ОТДЕЛЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
ВВЕДЕНИЕ
Десять лет назад мне посчастливилось встретиться в западной
Мексике с одним индейцем из племени яки. Я назвал его "дон
Хуан". В испанском языке д_о_н - это обращение, выражающее
уважение.
Мое знакомство с доном Хуаном состоялось при следующих обстоятельствах.
Я сидел с Биллом, своим другом, в автобусном депо пограничного
городка в аризоне. Мы были очень спокойны. Во второй половине
дня летняя жара казалась за плечо.
- Вон человек, о котором я тебе рассказывал, - сказал он
тихим голосом.
Он значительно кивнул в сторону входа. Старик только что
вошел в помещение.
- Что ты мне рассказывал о нем? - спросил я.
- Это тот самый индеец, который знает о пейоте, помнишь?
- я вспомнил, как мы с Биллом как-то проездили весь день
на машине, разыскивая дом "эксцентричного индейца",
который жил в том районе. Мы не нашли его дом, и у меня
возникло ощущение, что индейцы, которых мы спрашивали о
нем, намеренно давали нам неверное направление. Билл сказал,
что человек этот был "травник" (человек, собирающий
и продающий лекарственные растения) и что он очень много
знает о галлюциногенном кактусе - пейоте. Он сказал также,
что мне стоило бы встретиться с ним. Билл был моим гидом
по этим местам в то время, когда я собирал различные сведения
о лекарственных травах, используемых индейцами.
Билл поднялся и подошел к человеку поздороваться. Индеец
был среднего роста. Его волосы были седыми и короткими и
немного нависали над ушами, подчеркивая округлость головы.
Он был очень темным. Глубокие морщины на лице придавали
ему вид глубокого старца, однако его тело, казалось, было
сильным и собранным. Я с минуту наблюдал за ним. Он передвигался
с легкостью, которую я считал бы невозможной для старика.
Билл сделал мне знак подойти к ним.
- Он хороший парень, - сказал мне Билл, - но я не могу понимать
его. Его испанский, по-моему, исковеркан и полон сельских
разговорных выражений.
Старик глянул на Билла и улыбнулся. А Билл, который знал
по-испаски лишь несколько слов, произнес на этом языке какую-то
абсурдную фразу. Он посмотрел на меня, как бы спрашивая,
имеет ли эта фраза какой-нибудь смысл, но я не знал, что
он хотел сказать; тогда он смущенно улыбнулся и отошел.
Старик взглянул на меня и начал смеяться. Я объяснил ему,
что мой друг иногда забывает, что он не говорит по-испански.
- Я думаю также, что он забыл представить нас друг другу,
- сказал я и назвал свое имя.
- А я, Хуан матус, к вашим услугам, - сказал он.
Мы пожали друг другу руки и некоторое время молчали. Я нарушил
молчание и рассказал о стоящей передо мной задаче. Я сказал
ему, что ищу любого рода информацию о растениях, особенно
о пейоте. Я некоторое время продолжал напористо говорить
и, хотя я был почти полным невеждой в этом вопросе, тем
не менее я сказал ему, что уже очень многое знаю о пейоте.
Я считал, что если я похвастаюсь своим знанием, то ему будет
интересно разговаривать со мной. Но он не сказал ничего.
Он терпеливо слушал. Затем он медленно кивнул и уставился
на меня: его глаза, казалось, светились своим собственным
светом. Я избегал его взгляда. Я чувствовал неудобство.
У меня была уверенность в тот момент, что он знает, что
я говорю чепуху.
- Заходи как-нибудь ко мне домой, - сказал он, наконец отведя
свои глаза от меня. - может быть мы сможем там поговорить
более легко.
Я не знал, что еще сказать. Я чувствовал неудобство. Через
некоторое время Билл возвратился в зал. Он понял мое неудобство
и ни слова не сказал. Некоторое время мы сидели в напряженном
молчании. Затем старик поднялся. Его автобус прибыл. Он
попрощался.
- Не очень хорошо пошло? - спросил Билл. - Да. Невыносимой.
Внезапно Билл наклонился ко мне и тронул меня - ты спрашивал
его о растениях?
- Да, спрашивал, но я думаю, что спросил не так.
- Я же говорил тебе, что он очень эксцентричен. Индейцы
в окрестностях знают его, но они никогда о нем не говорят.
А это уже кое-что.
- Все же он сказал, что я могу зайти к нему домой.
- Он надул тебя. Конечно, ты можешь зайти к нему домой,
но что это значит? Он никогда ничего тебе не скажет. Даже,
если ты попросишь его о чем-то, он замнется, как если б
ты был идиотом, несущим околесицу.
Билл убежденно говорил, что он встречал ранее людей такого
рода, которые производят впечатление очень знающих. На его
взгляд, сказал он, такие люди не стоят забот, так как рано
или поздно можно получить ту же информацию от кого-нибудь
еще, кто не строит из себя труднодоступного. Он сказал,
что у него нет ни времени, ни терпения, чтобы распутывать
туман стариков, и что, возможно, старик только делает вид,
что знает что-то о травах, тогда как в действительности
он знает не больше любого другого.
Билл продолжал говорить, но я не слушал. Мои мысли все еще
были заняты старым индейцем. Он знал, что я лгу. Я вспомнил
его глаза. Они действительно сияли.
Через пару месяцев я вернулся, чтобы навестить его, не столько
как студент антропологии, интересующийся лекарственными
растениями, сколько как человек с необъяснимым любопытством.
То, как он тогда взглянул на меня, было беспрецедентным
явлением в моей жизни. Я хотел знать, что скрывалось под
этим взглядом. Это стало для меня почти точкой преткновения.
Я размышлял об этом, и, чем дольше я думал, тем более необычным
мне это казалось.
Мы стали с доном Хуаном друзьями, и в течение года я навестил
его бесчисленное количество раз. Я нашел его манеры очень
уверенными, а его чувство юмора превосходным; но прежде
всего я чувствовал, что было скрытое содержание в его поступках,
содержание, которое являлось для меня совершенно невидимым.
Я чувствовал странное удовольствие в его присутствии, и,
в то же самое время, я испытывал странное неудобство. Одно
только его общество заставляло меня делать огромную переоценку
моих моделей поведения. Я был воспитан, пожалуй, как и любой
другой, принимать человека, как, в сущности своей, слабое
и подверженное ошибкам существо. В доне Хуане меня поражало
то, что он не производил впечатления слабого и беззащитного,
и простое нахождение рядом с ним рождало неблагоприятное
сравнение между его образом жизни и моим. Пожалуй, одним
из самых поразительных утверждений, которые он сделал в
этот период, касалось нашего врожденного различия. Перед
одним из моих визитов я чувствовал себя очень несчастно
из-за общего течения своей жизни и из-за ряда давящих личных
конфликтов, которые я имел. Когда я прибыл в его дом, я
чувствовал себя в плохом настроении и очень нервно.
Мы говорили о моем интересе к знанию, но, как обычно, мы
шли по двум разным дорогам. Я имел в виду академическое
знание, которое передает опыт, в то время как он говорил
о прямом знании мира.
- Знаешь ли ты что-нибудь об окружающем тебя мире? - спросил
он.
- Я знаю всякого рода вещи, - сказал я.
- Я имею в виду, ты когда-нибудь ощущаешь мир вокруг тебя?
- Я ощущаю в мире столько, сколько могу.
- Этого не достаточно. Ты должен чувствовать все, иначе
мир теряет свой смысл.
Я высказал классический довод, что мне не нужно пробовать
суп для того, чтобы узнать его рецепт, и не нужно подвергать
себя удару электротока для того, чтобы узнать об электричестве.
- Ты заставляешь это звучать глупо, - сказал он. - насколько
я вижу, ты хочешь цепляться за свои доводы, несмотря на
тот факт, что они ничего тебе не дают. Ты хочешь остаться
тем же самым даже ценой своего благополучия.
- Я не знаю, о чем ты говоришь.
- Я говорю о том факте, что ты не цельный. У тебя нет мира.
- это утверждение раздражило меня. Я почувствовал себя задетым.
Я подумал, что он недостаточно квалифицирован, чтобы судить
о моих поступках или о моей личности.
- Ты заражен проблемами, - сказал он, - почему?
- Я всего лишь человек, дон Хуан, - сказал я, как само собой
разумеющееся. Я сделал это утверждение с теми же интонациями,
которые делал мой отец, когда произносил его. Когда он говорил,
что он всего лишь человек, то он всегда подразумевал, что
он слаб и беззащитен, и его утверждение, также, как и все,
было полно безмерного чувства отчаяния.
Дон Хуан уставился на меня так же, как и тогда, когда мы
впервые встретились.
- Ты думаешь о себе слишком много, - сказал он и улыбнулся.
- а это дает тебе странную усталость, которая заставляет
тебя закрываться от окружающего мира и цепляться за свои
аргументы. Поэтому проблемы - это все, что у тебя есть.
Я всего лишь человек тоже, но не имею здесь в виду того,
что имеешь ты.
- Что ты имеешь в виду?
- Я избавился от своих проблем. Очень плохо, что жизнь так
коротка, что я не могу ухватиться за все вещи, за которые
мне понравилось бы схватиться. Но это не проблема. Это просто
сожаление.
Мне понравился тон его высказывания. В нем не было отчаяния
или жалости к самому себе.
В 1961 году, через год после нашей первой встречи, дон Хуан
открыл мне, что он обладает секретным знанием по лекарственным
травам. Он сказал мне, что является "брухо". Испанское
слово б_р_у_х_о можно перевести, как м_а_г_, з_н_а_х_а_р_ь_,
к_о_л_д_у_н_. С этого момента отношения между нами изменились.
Я стал его учеником, и в течение следующих четырех лет он
пытался учить меня тайнам магии. Об этом ученичестве я написал
книгу: "учение дона Хуана: путь знания индейцев племени
яки".
Наши разговоры проходили на испанском языке, и, благодаря
тому, что дон Хуан блестяще владел этим языком, я получил
детальные объяснения сложных значений его системы поверий.
Я называл эту сложную и хорошо систематизированную ветвь
знания магией, а его самого - магом, потому что именно такие
категории он сам использовал в неофициальном разговоре.
Однако, в контексте более серьезного освещения он использовал
термины "знание", чтоб обозначить магию, и "человек
знания", или "тот, кто знает", чтоб обознаяить
мага.
Для того, чтоб учить и передавать свое знание, дон Хуан
использовал три хорошо известных психотропных растения:
пейот lернорноru williамuеil; дурман dатurа inохiа и вид
грибов, относящийся к роду рsylоsеве.
Путем раздельного принятия внутрь каждого из этих галлюциногенов,
он продуцировал во мне, как своем ученике, некоторые любопытные
состояния нарушенного восприятия или измененного сознания,
которые я называл "состояние необычайной реальности".
Я использовал слово р_е_а_л_ь_н_о_с_т_ь_, потому что в системе
верований дона Хуана основным пунктом было то, что состояния
сознания, продуцируемые принятием любого из этих трех растений,
были не галлюцинациями, а цельными, хотя и необычными, аспектами
реальности повседневной жизни. Дон Хуан вел себя по отношению
к этим состояниям необычной реальности не так, как если
бы они не были раельны, но как к реальным.
Классифицировать эти растения, как галлюциногены, а состояния,
которые они продуцируют, как необычную реальность, было,
конечно, моим собственным изобретением. Дон Хуан понимал
и объяснял эти растения, как транспортные средства, которые
должны приводить и доставлять человека к неким безличным
силам, а состояние, которое они продуцируют, как "встречи",
которые маг должен иметь с этими силами для того, чтоб получить
над ними контроль.
Он называл пейот - "мескалито", и объяснил, что
он является добровольным учителем и защитником людей. Мескалито
учит тому, "как правильно жить". Пейот обычно
принимается на собрании магов, называемых "митоты",
где участники собираются с определенной целью получить урок
в том, как правильно жить.
Дон Хуан считал дурман и грибы силами другого рода. Он называл
их "олли" и сказал, что ими можно управлять; фактически,
маг получал свою силу, манипулируя олли. Из этих двух сил
дон Хуан предпочитал грибы. Он утверждал, что сила, содержащаяся
в грибах, была его личным олли, и он называл ее "дым"
или "дымок".
Процедура использования грибов у дона Хуана состояла в том,
чтобы дать им высохнуть в мельчайший порошок, пока они находятся
внутри небольшого кувшина. Он держал кувшин запечатанным
в течение года, затем смешивал получившийся порошок с пятью
другими сухими растениями и получал смесь для курения в
трубке.
Для того, чтобы стать человеком знания нужно "встретиться"
с олли как можно большее количество раз. Нужно стать "знакомым"
с олли. Эта задача состояла, конечно, в том, чтобы курить
галлюциногенную смесь очень часто. Процесс "курения"
заключался в проглатывании мелкого порошка, который не сгорал,
и вдыхания дыма других пяти растений, которые составляли
курительную смесь.
Дон Хуан объяснял глубокий эффект, который вызывали грибы
в способностях восприятия, как то, что "олли убирает
тело".
Метод учения дона Хуана требовал необычайных усилий со стороны
ученика. Фактически, необходимая степень участия и вовлеченности
была столь велика и напряженна, что к концу 1965 года я
вынужден был бросить ученичество. Теперь, когда прошло уже
5 лет с тех пор, я могу сказать, что в то время учение дона
Хуана начало представлять собой серьезную угрозу моей "идее
мира". Я стал терять уверенность, которую все мы имеем,
в том, что реальность повседневной жизни является чем-то
таким, что мы можем считать гарантированным и само собой
разумеющимся.
Во время ухода я был убежден в том, что мое решение окончательное;
я не хотел более видеть дона Хуана. Однако в апреле 1968
года я получил первую копию своей книги и почувствовал себя
обязанным показать ее ему. Я навестил его. Наша связь учитель
- ученик загадочно восстановилась, и я могу сказать, что
с того времени я начал второй цикл своего ученичества, очень
отличающийся от первого.
Мой страх не был столь острым, каким он был в прошлом. Общее
настроение учения дона Хуана было расслабленным. Он очень
много смеялся и смешил меня. Казалось, с его стороны было
сознательное намерение свести к минимуму общую серьезность.
Он шутил в действительно критические моменты этого второго
цикла и таким образом помог мне пройти такие опыты, которые
легко могли стать препятствием.
Его отправной точкой было то, что необходимо легкое и спокойное
расположение духа для того, чтобы усвоить напор и чужеродность
того знания, которому он меня учил.
- Причина того, что ты испугался и удрал, состоит в том,
что ты чувствовал себя чертовски важным, - сказал он, объясняя
мой предыдущий уход. - чувство собственной важности делает
человека тяжелым, неуклюжим и пустым (напрасным). Для того,
чтобы стать человеком знания, надо быть легким и текучим.
Особый интерес дона Хуана во втором цикле моего ученичества
состоял в том, чтобы научить меня "видеть". Очевидно,
в его системе знания была возможность провести семантическое
различие между "видеть" и "смотреть",
как между двумя различными способами восприятия. "Смотреть"
означало тот обычный способ, которым мы привыкли ощущать
мир, в то время как "видеть" заключало в себе
сложный процесс, путем которого человек знания мог непосредственно
воспринимать сущность вещей мира.
Для того, чтобы представить запутанность этого учебного
процесса в удобоваримой форме, я сжал длинные цепочки вопросов
и ответов и, таким образом, издал мои оригинальные полевые
записи. Однако я верю, что на этот раз мое изложение не
расходится со значением дона Хуана. Редакция была направлена
на то, чтоб мои записи текли, как течет разговор, чтоб они
имели то содержание, которое я желал; иначе говоря, я хотел
средствами репортажа передать читателю драматизм и направленность
полевой ситуации. Каждый из разделов, который я обозначал
главой, является сессией с доном Хуаном. Как правило, он
всегда заканчивал наш разговор на оборванной ноте; таким
образом драматический тон окончания каждой главы не мое
собственное литературное изобретение, это было свойственно
разговорной манере дона Хуана. По-видимому, это было аппаратом
для запоминания, который помогал мне удерживать драматический
характер и важность уроков.
Однако, для того, чтобы сделать мой репортаж понятным, необходимы
некоторые объяснения, поскольку ясность излагаемого материала
зависит от освещения ключевых концепций или ключевых единиц,
которые мне хотелось бы подчеркнуть. Этот выбор ударения
основан на моем интересе к общественным наукам. Весьма возможно,
что другой человек, с другим набором целей и ожиданий выделял
бы концепции полностью отличные от тех, которые выбрал я
сам.
В период второго цикла ученичества дон Хуан сделал упор
на том, чтобы убедить меня, что использование курительной
смеси являлось необходимым условием для "виденья".
Поэтому я должен курить ее как можно чаще.
- Только дым может дать тебе необходимую скорость для того,
чтобы уловить отблеск того текущего мира, - сказал он.
С помощью психотропной смеси он продуцировал во мне серии
состояний необычайной реальности. Основной чертой таких
состояний в отношении к тому, чем, казалось, занимался дон
Хуан, было состояние "неприложимости". То, что
я ощутил в этих состояниях измененного сознания, было невосприемлимым
и невозможным для истолкования средствами нашего повседневного
метода понимания мира. Другими словами, состояние неприложимости
влекло за собой исчезновение связности в моем мировоззрении.
Дон Хуан использовал это состояние неприложимости, или состояние
необычной реальности, для того, чтобы ввести серию предварительно
усвоенных новых "единиц значения". Единицами значения
были все отдельные элементы, характерные для того знания,
которому дон Хуан старался меня обучить. Я назвал их единицами
значения потому, что они были основным конгломератом сенсорных
данных и их объяснений, из которых конструировались более
сложные значения. Одним из примеров таких единиц значения
является способ, по которому понимается физиологический
эффект психотропной смеси. Она продуцирует онемение и потерю
двигательного контроля, что переводилось в системе дона
Хуана, как действие, выполняемое дымком, который в этом
случае назывался олли, для того, чтоб "убрать тело
участника".
Единицы значения были особым образом объединены вместе,
и каждая, созданная таким образом группа, являлась тем,
что я назвал "чувственная интерпретация". Очевидно,
что могло существовать бесконечное количество таких возможных
чувственных интерпретаций, существенных в магии, которые
маг должен научиться создавать. В нашей повседневной жизни
мы сталкиваемся с бесчисленным количеством чувственных интерпретаций,
связанных с этим. Простой пример, который мы более не используем,
как сознательную интерпретацию, - это структура, которую
мы называем "комната". Очевидно, что мы научились
истолковывать структуру "комната" в терминах комнаты;
таким образом, комната является чувственной интерпретацией,
потому что она требует, чтобы в тот момент, когда мы ее
называем, мы тем или иным образом осознавали бы все те элементы,
которые входят в это построение. Система чувственных интерпретаций
является, иными словами, процессом, при помощи которого
практикующий осознает все единицы значения, необходимые
для того, чтобы сделать заключения, выводы, предсказания
и т.п. Обо всех ситуациях, связанных с его активностью.
Под "практикующим" я подразумеваю участника, имеющего
адекватное знание обо всех или почти обо всех единицах значения,
входящих в его конкретную систему чувственных интерпретаций.
Дон Хуан был практикующим. То есть он был магом, который
знал все шаги своей магии.
Как практикующий, он попытался сделать свою систему чувственных
интерпретаций доступной для меня. Такая доступность в этом
случае была равносильна процессу десоциализации, в котором
прививались новые пути интерпретирования информации, получаемой
через органы чувств.
Я был "чужим", то есть тем, кто не имел способности
делать разумные и связанные интерпретации единиц значения,
относящихся к магии.
Задача дона Хуана, как практикующего делающего свою систему
доступной для меня, было разрушить определенную уверенность,
которую я разделяю с любым другим: уверенность в том, что
наши, основанные на "здравом смысле" взгляды на
мир окончательны. Используя психотропные растения и точно
направленные столкновения между мною и чуждыми системами,
он добился успеха в том, что показал мне, что мои взгляды
на мир не могут быть конечными, так как это только интерпретация.
Для американских индейцев, возможно, в течение тысячелетий
тот пустой феномен, который мы называем магией, является
серьезной, достоверной практикой, занимавшей примерно то
же положение, которое занимает наша наука. Наши трудности
в понимании ее без сомнения проистекают из чуждых нам единиц
значения, с которыми она имеет дело.
Однажды дон Хуан сказал мне, что человек имеет предрасположения.
Я попросил его объяснить мне это утверждение.
- Мое предрасположение _в_и_д_е_т_ь_, - сказал он.
- Что ты имеешь в виду?
- Мне нравится _в_и_д_е_т_ь_, - сказал он, - потому что
только при помощи _в_и_д_е_н_и_я_ человек знания может знать.
- Какого рода вещи ты _в_и_д_и_ш_ь_?
- Все.
- Но я тоже вижу все, а я не человек знания.
- Нет, ты не _в_и_д_и_ш_ь_.
- Я считаю, что вижу.
- Говорю тебе, что ты _н_е _в_и_д_и_ш_ь_.
- Что тебя заставляет так говорить, дон Хуан?
- Ты только смотришь на поверхность вещей.
- Ты хочешь сказать, что каждый человек знания действительно
видит насквозь все, на что смотрит?
- Нет, это не то, что я имел в виду. Я сказал, что у человека
знания есть свои собственные предрасположения. Мое состоит
в том, чтобы просто в_и_д_е_т_ь_ и знать; другие делают
другие вещи.
- Ну, например, какие другие вещи?
- Возьмем сакатеку, он человек знания, и его предрасположение
- танцевать. Поэтому он танцует и знает.
- Значит, предрасположение человека знания - это нечто такое,
что он делает для того, чтобы знать?
- Да, это правильно.
- Но как может танец помочь сакатеке знать?
- Можно сказать, что сакатека танцует всем, что у него есть.
- Он танцует так же, как я? Я хочу сказать, так, как танцуют?
- Скажем, что он танцует так же, как я _в_и_ж_у_, а не так,
как ты можешь танцевать.
- В_и_д_и_т_ ли он тоже так же, как ты?
- Да, но он также и танцует.
- Как танцует сакатека?
- Это трудно объяснить. Это особого рода танец, который
он исполняет, когда он хочет знать. Но все, что я могу об
этом сказать тебе - это то, что, если ты не понимаешь путей
человека, который знает, то невозможно и говорить о _в_и_д_е_н_ь_и_
или танце.
- А ты _в_и_д_е_л_, как он танцует свой танец?
- Да. Однако, это невозможно для любого, кто смотрит на
его танец, в_и_д_е_т_ь_, что это его особый способ познания.
Я знал сакатеку или, по крайней мере, я знал, кто он такой.
Мы встречались, и однажды я покупал ему пиво. Он был очень
вежлив и сказал, что я могу свободно останавливаться в его
доме, когда мне это понадобится. Я долго забавлял себя мыслью
о том, чтобы посетить его, но дону Хуану ничего об этом
не говорил.
В полдень 14 мая 1962 года я подъехал к дому сакатеки. Он
рассказал мне, как до него добраться, и я легко нашел этот
дом. Он стоял на углу и был со всех сторон окружен изгородью.
Ворота были закрыты. Я обошел дом кругом, выискивая, нельзя
ли где-нибудь заглянуть внутрь. Казалось, что дом пуст.
- Дон Эльяс, - крикнул я громко.
Куры перепугались и рассыпались по двору, ужасно кудахча.
Небольшая собачка подошла к забору. Я ожидал, что она залает
на меня; вместо этого она просто уселась, наблюдая за мной.
Я позвал еще раз, и куры разразились новым кудахтаньем.
Старая женщина вышла из дому. Я попросил ее позвать дона
Эльяса.
- Его здесь нет, - сказала она.
- Где я могу его найти?
- Он в полях.
- Где в полях?
- Я не знаю. Приходите к вечеру. Он будет дома около пяти.
- Вы жена дона Эльяса?
- Да, я его жена, - сказала она и улыбнулась.
Я попытался расспросить ее о сакатеке, но она извинилась
и сказала, что плохо знает испанский язык. Я сел в машину
и уехал.
Вернулся я около шести часов. Я подъехал к двери и выкрикнул
имя сакатеки. На этот рах он вышел из дома. Я включил свой
магнитофон, который в коричневой кожаной сумке свисал с
моего плеча, как фотоаппарат. Казалось, он узнал меня.
- О, это ты, - сказал он, улыбаясь. - как Хуан?
- Он здоров. А как ваше здоровье, дон Эльяс?
Он не отвечал. Казалось, что он нервничает. Внешне он был
очень собран, но я чувствовал, что ему было не по себе.
- Хуан прислал тебя сюда с каким-нибудь делом?
- Нет, я сам приехал.
- Но чего же ради?
Его вопрос, казалось, выдавал очень искреннее удивление.
- Я просто хотел поговорить с вами, - сказал я, стараясь,
чтобы вопрос звучал так естественно, как только можно. -
дон Хуан рассказывал мне о вас чудесные вещи, я заинтересовался
и захотел задать вам несколько вопросов.
Сакатека стоял передо мной. Его тело было тощим и жилистым.
Он носил рубашку и брюки цвета хаки. Его глаза были полузакрыты.
Он казался сонным или, может быть, пьяным. Его рот был слегка
приоткрыт, и нижняя губа отвисала. Я заметил, что он глубоко
дышит и, казалось, почти похрапывает. Мне пришла мысль,
что сакатека несомненно выжил из ума. Но эта мысль казалась
очень неуместной, потому что лишь несколько минут назад,
когда он вышел из дома, он был очень алертен и вполне осознавал
мое присутствие.
- О чем ты хочешь говорить? - сказал он наконец.
У него был очень усталый голос. Казалось, что он выдавливает
из себя слова одно за другим. Я почувствовал себя очень
неловко. Казалось, что его усталость была заразной и охватывала
меня.
- Ничего особенного, - отчетил я. - я просто приехал поболтать
с вами по-дружески. Вы однажды приглашали меня к себе домой.
- Да, приглашал, но сейчас это не то.
- Но почему же не то?
- Разве ты не говорил с Хуаном?
- Да, говорил.
- Но тогда чего же ты хочешь от меня?
- Я думал, что, может, я смогу задать вам несколько вопросов.
- Задай их Хуану. Разве он не учит тебя?
- Он учит, но все равно мне хотелось бы спросить вас о том,
чему он меня учит и узнать ваше мнение. Таким образом я
бы знал, что мне делать.
- Почему ты хочешь сделать это? Ты не веришь Хуану?
- Я верю.
- Тогда почему ты не попросишь его рассказать тебе о том,
что ты хочешь узнать?
- Я так и делаю. И он мне рассказывает. Но если вы тоже
расскажете мне о том, чему он меня учит, то, может быть,
я лучше это пойму.
- Хуан может рассказать тебе обо всем. Только он может сделать
это. Разве ты этого не понимаешь?
- Понимаю. Но я также хочу поговорить с людьми, подобными
вам, дон Эльяс. Не каждый день встречаешься с человеком
знания.
- Хуан - человек знания.
- Я знаю это.
- Тогда почему ты говоришь со мной?
- Я сказал, что я приехал, чтоб мы были друзьями.
- Нет, ты не для этого приехал. На этот раз в тебе есть
что-то другое.
Я хотел объяснить, но все, что я смог сделать, так это -
неразборчиво бормотать. Сакатека молчал. Казалось, он внимательно
слушал. Его глаза были вновь полузакрыты. Но я чувствовал,
что он смотрит на меня. Он едва уловимо кивнул. Затем его
веки раскрылись и я увидел его глаза. Он, казалось, смотрел
мимо меня. Он бессознательно потоптывал по полу носком правой
ноги как раз позади левой пятки. Его ноги были слегка согнуты,
руки безжизненно висели вдоль тела. Затем он поднял правую
руку; его ладонь была открыта и перпендикулярна земле; пальцы
были расставлены и указывали на меня. Он позволил своей
руке пару раз колыхнуться прежде, чем вывел ее на уровень
моего лица. В таком положении он держал ее с секунду, а
затем сказал мне несколько слов. Его голос был очень ясным,
и все же я слов не разобрал.
Через секунду он уронил руку вдоль тела и остался неподвижен,
приняв странную позу. Он стоял, опираясь на щиколотку левой
ноги. Его правая нога огибала пятку левой ноги, и ее носок
мягко и ритмично потопывал по полу.
Меня охватило неожиданное ощущение - своего рода беспокойство.
Мои мысли, казалось, были несвязными. Я думал о неотносящихся
к делу бессмысленных вещах, не имеющих никакого отношения
к происходящему. Я заметил свое неудобство и попытался выправить
мысли, вернув их к реальности, но не мог этого сделать,
несмотря на огромные усилия. Казалось, что какая-то сила
мешала мне концентрировать мысли и думать связно.
Сакатека не сказал ни слова, и я не знал, что еще сказать
или сделать. Совершенно автоматически повернулся и ушел.
Позднее я почувствовал себя обязанным рассказать дону Хуану
о моей встрече с сакатекой. Дон Хуан расхохотался.
- Что же в действительности тогда произошло? - спросил я.
- Сакатека танцевал, - сказал он. - он _у_в_и_д_е_л_ тебя,
а затем он танцевал.
- Что он сделал со мной? Я чувствовал холод и дрожь.
- Очевидно, ты ему не понравился, и он остановил тебя, бросив
на тебя слово.
- Каким образом он смог это сделать? - воскликнул я недоверчиво.
- Очень просто. Он остановил тебя своей волей.
- Что ты сказал?
- Он остановил тебя своей волей.
Объяснение было неудовлетворительным. Его заключение звучало
для меня белибердой. Я попытался еще порасспрашивать его,
но он не смог объяснить этот случай так, чтобы я был удовлетворен.
Очевидно, что этот случай, как и любой случай в этой чуждой
системе чувственных интерпретаций может быть объяснен или
понят только в терминах единиц значения, относящихся к этой
системе. Таким образом, эта книга является репортажем, и
ее следует читать, как репортаж. Система, которую я записывал,
была для меня невосприемлема, таким образом претензия на
что-либо иное, кроме репортажа, была бы обманчива и несостоятельна.
В этом отношении я придерживался феноменологического метода
и старался обращаться в своих записях с магией только как
с явлениями, с которыми я столкнулся. Я, как воспринимающий,
записал то, что я воспринимал, и в момент записывания я
старался удерживаться от суждений.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРЕДДВЕРИЕ К ВИДЕНЬЮ
1
2 апреля 1968 г.
Дон Хуан на секунду взглянул и, казалось, совсем не был
удивлен тем, что увидел меня, несмотря на то, что прошло
уже более двух лет с тех пор, как я последний раз приезжал
к нему. Он положил руку мне на плечо, улыбнулся и сказал,
что я изменился и выгляжу толстым и мягким.
Я привез экземпляр своей книги. Безо всяких вступлений я
вынул ее из портфеля и вручил ему.
- Это книга о тебе, дон Хуан, - сказал я.
Он взял ее и провел рукой по страницам, как если бы это
была колода карт. Ему понравился зеленый оттенок переплета
и высота книги. Он ощупал переплет ладонями, пару раз повернул
его и затем вручил мне книгу обратно. Я чувствовал большой
прилив гордости.
- Я хочу, чтобы ты оставил ее себе, - сказал я.
Он потряс головой в беззвучном смехе.
- Я лучше не буду, - сказал он и затем добавил с широкой
улыбкой: - ты знаешь, что мы делаем с бумагой в Мексике.
Я рассмеялся. Мне показалась прекрасной его легкая ирония.
Мы сидели на скамейке парка в небольшом городке в горном
районе центральной Мексики. У меня не было абсолютно никакой
возможности дать ему знать о моем намереньи посетить его,
но я был уверен, что найду его, и я нашел. Я очень недолго
прождал в этом городе прежде, чем дон Хуан прибыл с гор,
и я нашел его на базаре у прилавка одного из его друзей.
Дон Хуан сказал мне, как само собой разумеющееся, что я
тут как раз во-время, чтобы доставить его обратно в сонору;
и мы уселись в парке, чтобы подождать его друга, масатекского
индейца, у которого он жил.
Мы ждали около трех часов. Мы говорили о разных неважных
вещах, и к концу дня, как раз перед тем, как пришел его
друг, я рассказал ему о нескольких случаях, свидетелем которых
я был несколько дней назад.
Во время моей поездки у меня сломалась машина на окраине
города и в течение трех дней мне пришлось оставаться в нем,
пока длился ремонт. Напротив автомастерской был мотель,
но пригород всегда действовал на меня удручающе, поэтому
я остановился в восьмиэтажной гостинице в центре города.
Мальчик-курьер сказал мне, что в отеле есть ресторан, и,
когда я спустился туда поесть, я обнаружил, что там имеются
столики снаружи на улице. Они довольно красиво располагались
на углу улицы под низкой кирпичной аркой современных линий.
Снаружи было прохладно и там были свободные столики, однако
я предпочел сидеть в душном помещении. Входя я заметил,
что на бревне перед рестораном сидит группа мальчишек -
чистильщиков обуви, и я был уверен, что они станут преследовать
меня, если я сяду за один из наружных столиков.
С того места, где я сидел, мне была видна через стекло эта
группа мальчишек. Пара молодых людей заняла столик и мальчишки
окружили их, прося почистить их обувь. Молодые люди отказались,
и я был удивлен, увидев, что мальчтшки не стали настаивать,
а вернулись и сели на свое место. Через некоторое время
трое мужчин в деловых костюмах поднялись и вышли, и мальчишки,
подбежав к их столику, начали есть остатки пищи. Через несколько
секунд тарелки были чистыми. То же самое повторилось с объедками
на всех остальных столах.
Я заметил, что дети были весьма аккуратны; если они проливали
воду, то они промокали ее своими собственными фланельками
для чистки обуви.. Я также отметил тотальность их уборки
съестного. Они съедали даже кубики льда, оставшиеся в стаканах,
лимонные дольки из чая, кожуру и т.п. Не было совершенно
ничегою что бы они оставляли.
За то время, что я был в отеле, я обнаружил, что между детьми
и хозяином ресторана существует соглашение: детям было позволено
околачиваться у заведения с тем, чтобы заработать немного
денег у посетителей, а также доедать остатки пищи на столиках
с тем условием, что они никого не рассердят и ничего не
разобьют. Их было одиннадцать человек в возрасте от пяти
до двенадцати лет, однако самый старший держался особняком
от остальной группы. Они намеренно отталкивали его, дразня
его частушкой, что у него есть лобковые волосы и он слишком
стар, чтобы находиться среди них.
После трех дней наблюдения за тем, как они подобно стервятникам
бросались на самые непривлекательные объедки, я искренне
расстроился и покинул город с чувством, что нет никакой
надежды для этих детей, чей мир был уже раздавлен их каждодневной
борьбой из-за куска пищи.
- Ты их жалеешь? - воскликнул дон Хуан вопрошающим тоном.
- Конечно, жалею, - сказал я.
- Почему?
- Потому что я озабочен благосостоянием окружающих меня
людей. Эти мальчики - дети, а их мир так некрасив и мелок.
- Подожди. Подожди. Как ты можешь говорить, что их мир н_е_к_р_а_с_и_в_
и _м_е_л_о_к_? - сказал дон Хуан, передразнивая мое выражение.
- Ты думаешь, что твой мир лучше, не так ли?
Я сказал, что так и думаю, и он спросил меня, почему. И
я сказал ему, что по сравнению с миром этих детей мой мир
бесконечно более разнообразен и богат развлечениями и возможностями
для личного удовлетворения и развития. Смех дона Хуана был
искренним и дружеским. Он сказал, что я неосторожен с тем,
что я говорю, что у меня нет возможности измерить богатство
и возможности мира этих детей.
Я подумал, что Хуан просто упрямится. Я действительно думал,
что он становится на противоположную точку зрения просто
для того, чтобы раздражать меня. Я искренне верил, что у
этих детей нет ни малейшего шанса для интеллектуального
роста.
Я еще некоторое время отстаивал свою точку зрения, а затем
дон Хуан спокойно спросил меня:
- Разве ты не говорил мне однажды, что по твоему мнению
величайшим достижением для человека будет стать человеком
знания?
Я говорил так и повторил вновь, что, по-моему, стать человеком
знания
- это одно из величайших интеллектуальных достижений.
- Так ты думаешь, что твой очень богатый мир когда-нибудь
поможет тебе стать человеком знания? - спросил дон Хуан
с легким сарказмом.
Я не ответил, и тогда он задал тот же вопрос другими словами
- оборот, который я всегда применял к нему, когда считал,
что он не понимает.
- Другими словами, - сказал он, широко улыбаясь и очевидно
видя, что я осознаю его игру, - могут ли твоя свобода и
твои возможности помочь тебе стать человеком знания?
- Нет, - сказал я с ударением.
- Тогда как же ты можешь чувствовать жалость к этим детям?
- спросил он серьезно. - любой из них может стать человеком
знания. Все люди знания, которых я знаю, были детьми, подобными
тем, которых ты видел, подъедающими объедки и вылизывающими
столики.
Аргумент дона Хуана дал мне неприятное ощущение. Я не чувствовал
жалости к этим обделенным привелегиями детям оттого, что
им не хватает пищи, но жалел их за то, что по моим расчетам
мир уже приговорил их к интеллектуальной неадекватности.
И, однако же, по расчетам дона Хуана, каждый из них мог
достичь того, что я считал вершиной человеческих интеллектуальных
достижений - стать человеком знания. Мои причины к тому,
чтобы жалеть их, были необоснованы. Дон Хуан точно поддел
меня.
- Может быть, ты и прав, - сказал я. - но как можно избежать
желания, искреннего желания помочь окружающим тебя людям?
- Как же, ты думаешь, им можно помочь?
- Облегчая их ношу. Самое маленькое, что можно сделать для
окружающих нас людей, так это попытаться изменить их. Ты
ведь и сам занимаешься этим. Разве не так?
- Нет. Этого я не делаю. Я не знаю, что менять, и зачем
менять что-либо в окружающих меня людях.
- А как насчет меня, дон Хуан? Разве ты не учил меня для
того, чтобы я изменился?
- Нет. Я не пытаюсь изменить тебя. Может случиться, что
однажды ты станешь человеком знания - этого никак нельзя
узнать - но это не изменит тебя. Когда-нибудь ты, возможно,
сможешь _у_в_и_д_е_т_ь_ людей в другом плане, и тогда ты
поймешь, что нет способа изменить что-либо в них.
- Что это за другой план виденья людей, дон Хуан?
- Люди выглядят по-другому, если их _в_и_д_и_ш_ь_. Маленький
дымок поможет тебе _у_в_и_д_е_т_ь_ людей, как нити света.
- Нити света?
- Да, нити, как тонкая паутина. Очень тонкие волокна, которые
циркулируют от головы к пупку. Таким образом, человек выглядит,
как яйцо из циркулирующих волокон. А его руки и ноги подобны
светящимся протуберанцам, вырывающимся в разные стороны.
- И так выглядит каждый?
- Каждый. Кроме того, человек находится в контакте со всем
остальным, не через руки, правда, а через пучок длинных
волокон, вырывающихся из центра его живота. Эти волокна
присоединяют человека ко всему окружающему; они сохраняют
его равновесие; они придают ему устойчивость. Поэтому, как
ты сможешь _у_в_и_д_е_т_ь_ когда-нибудь, человек - это светящееся
яйцо, будь он нищим или королем, и нет способа изменить
что-либо, или, вернее, что можно изменить в светящемся яйце,
а?
2
Мое посещение дона Хуана положило начало новому циклу. Мне
не потребовалось никаких усилий для того, чтобы вновь попасть
в старое русло удовольствия от его чувства драматизма, его
юмора и терпения со мной. Я определенно чувствовал, что
мне нужно посещать его более часто. Не видеть дона Хуана
было действительно большой жертвой для меня, кроме того,
у меня было кое-что, представляющее для меня определенный
интерес, что я хотел с ним обсудить.
После того, как я закончил книгу о его учении, я начал перебирать
те свои полевые записи, которые я не использовал в книге.
Я выпустил из книги очень много данных, потому что мое внимание
было направлено на состояния необычной реальности. Просматривая
свои старые записки, я пришел к заключению, что умелый маг
может создать самый специализированный ареал восприятия
в своем ученике, просто манипулируя "общественными
ключами". Все мое построение, касающееся природы этих
манипуляционных процедур, основывалось на предположении,
что для того, чтобы создать необходимый ареал восприятия,
необходим ведущий. Как конкретный тест я взял случай пейотных
собраний магов. Я соглашался с тем, что на этих собраниях
маги приходили к соглашению относительно природы реальности
без какого-либо обмена словами или знакаи, и поэтому я пришел
к заключению, что тут использовался очень мудреный код для
того, чтобы участники пришли к такому соглашению. Я разработал
сложную систему для того, чтобы объяснить эти коды и процедуры,
и поэтому я вернулся, чтобы навестить дона Хуана и спросить
его личное мнение и совет относительно моей работы.
21 мая 1968г.
Ничего необычного не произошло во время моего путешествия
к дону Хуану. Температура в пустыне превышала 100 и была
очень утомительна. После обеда жара стала спадать, и, когда
я в начале вечера подъехал к дому дона Хуана, подул прохладный
ветерок. Я не очень устал, поэтому мы сидели в его комнате
и разговаривали. Это был не тот разговор, который мне хотелось
бы записывать; фактически, я не пытался вкладывать в свои
слова большой смысл или значение. Мы говорили о погоде,
урожае, его внуке, индейцах яки, мексиканском правительстве.
Я сказал дону Хуану, как сильно мне нравится то особое ощущение,
которое получаешь, когда разговариваешь в темноте.
Он сказал, что это мое удовольствие основано на моей болтливой
натуре; что мне легко любить болтовню в темноте, потому
что болтовня - это единственное, что я могу делать в такое
время, сидя рядом с ним. Я возразил, что это больше, чем
простой акт разговора - то, что мне нравится. Я сказал,
что меня наслаждает убаюкивающее тепло темноты вокруг нас.
Он спросил меня, что я делаю дома, когда становится темно.
Я ответил, что всегда включаю свет или выхожу на освещенные
улицы до тех пор, пока не придет время спать.
- О... - сказал он с недоверием. - я думал, что ты научился
использовать темноту.
- Для чего ее можно использовать? - спросил я.
Он сказал, что темнота (он назвал ее "темнота дня")
- это лучшее время для того, чтобы _в_и_д_е_т_ь_. Он подчеркнул
слово _"_в_и_д_е_т_ь_" особой интонацией. Я захотел
узнать, что он хочет этим сказать. Но он ответил, что уже
слишком поздно, чтобы вдаваться в этот вопрос.
22 мая 1968 г.
Как только я утром проснулся, я безо всяких вступлений рассказал
дону Хуану, что сконструировал систему, объясняющую то,
что имеет место на пейотном собрании - митоте. Я взял свои
записи и прочел ему то, что разработал. Он терпеливо слушал,
пока я старался разъяснить свою схему.
Я считал, что необходим тайный дирижер для того, чтобы таким
образом настроить всех участников, что они придут к любому
заданному соглашению. Я указал, что люди присутствуют на
митоте для того, чтобы найти мескалито и его уроки относительно
правильного образа жизни. При этом все эти люди не обмениваются
между собой ни единым словом или жестом, и все же они находятся
в согласии относительно присутствия мескалито и его специфического
урока. По крайней мере именно так было на том митоте, на
котором я присутствовал: все согласились, что мескалито
появился перед ними и дал им урок. В своем личном опыте
я нашел, что та форма, которую принимает индивидуальное
появление мескалито, и его последующий урок были поразительно
однообразны, хотя варьировали по содержанию от человека
к человеку. Я не мог иначе объяснить такой гомогенности,
как приняв ее результатом скрытой и сложной настройки.
У меня ушло почти два часа на то, чтобы прочесть и объяснить
дону Хуану ту схему, что я конструировал. Кончил я тем,
что попросил его сказать своими словами, какова действительно
процедура для приведения участников митота к соглашению.
Когда я закончил, он скривился. Я подумал, что он, должно
быть, считает мои объяснения вызывающими; он, казалось,
был глубоко поглощен размышлениями. После благопристойного
молчания я спросил его, что он думает о моей идее.
Мой вопрос внезапно изменил его гримасу на улыбку, а затем
на раскатистый хохот. Я тоже попытался засмеяться и нервно
спросил, что тут такого смешного.
- Ты ушел в сторону, - воскликнул он. - зачем кто-то будет
стараться кого-то настраивать в такое важное время, как
митот? Ты думаешь, что всегда дурачат с мескалито?
На секунду я подумал, что он уклончив; он, фактически, не
отвечал на мой вопрос.
- Зачем кому-либо настраивать? - спросил упрямо дон Хуан.
- Ты был на митотах. Ты должен знать, что никто не объяснял
тебе, как чувствовать или что делать; никто, кроме самого
мескалито.
Я настаивал на том, что такое объяснение невозможно, и вновь
попросил его рассказать мне, каким образом достигается соглашение.
- Я знаю, зачем ты приехал, - сказал дон Хуан загадочным
тоном. - я не могу помочь тебе в твоем затруднении, потому
что не существует никакой системы настройки.
- Но как же все эти люди соглашаются с тем, что мескалито
присутствует?
- Они соглашаются потому, что _в_и_д_я_т_, - сказал дон
Хуан драматически. - Почему бы тебе не поприсутствовать
еще на одном митоте и не _у_в_и_д_е_т_ь_ самому?
Я почувствовал, что это была ловушка. Я не сказал ничего
и отложил свои записи. Он не настаивал.
Некоторое время спустя он попросил меня отвезти его к дому
одного из его друзей. Большую часть дня мы провели там.
В ходе разговора его друг Джон спросил меня, что стало с
моим интересом к пейоту. Почти восемь лет назад Джон давал
мне батончики пейота при моем первом опыте. Дон Хуан пришел
мне на помощь и сказал, что я делаю успехи.
По пути назад к дому дон Хуана я почувствовал себя обязанным
сделать замечание относительно вопроса, заданного Джоном,
и я сказал среди прочего, что у меня нет намеренья учиться
чему-либо далее о пейоте, потому что это требует мужества
такого сорта, которого у меня нет, и что я, сказав о своем
решении кончить учение, действительно это имел в виду. Дон
Хуан улыбнулся и ничего не сказал. Я продолжал говорить,
пока мы не подъехали к дому.
Мы сели на чистое место перед дверью. Был теплый ясный день,
но вечером был достаточно ощутимый ветерок, чтобы чувствовать
себя приятно.
- Почему тебе надо так усердно настаивать на этом? - внезапно
сказал дон Хуан. - сколько лет ты уже говоришь, что не хочешь
больше учиться?
- Три.
- Почему ты так беспокоишься насчет этого?
- Я чувствую, что предаю тебя, дон Хуан. Наверно, поэтому
я все время об этом говорю.
- Ты меня не предаешь.
- Ты обманулся во мне. Я убежал. Я чувствую, что я побежден.
- Ты делаешь то, что можешь. Кроме того, ты еще не был побежден.
То, чему мне надо тебя учить, очень трудно. По крайней мере,
я нашел это, пожалуй, еще более трудным, чем ты.
- Но ты держался за это, дон Хуан. Мой же случай иной. Я
сдался, и пришел тебя навестить не потому, что я хочу учиться,
но лишь потому, что я хотел попросить тебя прояснить некоторые
моменты в моей работе.
Дон Хуан секунду смотрел на меня, а затем отвел взгляд.
- Ты должен позволить дымку увести тебя, - сказал он с нажимом.
- Нет, дон Хуан, я не могу больше использовать твой дымок.
Я думаю, что я выдохся уже.
- Ты еще даже не начал.
- Я слишком боюсь.
- Значит, ты боишься. Нет ничего нового в страхе. Не думай
о том, что ты боишься. Думай о чудесах _в_и_д_е_н_ь_я_.
- Я искренне хотел бы думать об этих чудесах, но я не могу.
Когда я думаю о твоем дымке, то я чувствую своего рода тьму,
наплывающую на меня. Это как если бы на земле не было больше
людей, никого, к кому бы повернуться. Твой дымок показал
мне бездонность одиночества, дон Хуан.
- Это неверно. Возьми, например, меня. Дымок - мой олли,
а я не ощущаю такого одиночества.
- Но ты другой. Ты победил свой страх.
Дон Хуан нежно похлопал меня по плечу.
- Ты не боишься, - сказал он мягко. Его голос нес в себе
странное обвинение.
- Разве я лгу о своем страхе, дон Хуан?
- Мне нет дела до лжи, - сказала он резко. - мне есть дело
до кое-чего иного. Причина того, что ты не хочешь учиться,
лежит не в том, что ты боишься. Это что-то другое.
Я настойчиво подталкивал его сказать мне, что же это такое.
Я спорил с ним, но он ничего не сказал; он просто тряс головой,
как бы не в силах поверить, что я не знаю это сам.
Я сказал ему, что, может, это инерция удерживает меня от
учения. Он захотел узнать значение слова инерция. Я прочел
ему в словаре: "тенденция материи сохранять покой,
если она в покое, или, если она движется, сохранять движение
в том же направлении, если на нее не действует какая-нибудь
посторонняя сила".
- Если на нее не действует какая-нибудь посторонняя сила,
- повторил он. - Это, пожалуй, лучшие слова, которые ты
нашел. Я уже говорил тебе, что только дырявый горшок может
взять на себя задачу стать человеком знания своими собственными
силами. Человека с трезвой головой надо завести в учение
хитростями (трюками).
- Но я уверен, нашлась бы масса людей, которые с радостью
взяла бы на себя такую задачу, - сказал я.
- Да, но все они не в счет. Они обычно уже с трещиной. Они
подобны глиняным хумам (большие кувшины для воды), которые
снаружи выглядят целыми, но потекут в ту же минуту, как
только приложить к ним давление, как только наполнить их
водой. Мне однажды пришлось ввести тебя в учение хитростью,
тем же самым способом, каким мой бенефактор ввел меня. В
противном случае ты не научился бы и тому, что знаешь сейчас.
Может быть, пришло время вновь применить к тебе хитрость.
Хитрость, о которой он напомнил, была одним из самых напряженных
этапов моего ученичества. Это произошло уже несколько лет
назад, но в моем мозгу все это еще столь живо, как если
бы случилось только что. Путем очень искусных манипуляций
дон Хуан заставил меня однажды войти в прямое и ужасное
столкновение с женщиной, имевшей репутацию колдуньи. Столкновение
привело к глубокой враждебности с ее стороны. Дон Хуан пользовался
моим страхом этой женщины, как мотивировкой для того, чтобы
продолжать учение, утверждая, что я должен учиться дальше
магии для того, чтобы защищать себя от ее магических нападений.
Конечный результат его "хитрости" был столь убедительным,
что я искренне почувствовал, что не имею никакого другого
выхода, как только учиться все больше и больше, если только
хочу остаться в живых.
- Если ты хочешь пугать меня опять этой женщиной, то я просто
не приеду больше, - сказал я.
Смех дон Хуана был очень веселым.
- Не горюй, - сказал он ободряюще. - Трюки со страхом больше
не пройдут с тобой. Ты больше не боишься. Но если понадобится,
то к тебе можно применить хитрость где угодно. Тебе даже
не надо присутствовать при этом.
Он заложил руки за голову и лег спать. Я работал над своими
записями, пока он не проснулся через пару часов. К этому
времени стало почти темно. Заметив, что я писал, он сел
прямо и, улыбаясь, спросил меня, выписался ли я из своей
проблемы.
|
