на
лоб. Страх сменился чувством абсолютного одиночества, чувством
обреченности. Я был тут брошен сам по себе.
Если со мной случится какое-либо несчастье, то тут нет никого,
кто мог бы помочь мне. Я хотел убежать. Я чувствовал тревожную
нерешительность, что я не знаю, что мне делать. Поток мыслей
хлынул мне в голову, сменяясь с необычайной быстротой. Я
заметил, что это довольно странные мысли, то есть они казались
странными, потому что возникали иначе, чем обычные мысли.
Я знаком с тем, как я думаю. Мои мысли имеют определенный
порядок, который присущ именно мне и любое отклонение заметно.
Одна из чужих мыслей была о высказывании, сделанном неким
автором. Она была, как я смутно помню, как голос или как
будто кто-то сзади меня произнес ее. Это случилось так быстро,
что я испугался. Я притих, чтобы осмыслить ее, но она сменилась
на обычные мысли. Я был уверен, что я читал это высказывание,
но я не был уверен, кто был его автором. Внезапно я понял,
что это был альфред кребер. Тогда другая чужая мысль возникла
и "сказала", что это был не кребер, а жорж симмель.
Я настаивал на том, что это был кребер, и следующее, что
я знаю, что я был в гуще спора с самим собой. Я забыл о
своем чувстве обреченности.
Мои веки были тяжелыми, как если бы я принял снотворного.
Хотя я никогда никакого снотворного не принимал, но именно
такое сравнение пришло мне в голову. Я засыпал. Я хотел
пойти к своей машине и забраться в нее, но не мог двинуться.
Потом, совсем неожиданно, я проснулся. Или вернее, я ясно
почувствовал, что проснулся. Моей первой мыслью было, сколько
сейчас времени. Я огляделся. Я не был перед растением дурмана.
Спокойно я воспринял тот факт, что я испытываю еще раз опыт
колдовства. Было 12 часов 35 минут. Судя по часам над моей
головой, я знал, что это полдень. Я увидел молодого человека,
несущего папку бумаг. Я чуть не касался его. Я видел пульсирующую
у него на шее вену и слышал биение его сердца. Я углубился
в то, что я видел и не придавал в это время внимания качеству
своих мыслей. Затем я услышал голос, описывающий сцену,
говоря мне прямо в ухо, я понял, что этот голос был чужим
в моем мозгу.
Я был так поглощен слушанием, что сцена потеряла для меня
свой зрительный интерес. Я слышал голос у своего уха, над
моим правым плечом. Он практически создавал сцену, описывая
ее... Но он слушался моей воли, потому что я в любой момент
мог остановить его и обследовать детали того, о чем он говорил
во время моего бездеятельного слушания. Я "видел-слышал"
всю последовательность действий молодого человека. Голос
продолжал описывать их в малейших деталях, но каким-то образом,
действия были неважны. Сам голосок был необычайным явлением.
Трижды я пытался повернуться, чтобы посмотреть, кто там
говорит. Я пытался повернуть голову направо или же просто
неожиданно крутнуться назад, чтобы увидеть, есть ли там
кто-нибудь. Но каждый раз, когда я это делал, мое видение
становилось расплывчатым. Я подумал: "причина того,
что я не могу повернуться, заключается в том факте, что
я не нахожусь в царстве обычной реальности",
- и эта мысль была моей собственной.
С этого момента я сконцентрировал свое внимание на одном
лишь голосе. Он, казалось, исходил у меня из плеча. Он был
совершенно ясен, хотя и был тоненьким голоском. Однако,
это не был голос ребенка и не фальцет, а миниатюрный мужской
голос. Я заключил, что говорит он на английском языке. Когда
бы я ни пытался намеренно поймать этот голос, он затихал
тут же или становился неясным. И сцена мутнела. Я подумал
о сравнении. Голос был вроде картины, созданной частичками
пыли на ресницах или же кровяными сосудами на глазу, червеобразная
форма, которую можно видеть до тех пор, пока не смотришь
на нее прямо. Но в ту же секунду, когда пытаешься взглянуть
на нее, она ускользает из поля зрения вместе с движением
глазного яблока.
Я полностью потерял интерес к действию. По мере того, как
я слущал, голос стал более сложным. То, что я считал голосом,
было более похоже на то, как если бы кто-то нашептывал мысли
мне в ухо. Но это неточно. Что-то д у м а л о за меня. Мысли
были вне меня. Я знал, что это так, потому что я мог иметь
свои собственные мысли и мысли "другого" в одно
и то же время.
В один из моментов голос создал сцены о молодом человеке,
не имевшие ничего общего с моим первоначальным вопросом
о потерянных предметах. Молодой человек выполнял очень сложные
действия. Действия снова приобрели для меня значение, и
я больше не уделил внимания голосу. Я начал терять терпение
и хотел остановиться. "как мне остановить это?"
- подумал я. Голос в моем ухе сказал, что мне надо для этого
вернуться в каньон. Я спросил, как это сделать, голос ответил,
что мне надо думать о своем растении.
Я подумал о моем растении. Обычно я сидел перед ним. Я делал
это настолько часто, что для меня не представляло никакого
труда визуализировать его. Я считал, что то, как я его в
этот момент увидел, было еще одной галлюцинацией, но голос
сказал мне, что я вернулся.
Я стал вслушиваться. Была только тишина. Растение дурмана
передо мной казалось таким же реальным, как и все, что я
только что видел, но я мог тронуть его, мог двигаться вокруг
него.
Я встал и пошел к машине. Усилие утомило меня. В ушах звенело.
Что-то соскользнуло мне на грудь. Это была ящерица. Я вспомнил
наставление дона Хуана о том, чтобы отпустить ее. Я вернулся
к своему растению и отвязал ящерицу. Я не хотел даже смотреть,
была она мертвой или живой. Я разбил глиняный горшок с пастой
и набросал на него ногой земли. Потом я забрался в свою
машину и заснул.
|
