5
Я вернулся в дом дона Хуана 3 октября 1968 г. С единственной
целью расспросить его о различных моментах, сопутствовавших
посвящению Элихио. Почти бесконечный поток вопросов возник
у меня, когда я перечитывал описание того, что тогда произошло.
Я хотел получить очень точные объяснения, поэтому я заранее
составил список вопросов, тщательно подбирая наиболее подходящие
слова.
Я начал с того, что спросил его:
- Дон Хуан, я _в_и_д_е_л_ той ночью?
- Ты почти _в_и_д_е_л_.
- А ты _в_и_д_е_л_, что я _в_и_ж_у_ движения Элихио?
- Да, я _в_и_д_е_л_, что мескалито позволил тебе _в_и_д_е_т_ь_
часть урока Элихио, иначе ты смотрел бы на человека, который
сидит или лежит. Во время последнего митота ты не заметил,
чтобы люди там что-либо делали, не так ли?
На последнем митоте я не заметил, чтоб кто-нибудь из мужчин
выполнял что-либо необычное. Я сказал ему, что могу прямо
признаться: все, что я записал в своих заметках, так это
то, что некоторые из них ходили в кусты чаще других.
- Но ты почти _у_в_и_д_е_л_ весь урок Элихио, - продолжал
дон Хуан. - подумай об этом. Понимаешь теперь, как искренен
мескалито с тобой? Мескалито никогда не был так мягок ни
с кем, насколько я знаю. Ни с одним. И все же ты не благодарен
ему за его искренность. Как можешь ты так тупо поворачиваться
к нему спиной? Или, может, мне следует сказать, в отместку
за что ты поворачиваешься спиной к мескалито?
Я почувствовал, что дон Хуан опять загоняет меня в угол.
Я не мог ответить на его вопрос. Я всегда считал, что я
покончил с ученичеством для того, чтобы спасти себя, однако
я не имею представления, от чего я спасаю себя или зачем.
Я захотел побыстрее изменить направление нашего разговора,
и поэтому я оставилсвое намеренье по порядку задавать составленные
мною заранее вопросы и выдвинул самый важный вопрос.
- Не можешь ли ты рассказать мне о своей контролируемой
глупости? - сказал я.
- Что ты хочешь знать о ней?
- Пожалуйста, скажи мне, дон Хуан, что же в точности представляет
из себя контролируемая глупость.
Дон Хуан громко расхохотался и громко хлопнул себя по ляжке
ладонью.
- Это контролируемая глупость, - и засмеялся, и хлопнул
себя по ляжке опять.
Что ты имеешь в виду?..
- Я рад, что ты, наконец, спросил меня о моей контролируемой
глупости после стольких лет, и все же мне не было бы ровным
счетом никакого дела до этого, если б ты не спросил никогда.
Все же, я избрал быть счастливым от этого, как если б мне
до этого было дело, чтобы ты спросил, как если б имело значение
то, что мне было до этого дело. Это и есть контролируемая
глупость.
Мы оба громко засмеялись. Я обнял его. Я нашел его объяснение
превосходным, хотя я и не понял его полностью.
Мы сидели, как обычно, перед дверьми его дома. Было позднее
утро. Перед доном Хуаном была куча семян, и он выбирал из
них мусор. Я предложил ему свою помощь, но он отстранил
меня; он сказал, что семена - это подарок одному из его
друзей в центральной Мексике, и у меня нет достаточной силы,
чтобы прикасаться к ним.
- С кем ты применяешь контролируемую глупость, дон Хуан?
- спросил я после долгого молчания.
- Со всеми, - воскликнул он, улыбаясь.
Я чувствовал, что должен остановиться на этом моменте, и
спросил его, означает ли его контролируемая глупость, что
его поступки никогда не бывают искренними, а лишь действия
актера?
- Мои поступки искренни, но они лишь действия актера.
- Но тогда все, что ты делаешь, должно быть контролируемой
глупостью,
- сказал я, поистине удивленный.
- Да, все.
- Но это не может быть правдой, что каждый отдельный из
твоих поступков, есть только контролируемая глупость.
- Но почему нет?
- Это означало бы, что для тебя, в действительности, никто
и ничто ничего не значат. Возьми, например, меня. Ты имеешь
в виду, что для тебя не имеет значения, буду я человеком
знания или нет, живу я или умру, или делаю что-либо?
- Верно, мне нет до этого дела. Ты, как Люсио или кто-либо
еще в моей жизни - моя контролируемая глупость.
Я испытал редкое чувство пустоты. Очевидно, не было такой
причины в мире, почему бы дон Хуан должен был заботиться
обо мне, но, с другой стороны, я был почти уверен, что ему
есть дело до меня лично; я дуал, что иначе и быть не может,
поскольку он всегда уделял мне свое неразделенное внимание
в любой момент, который я проводил с ним. Мне подумалось,
что, может быть, дон Хуан так говорит просто потому, что
я ему надоел. В конце концов, ведь я отказался от его учения.
- Я чувствую, что мы говорим о разных вещах, - сказал я.
- Мне не следовало приводить в пример самого себя. Я имел
в виду, что должно быть в мире что-нибудь, до чего тебе
есть дело, в том смысле, что это не контролируемая глупость.
Я не думаю, чтоб можно было продолжать жить, если нам, действительно,
ни до чего не будет дела.
- Это относится к _т_е_б_е_. Вещи имеют значения _д_л_я_
т_е_б_я_. Ты спросил меня о моей контролируемой глупости,
и я сказал тебе, что все, что я делаю по отношению к себе
и к другим людям, - есть глупость, потому что ничего не
имеет значения.
- Я хочу сказать, дон Хуан, что если для тебя ничего не
имеет значения, то как ты можешь продолжать жить... Я, действительно,
хочу знать; та должен объяснить мне, что ты имеешь в виду.
- Может быть, это и невозможно объяснить. Некоторые вещи
в твоей жизни имеют для тебя значение, потому что они важны.
Твои поступки, определенно, важны для тебя; но для меня
ни единая вещь не является более важной и ни один из моих
поступков, и ни один из поступков людей. Тем не менее, я
продолжаю жить, так как я имею свою волю, потому что я настроил
свою волю, проходя через жизнь, до таких пор, что она стала
отточенной и цельной, и теперь для меня ничего не значит
то, что ничего не имеет значения. Моя воля контролирует
глупость моей жизни.
Я сказал ему, что, по-моему, некоторые поступки людей были
очень важны; я сказал, что ядерная война, определенно, была
самым драматическим примером таких поступков. Я сказал,
что для меня уничтожение жизни на замле было бы поступком
чрезвычайно ненормальным.
- Ты веришь этому, потому что думаешь. Ты думаешь о жизни.
_Т_ы _н_е в_и_д_и_ш_ь_.
- Разве я чувствовал бы иначе, если бы я мог _в_и_д_е_т_ь_?
- Как только человек научится _в_и_д_е_т_ь_, он окажется
один в мире, где есть только глупость. Твои поступки, точно
также, как поступки других людей, в общем кажется важными
для тебя, потому что ты научился думать, что они важны.
Мы выучиваемся думать обо всем, и затем приучаем наши глаза
видеть так, как мы думаем о вещах, на которые смотрим. Мы
смотрим на себя, уже думая, что мы важны. И так оказывается,
что мы чувствуем себя важными. Но тогда, когда человек научится
_в_и_д_е_т_ь_, он поймет, что он не может больше думать
о вещах, на которые смотрит; а если он не может думать о
вещах, на которые смотрит, то все становится неважным.
Дон Хуан, должно быть, заметил мой удивленный взгляд и повторил
свое утверждение три раза, как бы стараясь заставить меня
понять. То, что он сказал, сначала звучало для меня, как
ерунда, но поразмыслив об этом, я увидел, что его слова
скорее напоминают мудреное утверждение о какой-то из сторон
восприятия.
Я попытался придумать хороший вопрос, который заставил бы
его прояснить свою точку зрения, но ничего не придумал.
Внезапно я почувствовал сильную усталось и не мог ясно формулировать
свои мысли. Дон Хуан, казалось, заметил мое утомление и
мягко похлопал меня по спине.
- Почисти вот эти растения, - сказал он, - а затем покроши
их в этот горшок. - он вручил мне большой горшок и вышел.
Он вернулся домой через несколько часов, когда уже близился
вечер. Я окончил крошить его растения и имел достаточно
времени, чтобы записать свои заметки. Я хотел сразу же задать
ему несколько вопросов, но был не в настроении отвечать
мне. Он сказал, что голоден и хочет сначала проглотить пищу.
Он разжег огонь в своей глиняной печурке и поставил горшок
с бульоном, приготовленным на костях. Он заглянул в пакеты
с провизией, и выбрал некоторые овощи, нарезал их на мелкие
кусочки и бросил в котел. Затем он лег на циновку, сбросил
сандалии и велел мне сесть поближе к печке, чтобы я мог
поддерживать огонь.
Было очень темно; с того места, где я сидел, я мог видеть
небо на западе. Края некоторых толстых облаков были изрезаны
глубокими морщинами, в то время, как центр облаков был почти
черным. Я собирался сделать замечание о том, какие красивые
облака, но он заговорил первым.
- Рыхлые края и плотный центр, - сказал он, указывая на
облака.
Его замечание было столь совпадающим с тем, что я собирался
сказать, что я подскочил.
- Я только что собирался сказать тебе об облаках, - сказал
я.
- Значит, тут я побил тебя, - сказал он и засмеялся с детской
непосредственностью.
Я спросил его, не в настроении ли он ответить мне на несколько
вопросов.
- Что ты хочешь знать? - ответил он.
- То, что ты сказал мне сегодня днем о контролируемой глупости,
очень сильно взволновало меня. Я, действительно, не могу
понять, что ты имеешь в виду.
- Конечно, ты не можешь понять. Ты пытаешься думать об этом,
а то, что я сказал, не совпадает с твоими мыслями.
- Я пытаюсь думать об этом, потому что лично для меня это
единственный способ что-либо понять. Например, дон Хуан,
ты имеешь в виду, что как только человек научится _в_и_д_е_т_ь_,
так сразу же в целом мире все потеряет свою ценность?
- Я не сказал, что потеряет ценность. Я сказал: станет неважным.
Все равно и поэтому неважно. Так, например, никаким образом
я не могу сказать, что мои поступки более важны, чем твои,
или что одна вещь более существенна, чем другая, и поэтому
все вещи равны; и оттого, что они равны, ни одна из них
не важна.
Я спросил его, не являлись ли его положения провозглашением
того, что то, что он называет _в_и_д_е_н_ь_е_м_, было, фактически,
более "хорошим способом", чем просто "смотрение
на вещи". Он сказал, что глаза человека могут выполнять
обе функции, но ни одна из них не является лучше другой;
однако, прицчать свои глаза только смотреть, по его мнению,
было потерей необходимой.
- Например, нам нужно _с_м_о_т_р_е_т_ь_ глазами для того,
чтобы смеяться. Потому что только когда мы смотрим на вещи,
мы можем схватить забавные грани мира. С другой стороны,
когда наши глаза _в_и_д_я_т_, тогда все равно и ничего не
забавно.
- Ты имеешь в виду, дон Хуан, что человек, который _в_и_д_и_т_,
даже не может смеяться?
- Возможно, есть люди знания, которые никогда не смеются,
хотя я не знаю ни одного из них. Те, кого я знаю, _в_и_д_я_т_,
но также и с_м_о_т_р_я_т_, поэтому они смеются.
- Может ли человек знания плакать?
- Я полагаю так. Наши глаза смотрят, поэтому мы можем смеяться
или плакать, веселиться или печалиться. Лично я не люблю
быть печальным, поэтому, когда я наблюдаю что-либо, что
в обычном порядке заставило бы меня опечалиться, я просто
смещаю свои глаза и _в_и_ж_у_ это вместо того, чтобы _с_м_о_т_р_е_т_ь_
на это. Но когда я встречаюсь с чем-либо забавным, я с_м_о_т_р_ю_
на это, и я смеюсь.
- Но тогда, дон Хуан, твой смех действителен, а не контролируемая
глупость.
Дон Хуан некоторое время смотрел на меня.
- Я говорю с тобой, потому что ты меня смешишь, - сказал
он. - ты напоминаешь мне тех пустынных крыс с пушистыми
хвостами, которые попадаются, когда засовывают свои хвосты
в норы других крыс, чтобы испугать их и украсть их пищу.
Ты попался в свои собственные вопросы. Берегись. Иногда
эти крысы обрывают себе хвосты, чтобы вырваться на свободу.
Я нашел его сравнение забавным и рассмеялся. Дон Хуан однажды
показывал мне небольших грузунов с пушистыми хвостами, которые
были похожи на толстых белок; картина, где одна из этих
жирных крыс откручивает свой хвост, чтобы вырваться на свободу,
была печальной и в то же время ужасно смешной.
- Мой смех, как и все вообще, что я делаю, реален, - сказал
дон Хуан,
- и в то же время это контролируемая глупость, потому что
он бесполезен. Он ничего не меняет, и все же я смеюсь.
- Но, как я понял, дон Хуан, твой смех не бесполезен, так
как он делает тебя счастливым.
- Нет. Я счастлив, потому что предпочел смотреть на вещи,
которые делают меня счастливым, и тогда мои глаза схватывают
их забавные грани, и я смеюсь. Я говорил тебе это уже бессчетное
число раз. Всегда следует выбирать тропу с сердцем для того,
чтобы быть в лучшем для самого себя положении; может быть,
тогда можно будет всегда смеяться.
Я истолковал сказанное, как то, что плач ниже, чем смех,
или, вохможно, действие, которое нас ослабляет. Он сказал,
что тут нет внутренней разницы и что как то, так и другое
неважно. Он сказал, однако, что его предпочтение смеху вызвано
тем, что смех позволяет его телу чувствовать себя лучше,
в отличие от плача. На это я заетил, что если есть предпочтение,
то нет равенства: если плачу он предпочел смех, значит последний
действительно более важен. Он упрямо поддержал свое высказывание,
что его предпочтение не означает того, что плач и смех не
равны; а я настаивал, что наш спор может быть логически
продлен до того, чтоб сказать, что если все вещи так равны,
то почему бы тогда не выбрать смерть.
- Многие люди знания делают это. Однажды они могут просто
исчезнуть. Люди могут думать, что они были подкараулены
и убиты за их деяния. Они избирают смерть, потому что для
них это не имеет никакого значения. Я другой стороны, я
выбрал жить и смеяться не потому, что это имеет какое-либо
значение, а потому, что такова склонность моей натуры. Причина,
по которой я говорю, что я выбрал это, в том, что я _в_и_ж_у_,
но это не значит, что я выбираю жить, несмотря ни на что
из того, что я _в_и_ж_у_. Ты сейчас не понимаешь меня из-за
своей привычки думать так, как смотришь, и думать так, как
думаещь.
Его заявление очень меня заинтересовало. Я попросил его
объяснить, что он имеет в виду. Он повторил ту же самую
конструкцию несколько раз, как бы давая себе время, чтобы
построить ее другими словами, и затем выразил свою точку
зрения, сказав, что под _д_у_м_а_н_ь_е_м_ он имеет в виду
ту постоянную идею, которую мы имеем обо всем в мире. Он
сказал, что в_и_д_е_н_ь_е_ разгоняет эту привычку, и до
тех пор, пока я не научусь в_и_д_е_т_ь_, я не смогу, в действительности,
понять то, что он имеет в виду.
- Но если ничего не имеет значения, дон Хуан, то почему
бы иметь значение тому, научусь я видеть или нет?
- Однажды я уже сказал тебе, что наша судьба, как людей,
состоит в том, чтобы учиться для добра или для зла. Я научился
_в_и_д_е_т_ь_ и говорю тебе, что ничего в действительности
не имеет значения. Теперь твой черед; может, однажды ты
будешь _в_и_д_е_т_ь_, и ты узнаешь тогда, имеют вещи значение
или нет. Для меня ничего не имеет значения, но, может быть,
для тебя все будет его иметь.
К настоящему времени ты должен уже знать, что человек знания
живет действиями, а не думаньем о действиях и не думаньем
о том, что он будет делать после того, как выполнит действие.
Человек знания выбирает тропу с сердцем и следует по ней.
И потом он _с_м_о_т_р_и_т_ - и веселится и смеется, и потом
он _в_и_д_и_т_ - и знает. Он знает, что его жизнь будет
закончена, в конечном счете, очень быстро. Он знает, что
он также, как кто бы то ни было еще, не идет никуда. Он
знает, потому что _в_и_д_и_т_, что ничего нет более важного,
чем что-либо еще.
Другими словами, человек знания не имеет ни чести, ни величия,
ни семьи, ни имени, ни страны, - а только жизнь, чтобы ее
прожить. И при таких обстоятельствах единственное, что связывает
его с людьми, - это его контролируемая глупость. И, таким
образом, человек знания предпринимает усилия и потеет, и
отдувается; и если взглянуть на него, то он точно такой
же, как и любой обычный человек, за исключением того, что
глупость его жизни находится под контролем.
При том, что ничего не является более важным, чем что-либо
еще, человек знания выбирает поступок и совершает его так,
как если бы последний имел для него значение. Его контролируемая
глупость заставляет его говорить, что то, что он делает,
имеет значение, и делает его действующим так, как если б
такое значение действительно было; и в то же время он знает,
что это не так, поэтому, когда он выполнит свой поступок,
он отходит в сторону в мире, и то, были ли его поступки
хорошими или плохими, принесли они результаты или нет, ни
в коей мере не является его заботой. С другой стороны, человек
знания может избрать то, что он будет совершенно пассивен
и никогда не будет действовать, и будет вести себя так,
как будто быть пассивным, действительно, имеет для него
значение. И он будет совершенно искренен и в этом также,
поскольку это также будет его контролируемой глупостью.
Я вовлек себя в этом месте в очень путанные попытки объяснить
дон Хуану, что я интересуюсь тем, что же будет мотивировать
человека знания поступать каким-то определенным образом,
несмотря на то, что он знает, что ничего не имеет значения.
Он мягко засмеялся прежде, чем ответить.
- Ты думаешь о своих поступках, поэтому ты веришь в то,
что твои поступки настолько важны, насколько ты думаешь
они важны. Тогда как в действительности ничего из того не
важно, что кто-либо делает. Н_и_ч_е_г_о_. Но тогда, если
в действительности ничего не имеет значения, то как, ты
спрашиваешь меня, я продолжаю жить? Бало ба проще умереть,
именно так ты говоришь и веришь, потому что ты думаешь о
жизни точно также, как ты думаешь обо всем остальном, как
ты теперь думаешь, на что же похоже в_и_д_е_н_ь_е_. Ты хотел,
чтобы я тебе его описал для того, чтоб ты мог начать думать
об этом точно также, как ты думаешь обо всем остальном.
В случае в_и_д_е_н_ь_я_, однако, думанье не является составной
частью, поэтому я не могу рассказать тебе, что это такое
- _в_и_д_е_т_ь_. Теперь ты хочешь, чтоб я описал тебе причины
моей контролируемой глупости, и я могу тебе только сказать,
что контролируемая глупость очень похожа на _в_и_д_е_н_ь_е_.
Это нечто такое, о чем нельзя думать. (он зевнул...) Ты
слишком долго отсутствовал. Ты думаешь слишком много.
Он поднялся и прошел в заросли чаппараля у дома. Я поддерживал
огонь, чтобы горшок кипел. Я собрался было зажечь керосиновую
лампу, но полутьма была очень уютной. Огонь из печи давал
достаточно света, чтобы можно было писать, и создавал розовое
сияние повсюду вокруг меня. Я положил свои записи на землю
и лег. Я чувствовал себя усталым. Из всего разговора с доном
Хуаном единственная ясная мысль осталась у меня в мозгу,
что ему до меня нет никакого дела; это бесконечно беспокоило
меня. За долгие годы я доверился ему. Если бы я не имел
полного доверия к нему, то я был бы парализован страхом
уже при одной только мысли, чтобы изучать его учение на
практике. То, на чем я основывал свое доверие к нему, была
идея, что он заботится обо мне лично; фактически, я всегда
боялся его, но я всегда удерживал свой страх в узде, потому
что я верил ему. Когда он убрал эту основу, то у меня не
осталось ничего, на что бы можно было опираться дальше,
и я почувствовал себя беспомощным.
Очень странное нетерпение охватило меня. Я стал очень возбужденным
и начал шагать взад-вперед перед печкой. Дон Хуан задерживался.
Я с нетерпением ждал его.
Он вернулся немного позднее, сел опять перед печкой, и я
выложил ему свои страхи. Я сказал ему, что я озабочен, потому
что не могу менять направление посреди потока. Я объяснил
ему, что помимо доверия, которое я имел к нему, я научился
также уважать его образ жизни, как существенно более рациональный
или, по крайней мере, более действенный, чем мой. Я сказал,
что его слова ввергли меня в ужасный конфликт, потому что
они толкают на то, чтоб я сменил свои чувства. Для того,
чтобы проиллюстрировать мою точку зрения, я рассказал дон
Хуану историю одного старика из моего круга, очень богатого
консервативного юриста, который прожил всю свою жизнь, будучи
убежден, что поддерживает правду.
В начале 30-х годов он оказался страстно вовлеченным в политическую
драму того времени. Он был категорически убежден, что политическое
изменение будет гибельным для страны, и из преданности своему
образу жизни он голосовал и боролся против того, что рассматривал,
как политическое зло. Но прилив времени был слишком силен,
он осилил его. Свыше 10-ти лет он боролся против этого на
арене и в своей личной жизни; затем вторая мировая война
обратила все его усилия в полное поражение. Глубокая горечь
явилась следствием его политического и идеологического падения;
на 25 лет он стал самоизгнанником. Когда я встретил его,
то ему было уже 84 года, и он вернулся в свой родной город,
чтобы провести свои последние годы в доме для престарелых.
Для меня казалось непонятным, что он так много жил, учитывая
то, как он топил свою жизнь в горечи и жалости к самому
себе. Каким-то образом он нашел мое общество приятным, и
мы подолгу с ним разговаривали. В последний раз, когда я
его встретил, он заключил наш разговор следующим: "у
меня было время, чтобы обернуться и проверить свою жизнь.
Возможно, что я выбросил годы жизни на преследование того,
что никогда не существовало. В последнее время у меня было
чувство, что я верил в какой-то фарс. Это не стоило моих
усилий. Я считаю, что я знаю это. Однако, я не могу вернуть
40 потерянных лет".
Я сказал дону Хуану, что мой конфликт возник из тех сомнений,
в которые меня бросили его слова о контролируемой глупости.
- Если ничего в действительности не имеет значения, - сказал
я, - то став человеком знания, невольно окажешься таким
же пустым, как мой друг, и не в лучшем положении, чем он.
- Это не так, - сказал дон Хуан отрывисто. - твой друг одинок,
потому что умрет без _в_и_д_е_н_ь_я_. В его жизни он просто
состарился и теперь у него должно быть еще больше жалости
к самому себе, чем когда-либо ранее. Он чувствует, что выбросил
40 лет, потому что гнался за победами, а находил поражения.
Он никогда не узнает, что быть победителем или быть побежденным
- одно и то же. Значит, теперь ты боишься меня, так как
я сказал тебе, что ты равнозначен всему остальному. Ты впадаешь
в детство. Наша судьба, как людей - учиться, и идти к знанию
следует также, как идти на войну. Я говорил тебе это бессчетное
число раз. К знанию или на войну идут со страхом, с уважением,
с сознанием того, что идут на войну. И с абсолютной уверенностью
в себе. Вложи свою веру (доверие) в себя, а не в меня...
И поэтому ты теперь испуган пустотой жизни твоего друга.
Но нет пустоты в жизни человека знания - я говорю тебе.
Все наполнено до краев.
Все наполнено до краев, и все равно, не как для твоего друга,
который просто состарился. Когда я говорю тебе, что ничего
не имеет значения, я имею в виду не то, что имеет он. Для
него его битва жизни не стоила усилий, потому что он побежден.
Для меня не существует ни победы, ни поражения, ни пустоты.
Все наполнено до краев, и все равно, и моя битва стоила
моих усилий. Для того, чтобы стать человеком знания, надо
быть воином, а не хныкающим ребенком. Нужно биться и не
сдаваться до тех пор, пока не станешь _в_и_д_е_т_ь_ лишь
для того, чтобы понять тогда, что ничего не имеет значения.
Дон Хуан помешал в горшке деревянной ложкой. Еда была готова.
Он снял горшок с огня и поставил его на четырехугольное
кирпичное сооружение, которое он возвысил у стены и которое
служило, как полка или как стол. Ногой он подтолкнул два
небольших ящика, служивших удобными стульями, особенно,
если прислониться к стене спиной. Он знаком пригласил меня
садиться и затем налил миску супу. Он улыбался. Его глаза
сияли, как если бы ему в самом деле нравилось мое присутствие.
Он мягко пододвинул миску ко мне. В его жесте бвло столько
тепла и доброты, что это, казалось, было просьбой восстановить
к нему мое доверие. Я чувствовал себя идиотски. Я попытался
сменить свое настроение, разыскивая свою ложку, и не мог
ее найти. Суп был слишком горячим, чтобы пить его прямо
из миски, и пока он остывал, я спросил дона Хуана, означает
ли его контролируемая глупость, что человеку знания никто
больше не может нравиться. Он перестал есть и засмеялся.
- Ты слишком заботишься о том, чтобы нравиться людям или
чтобы любить их самому, - сказал он. - человек знания любит
и все. Он любит что хочет или кого хочет, но он использует
свою контролируемую глупость для того, чтобы не заботиться
об этом. Противоположность тому, что ты делаешь теперь.
Любить людей или быть любимым людьми - это далеко не все,
что можно делать, как человек.
Он некоторое время смотрел на меня, склонив голову на бок.
- Думай над этим, - сказал он.
- Есть еще одна вещь, о которой я хочу спросить тебя, дон
Хуан. Ты говорил, чтобы смеяться, надо _с_м_о_т_р_е_т_ь_
глазами, но я считаю, что мы смеемся потому, что мы думаем.
Возьми слепого человека - он тоже смеется.
- Нет, слепые не смеются, их тела сотрясаются немного с
треском смеха. Они никогда не смотрели на смешные грани
мира и должны воображать их себе. Их смех - это не хохот.
Больше мы не говорили. У меня было хорошее самочувствие
о ощущение счастья. Мы ели в молчании; затем дон Хуан начал
смеяться. Я использовал сухой прутик, чтобы подносить овощи
ко рту.
4 октября 1968 г.
Сегодня я выбрал время и спросил дона Хуана, не возражает
ли он поговорить еще о _в_и_д_е_н_ь_и_. Он, казалось, секунду
размышлял, затем улыбнулся и сказал, что я опять втянулся
в свою рутину: говорить вместо того, чтобы делать.
- Если ты хочешь _в_и_д_е_т_ь_, тебе следует дать дымку
унести тебя,
- сказал он с ударением. - я больше не хочу говорить об
этом.
Я помогал ему чистить сухие растения. Долгое премя мы работали
в полном молчании. Когда я вынужден долго молчать, я всегда
чувствую себя очень восприимчивым, особенно в присутствии
дона Хуана. Наконец, я не выдержал и задал ему вопрос, который,
казалось, сам вырвался из меня.
- Как человек знания применяет контролируемую глупость,
если случиться, что умрет человек, которого он любит? -
спросил я.
Дон Хуан посмотрел на меня вопросительно - он, казалось,
опешил при моем вопросе.
- Возьмем твоего внука Люсио, - сказал я. - Будут ли твои
действия контролируемой глупостью во время его смерти?
- Возьмем моего сына эулалио - это более хороший пример,
- спокойно ответил дон Хуан. - он был раздавлен камнями,
когда работал на строительстве панамериканской дороги. Мои
поступки по отношению к нему во время его смерти были контролируемой
глупостью. Когда я прибыл к месту взрыва, он был почти мертв,
но его тело было настолько сильным, что оно продолжало двигаться
и дергаться. Я остановился перед ним и сказал парням из
дорожной команды не трогать его больше - они послушались
и стояли, окружив моего сына, глядя на его изуродованное
тело. Я тоже стоял там, но я не смотрел. Я изменил свои
глаза так, чтобы я видел, как распадается его личная жизнь,
неконтролируемо расширяясь за свои пределы, подобно туману
кристаллов, потому что именно так жизнь и смерть смешиваются
и расширяются. Вот что я делал во время смерти моего сына.
Это все, что можно было делать, и это контролируемая глупость.
Если бы я смотрел на него, то я наблюдал бы за тем, как
он становится неподвижным, и я почувствовал бы плач внутри
себя, потому что никогда больше мне не придется смотреть
на его красивую фигуру, идущую по земле. Вместо этого я
в_и_д_е_л_ его смерть, и там не было печали и не было никакого
чувства. Его смерть была равнозначна всему остальному.
Дон Хуан секунду молчал. Казалось, он был печален, но затем
он улыбнулся и погладил меня по голове.
- Так что можешь сказать, что, когда происходит смерть людей,
которых я люблю, то моя неконтролируемая глупость состоит
в том, чтобы изменить свои глаза.
Я подумал о людях, которых я сам люблю, и ужасная давящая
волна жалости к самому себе охватила меня.
- Счастливый ты, дон Хуан, - сказал я. - ты можешь изменить
свои глаза, тогда как я могу только смотреть.
Он нашел мое высказывание забавным и засмеялся.
- Счастливый. Осел, - сказал он, - это трудная работа. -
Мы опять рассмеялись. После догого молчания я опять стал
пытать его, может быть лишь для того, чтоб развеять свою
собственную печаль.
- Если я тебя понял тогда правильно, дон Хуан, то единственные
поступки в жизни человека знания, которые не являются контролируемой
глупостью, - это те, что он выполняет со своим олли или
мескалито. Не так ли?
- Верно, мои олли и мескалито не на одной доске с нами,
людьми. Моя контролируемая глупость приложима только ко
мне самому и к поступкам, которые я выполняю, находясь в
обществе людей.
- Однако, логически, возможно думать, что человек знания
может так же рассматривать свои поступки со своим олли или
с мескалито, как контролируемую глупость, верно?
- Ты снова думаешь. Человек знания не размышляет, поэтому
он не может встретиться с такой возможностью. Возьми, например,
меня. Я говорю, что моя контролируемая глупость приложима
к поступкам, которые я совершаю, находясь в обществе людей.
Я говорю, что моя контролируемая глупость приложима к поступкам,
которые я совершаю, находясь в обществе людей. Я говорю
это, потому что я могу _в_и_д_е_т_ь_ людей. Однако, я не
могу в_и_д_е_т_ь_ н_а_с_к_в_о_з_ь_ своего олли, и это делает
его невоспринимаемым для меня. Поэтому, как же я могу контролировать
свою глупость, если я не вижу сквозь нее. Со своим олли
или мескалито я всего лишь человек, который знает, как _в_и_д_е_т_ь_,
и находит, что он оглушен тем, что он в_и_д_и_т_; человек,
который знает, что он никогда не поймет всего, что есть
вокруг него.
Возьми, например, тебя. Для меня не имеет значения, станешь
ты человеком знания или нет. Однако, это имеет какое-то
значение для мескалито. Совершенно очевидно, что для него
это имеет значение, иначе бы он не сделал так много шагов,
чтобы показать свою заботу о тебе. Я могу заметить его заботу,
и я действую соответственно этому; и тем не менее, его забота
непонятна для меня.
6
Как раз когда мы уже собирались сесть в мою машину, чтоб
начать путешествие в центральную Мексику, 5 октября 1968
г., дон Хуан остановил меня.
- Я говорил тебе раньше, - сказал он с серьезным выражением,
- что никогда нельзя раскрывать ни имени, ни местонахождения
мага. Я полагаю, ты понимаешь, что ты не должен открывать
ни моего имени, ни места, где находится мое тело. Сейчас
я собираюсь попросить тебя сделать то же самое по отношению
к моему другу, которого ты будешь звать Хенаро. Мы едем
к его дому. Там мы проведем некоторое время.
Я заверил дона Хуана, что я никогда не обманывал его доверия.
- Я знаю это, - сказал он, не меняя своего выражения. -
И все же меня заботит то, что ты становишься таким рассеянным.
Я запротестовал, и дон Хуан сказал, что его целью было только
напомнить мне, что каждый раз, когда становишься рассеянным
в делах магии, то играешь с бесчувственной смертью, которую
можно отвратить, будучи внимательным и осознавая свои поступки.
- Мы больше не будем касаться этого вопроса. Как только
мы отъедем отсюда, мы не будем упоминать о Хенаро и не будем
думать о нем. Я хочу, чтобы сейчас ты привел в порядок свои
мысли. Когда мы встретим его, ты должен быть ясным и не
иметь сомнений в уме.
- О какого рода сомнениях ты говоришь, дон Хуан?
- Любого рода сомнениях вообще. Когда ты встретишь его,
ты должен быть хрустально чистым. Он будет _в_и_д_е_т_ь_
тебя.
Его странные предупреждения сделали меня очень возбудимым.
Я заметил, что может быть, мне лучше вообще не встречаться
с его другом, но лишь подъехать к его дому и оставить дона
Хуана там.
- То, что я сказал тебе, было всего лишь предостережением,
- сказал он. - ты уже встретил одного мага, Висента, и он
чуть не убил тебя. Берегись на этот раз.
После того, как мы приехали в центральную Мексику, у нас
ушло еще два дня, чтоб пройти пешком от того места, где
я оставил свою машину, до дома его друга - маленькой хижины,
прилепившейся к склону горы. Друг дона Хуана стоял у дверей,
как бы ожидая нас. Я тут же узнал его. Я уже был с ним знаком,
хотя и очень поверхностно, когда я привез свою книгу дону
Хуану. В тот раз я, фактически, и не смотрел на него, кроме
как мельком, поэтому у меня было ощущение, что он того же
возраста, что и дон Хуан. Однако, когда он стоял у дверей
своего дома, я заметил, что он был значительно моложе. Ему,
вероятно, только перевалило за пятьдесят. Он был ниже дона
Хуана и тоньше его. Он был очень темен и жилист. Его волосы
были густыми и седоватыми и несколько длинными, они нависали
у него над ушами и лбом. Его лицо было круглым и твердым.
Очень выступающий нос придавал ему вид хищной птицы с маленькими
темными глазами.
Он сначала заговорил с доном Хуаном. Дон Хуан подтверждающе
кивнул. Они кратко поговорили. Они говорили не по-испански,
поэтому я не понимал, о чем идет речь. Затем дон Хенаро
повернулся ко мне.
- Добро пожаловать в мою маленькую развалюху-хижину, - извиняющимся
тоном сказал он по-испански.
Его слова были вежливой формулой, которую я слышал ранее
в разных сельских районах Мексики. Однако, когда он сказал
эти слова, он рассмеялся радостно, без всяких к тому причин,
и я знал, что он применяет свою контролируемую глупость.
Ему дела не было ни в малейшей степени, что его дом был
развалюхой-хижиной. Мне очень понравился дон Хенаро.
В течение двух следующих дней мы ходили в горы собирать
растения. Дон Хуан, дон Хенаро и я отправлялись каждый день
на рассвете. Старики уходили вместе в какой-то специальный,
но не определенный район гор и оставляли меня одного в зоне
лесов. У меня там было особое состояние старательности и
внимания. Я не замечал хода времени, я не ощущал никакого
неудобства от того, что я один. Необычайное состояние, которое
длилось у меня оба дня, было способностью концентрироваться
на тонкой задаче нахождения определенных растений, которые
дон Хуан доверил мне собрать. Мы возвращались домой к вечеру,
и оба дня я так уставал, что немедленно засыпал.
Однако, третий день был другим. Мы все трое работали вместе,
и дон Хуан попросил дона Хенаро научить меня, как собирать
определенные растения. Мы вернулиь около полудня, и оба
старика несколько часов сидели около дома в полном молчании,
как если б они были в трансе. Однако, они не спали. Я пару
раз прошел перед ними; дон Хуан проводил меня глазами, и
так же сделал дон Хенаро.
- Тебе нужно говорить о растениях прежде, чем ты их сорвешь,
- сказал дон Хуан. Он ронял свои слова размеренно и повторил
свое высказывание три раза как бы для того, чтоб привлечь
мое внимание. Никто на сказал ни слова, пока он говорил.
- Для того, чтобы _в_и_д_е_т_ь_ растения, ты должен говорить
с ними персонально, - продолжал он. - ты должен знать их
индивидуально, тогда растения смогут рассказать тебе о них
все, что ты захочешь о них узнать.
Время клонилось к вечеру. Дон Хуан сидел на плоском камне
лицом к западным горам; дон Хенаро сидел рядом с ним на
соломенной циновке, лицом на север. Дон Хуан сказал мне
в первый день, когда мы приехали туда, что это - их "позиции"
и что я должен садиться на землю в любом месте напротив
них. Он сказал, что когда мы сидим в таких позициях, я должен
быть повернут лицом к юго-востоку и смотреть на них только
мельком.
- Да, так обстоит дело с растениями, не так ли? - сказал
дон Хуан, повернувшись к дону Хенаро, который согласился
подтверждающим жестом.
Я сказал, что причиной моего невыполнения этой его инструкции
было то, что я чувствовал себя несколько глупо, разговаривая
с растениями.
- Тебе не удалось понять, что маг не шутит, - сказал он
жестко, - тогда маг добивается того, чтобы _в_и_д_е_т_ь_,
он добивается того, чтобы получить силу.
Дон Хенаро уставился на меня. Я делал заметки, и это, казалось,
поражало его. Он улыбнулся мне, потряс головой и что-то
сказал дону Хуану. Дон Хуан пожал плечами. Видеть меня пишущим
дону Хенаро казалось весьма странным. Дон Хуан, я полагаю,
уже привык к тому, что я все записываю, и тот факт, что
я пишу, когда он говорит, больше не удивлял его. Он мог
продолжать говорить, казалось, не замечая, чем я занят.
Однако, дон Хенаро продолжал смеяться, и мне пришлось прекратить
записывать для того, чтобы не прерывать настроя разговора.
Дон Хуан еще раз подтвердил, что поступки мага не следует
принимать за шутки, потому что маг играет со смертью на
каждом повороте пути. Затем он начал рассказывать дону Хенаро,
как однажды ночью я посмотрел на огни смерти, следовавшей
за нами во время одного из наших путешествий. Рассказ оказался
очень смешным. Дон Хенаро катался от смеха по земле.
Дон Хуан извинился передо мной и сказал, что его друг подвержен
приступам смеха. Я взглянул на дона Хенаро, который, как
я думал, еще катался по земле, и увидел, что он делает совершенно
необычную вещь. Он стоял на голове без помощи рук, а его
ноги были сложены так, как если бы он сидел. Зрелище до
того не шло ни в какие ворота, что я вскочил. Когда я понял,
что он делает нечто совершенно невозможное с точки зрения
механики тела, он вернулся опять в нормальное положение.
Однако дон Хуан был, видимо, знаком с тем, что произошло,
и приветствовал представление дона Хенаро раскатистым смехом.
Дон Хенаро, казалось, заметил мое замешательство. Он пару
раз хлопнул в ладоши и крутнулся по земле; очевидно, он
хотел, чтоб я следил за ним. То, что сначала я принял за
катание по земле, было, фактически, раскачиванием тела в
сидячем положении так, что голова касалась земли. Он, видимо,
достигал своей нелогичной позы, набирая крутящий момент,
раскачиваясь несколько раз, пока инерция не выведет его
тело в вертикальное положение, так что на какое-то время
он садился на свою голову.
Когда их смех утих, дон Хуан продолжал свой разговор; его
тон был жестким. Я переменил положение тела, чтоб удобнее
было сидеть, и чтоб уделить ему все внимание. Он совсем
не улыбался, как делал обычно тогда, когда я старался уделять
сознательное внимание тому, что он говорит. Дон Хенаро продолжал
смотреть на меня, как если бы ожидал, что опять начну записывать,
но я больше не брался за свои заметки. Слова дона Хуана
были разносом за то, что я не разговаривал с растениями,
собирая их, как он всегда велел мне делать. Он сказал мне,
что растения, которые я убил, могут также убить и меня;
он сказал, что уверен, рано или поздно, они принесут мне
болезнь. Он добавил, что если я заболею в результате вреда,
причиненного растениям, то я, тем не менее, не признаю этого
и предпочту считать это гриппом. Оба они опять провели момент
веселья, затем дон Хуан вновь стал серьезен и сказал, что
если я не думаю о своей смерти, то вся моя личная жизнь
будет только личным хаосом. Он взглянул очень резко.
- Что еще может быть у человека, кроме его жизни и его смерти?
- сказал он мне.
В этот момент я почувствовал, что совершенно необходимо
все это записать и внобь взялся за блокнот. Дон Хенаро уставился
на меня и улыбнулся. Затем он склонил голову немного набок
и раскрыл ноздри. Он, очевидно, имел замечательный контроль
над мышцами, управляющими ноздрями, потому что они раскрылись
в два раза против своего обычного размера.
Что было наиболее комичным в его клоунаде, так это не столько
его жесты, как его собственная реакция на них. После того,
как он расширил свои ноздри, он склонился вперед и вновь
привел свое тело в ту же странную перевернутую позу сидения
на голове.
Дон Хуан смеялся, пока слезы не потекли у него по щекам.
Я чувствовал себя несколько раздраженным и смеялся нервно.
- Хенаро не любит писать, - сказал он как объяснение.
Я отложил свои заметки, но дон Хенаро сказал, что все в
порядке с писанием, потому что он на самом деле не возражает
против этого. Он повторил те же самые ребячливые движения,
и оба они опять реагировали так же.
Дон Хуан взглянул на меня, все еще смеясь, и сказал, что
его друг изображает меня. Что у меня есть привычка раздувать
ноздри, как только я начинаю писать, и что дон Хенаро думает,
что пытаться стать магом, записывая поучения, также абсурдно,
как сидеть на голове, поэтому он и принимает такую абсурдную
позу, перенося вес своего сидящего тела на одну голову.
- Может быть, ты не находишь это забавным, - сказал дон
Хуан, - но только один Хенаро может сидеть на голове, и
только один ты можешь думать о том, чтобы стать магом, записывая
поучения.
Оба они опять имели взрыв смеха, и дон Хенаро повторил свое
невероятное движение.
Мне нравился он. В его поступках было так много грации и
прямоты.
- Приношу свои извинения, дон Хенаро, - сказал я, указывая
на блокнот.
- Все в порядке, - сказал он и опять хмыкнул.
Я больше не мог писать. Они очень долго продолжали говорить
о том, как растения действительно могут убить и как маги
используют это качество растений. Оба они продолжали смотреть
на меня, когда говорили, как бы ожидая, что я буду писать.
- Карлос, как лошадь, которая не любит быть оседланной,
- Сказал дон Хуан. - С ним надо быть очень деликатным. Ты
испугал его, и теперь он не хочет писать.
Дон Хенаро расширил свои ноздри и сказал с насмешливой просьбой,
гримасничая и вытягивая губы куриной попкой:
- Продолжая, Карлуша, пиши. Пиши, пока у тебя не отвалится
большой палец.
Дон Хуан поднялся, вытягивая руки и выгибая спину. Несмотря
на преклонный возраст, его тело было сильным и гибким. Он
пошел в кусты с краю дома, и я остался наедине с доном Хенаро.
Он посмотрел на меня, и я отвел глаза, потому что он заставлял
меня чувствовать себя скованным.
- Не говори, что ты даже не хочешь смотреть на меня, - сказал
он с крайне ребячливой интонацией.
Он раздул ноздри и заставил их дрожать. Затем он поднялся
и повторил движения дона Хуана, выгибая спину и вытягивая
руки, но при этом его тело приняло крайне невероятное положение;
это была действительно неописуемая поза, которая совмещала
в себе исключительное чувство пантомимы и чувство загадочности.
Она бросила меня в дрожь. Это была мастерская карикатура
на дона Хуана.
В этот момент дон Хуан вернулся и заметил жест, а также,
видимо, и его значение. Он сел, посмеиваясь.
- Куда дует ветер? - значительно спросил дон Хенаро.
Дон Хуан указал движением головы на запад.
- Я лучше пойду туда, куда ветер дует, - сказал дон Хенаро
с серьезным выражением. Затем он повернулся ко мне и покачал
мне пальцем.
- И не обращай внимания, если услышишь странный звук, -
сказал он. - когда Хенаро срет - горы трясутся.
Он прыгнул в кусты, и мгновение спустя я услышал очень странный
звук, глубокий неземной грохот. Я не знал, как его объяснить.
Я взглянул на дона Хуана, ища объяснения, но он согнулся
вдвое от хохота.
17 октября 1968 г.
Я не помню, что побудило дона Хенаро рассказать мне об устройстве
"того света", как он его называл. Он сказал, что
мастер-маг бывает орлом или, скорее, что он может превращаться
в орла; с лругой стороны, злой маг бывает совой. Дон Хенаро
сказал, что злой маг - это дитя ночи, и для такого человека
самые полезные животные - это пума и другие дикие кошки,
или ночные птицы, особенно совы. Он сказал, что "брухос
лирикос", лирические маги, имея в виду магов-дилетантов,
предпочитают других животных, ворону, например. Дон Хуан
засмеялся, он слушал молча. Дон Хенаро повернулся к нему
и сказал:
- Это правда, ты же знаешь это, Хуан. Затем он сказал, что
мастер-маг может взять своего ученика с собой в путешествие
и, фактически, пройти через 10 слоев того света. Мастер,
имея в виду, что он орел, может начать с самого первого
нижнего слоя и затем проходить через каждый последующий
мир, пока не достигнет вершины. Злые маги и дилетанты могут,
в лучшем случае, сказал он, проходить только через три слоя.
Дон Хенаро коснулся того, что представляют собой эти ступени,
сказав:
- Начинаешь с самого дна, и затем твой учитель берет тебя
с собой в полет, и вскоре - бум... Ты проходишь сквозь первый
слой. Затем, немного погодя, - бум... Ты проходишь сквозь
второй; и - бум... Ты проходишь сквозь третий...
Дон Хенаро провел меня через 10 бумов до последнего слоя
мира. Когда он окончил говорить, дон Хуан посмотрел на меня
и понимающе улыбнулся.
- Разговор - не предрасположенность Хенаро, - сказал он,
- но если ты хочешь получить урок, то он поучит тебя о равновесии
вещей.
Дон Хенаро подтверждающе кивнул. Он сложил губы и полуприкрыл
глаза. Мне его жест показался чудесным. Дон Хенаро поднялся,
и также сделал дон Хуан.
- Ладно, - сказал дон Хенаро. - Мы можем поехать и подождать
Нестора и Паблито. Они уже свободны. По четвергам они рано
освобождаются.
Оба они сели ко мне в машину; дон Хуан сел спереди. Я ни
о чем не спрашивал их, а просто завел мотор. Дон Хуан направлял
меня к месту, которое, по его словам, было домом Нестора.
Дон Хенаро вошел в дом и немного погодя вышел в сопровождении
Нестора и Паблито, двух молодых людей, которые были его
учениками.
Все они сели ко мне в машину, и дон Хуан сказал, чтобы я
ехал по дороге, ведущей к западным горам.
Мы оставили мою машину на краю грунтовой дороги и пошли
пешком вдоль берега реки, ширина которой была, вероятно,
5-6 метров, до водопада, видимого уже с того места, где
я остановил машину.
Было около четырех часов дня. Окружающий вид был весьма
внушительным. Прямо у нас над головами висела огромная черная
с синевой туча, которая казалась парящей крышей; она имела
хорошо выраженный край и форму громадного полукруга. К западу
на склонах высоких центральных кордильер, видимо, шел дождь.
Он выглядел беловатой занавеской, повешенной перед синими
пиками. На востоке находилась глубокая длинная долина, над
которой висели только отдельные облачка, и сияло солнце.
Контраст между двумя этими районами был великолепен. Мы
остановились у подножия водопада. Его высота была, пожалуй,
около 50 метров; рев стоял очень громкий.
Дон Хенаро надел вокруг талии пояс, с него свисало семь
предметов, которые выглядели, как маленькие кувшинчики.
Он снял шляпу и дал ей висеть за спиной на шнурке, завязанном
вокруг шеи. Он достал головную ленту, которая была у него
в кошельке, сделанном из толстой шерстяной материи. Головная
лента также была изготовлена из разноцветных шерстяных нитов.
Ярко-желтый увет особенно выделялся в ней. В головную ленту
он воткнул три орлиных пера. Я заметил, что точки, куда
он воткнул перья, были несимметричны. Одно перо было над
задним изгибом его правого уха, другое было на несколько
дюймов впереди. Затем он снял сандалии, прицепил или привязал
их к поясу штанов и застегнул пояс поверх своего пончо.
Пояс, казалось, был сплетен из полосок кожи. Я не смог увидеть,
завязал он его или застегнул на пряжку. Дон Хенаро пошел
по направлению к водопаду.
Дон Хуан установил круглый камень в устойчивое положение
и сел на него. Оба молодых человека сделали то же самое
с другими камнями и сели слева от него. Дон Хуан указал
мне на место рядом с собой с правой стороны и сказал, чтобы
я принес камень и сел.
- Мы должны здесь образовать линию, - сказал он, показав,
что они трое сели в один ряд.
К этому времени дон Хенаро достиг самого дна водопада и
начал взбираться по скале слева от него. Оттуда, где мы
сидели, скала казалась весьма отвесной. Там было много кустов,
за которые он хватался, придерживаясь. Один раз он, видимо,
потерял опору и чуть не соскользнул вниз, как если б почва
была скользкой. Немного погодя повторилось то же самое,
и мне пришла в голову мысль, что дон Хенаро, пожалуй, слишком
стар, чтоб лазить по скалам. Я видел, как он несколько раз
поскальзывался и оступался прежде, чем достиг точки, где
расщелина, по которой он взбирался, кончилась.
Я испытал чувство растерянности, когда он начал карабкаться
выше по скале. Я не мог себе объяснить, что он собирается
делать.
- Что он делает? - спросил я дона Хуана шепотом. Дон Хуан
не взглянул на меня.
- Очевидно, что он взбирается, - сказал он.
Дон Хуан смотрел прямо на дона Хенаро. Его взгляд был остановившимся.
Его глаза были полуприкрыты. Он сидел очень прямо с руками,
сложенными между ног. Я немного наклонился, чтобы посмотреть
на молодых людей, дон Хуан сделал мне повелительный знак
рукой, чтобы заставить меня вернуться назад в линию. Я тотчас
откачнулся. Я лишь мельком видел молодых людей. Они казались
такими же внимательными, как и он. Дон Хуан сделал еще один
жест рукой и показал в направлении водопада. Я взглянул
вновь. Дон Хенаро взобрался уже довольно далеко на скалу.
В тот момент, когда я взглянул, он прилепился к небольшому
выступу, понемногу прокладывая путь, чтобы обогнуть каменный
козырек. Его руки были вытянуты в стороны, как если бы он
обнимал скалу. Он медленно продвигался вправо и внезапно
потерял опору под ногами. Я невольно ахнул. На мгновение
все его тело повисло в воздухе. Я был уверен, что он падает,
но он не упал. Его правая рука схватилась за что-то и очень
постепенно его ноги вернулись на выступ вновь. Но прежде,
чем двинуться дальше, он повернулся к нам и взглянул. Это
был только взгляд мельком, но в повороте его головы была
такая стилизация, что я начал чувствовать удивление. Я вспомнил
тут, что он делал то же самое, поворачивался и смотрел на
нас, каждый раз, когда он поскальзывался. У меня была мысль,
что дона Хенаро раздражает его собственная неуклюжесть и
он поворачивается посмотреть, видим ли мы ее.
Он еще немного продвинулся к вершине, еще один раз потерял
опору под ногами и схватился за нависавшую скалу. На этот
раз он удержался левой рукой. Когда он восстановил равновесие,
он опять повернулся и посмотрел на нас. Он еще дважды поскальзывался
прежде, чем он достиг вершины.
Оттуда, где мы сидели, верхний край водопада казался 6-7
метров шириной. Секунду дон Хенаро стоял неподвижно. Я собирался
спросить дона Хуана, что дон Хенаро собирается там делать,
но дон Хуан, казалось, был так поглощен наблюдением, что
я не осмелился беспокоить его.
Внезапно, дон Хенаро прыгнул в воду. Это был такой совершенно
неожиданный поступок, что у меня захватило дыхание. Это
был великолепный неземной прыжок. На мгновение мне показалось,
что я видел серию налагающихся друг на друга снимков его
тела, совершающих эллиптический полет на середину реки.
Когда мое удивление улеглось, ч заметил, что он приземлился
на камень на самом краю водопада, камень, который был едва
заметен с того места, где мы сидели.
Он оставался там долгое время; он, казалось, боролся с перекатывающейся
через камень водой. Дважды он повисал над пропастью, и я
не мог понять, что его удерживает от падения. Он восстановил
свое равновесие и переступил на камне с ноги на ногу. Затем
он прыгнул опять, как тигр. Я едва мог видеть следующий
камень, на который он опустился; это был как бы маленький
острый выступ на гребне водопада.
Там он оставался почти 10 минут. Он был неподвижен. Его
неподвижность была для меня столь внушительной, что я начал
дрожать. Я хотел встать и пройтись. Дон Хуан заметил мою
нервозность и повелительно велел мне успокоиться.
Неподвижность дона Хенаро привела меня в необычайный мистический
ужас. Я чувствовал, что если он еще останется там стоять,
то я не смогу удерживать контроль над собой. Внезапно он
прыгнул вновь. На этот раз прямо до другого берега водопада.
Он опустился на ноги и руки, как кошка; оставался в таком
положении секунду, затем поднялся и взглянул через водопад
на другую сторону, а затем вниз на нас. Он стоял в каменной
неподвижности, глядя на нас. Его руки были прижаты к бокам
так, как если бы он держался за невидимые поручни.
Было что-то поистине непонятное в том, как он стоял; его
тело казалось такми тонким, таким хрупким. Я подумал, что
дон Хенаро со своей головной повязкой, со своими орлиными
перьями, своим темным пончо и своими босыми ногами был самым
красивым человеческим существом, какое я когда-нибудь видел.
Внезапно он выбросил руки вверх, поднял голову и быстро
бросил свое тело в сторону, наподобие бокового сальто влево.
Валун, на котором он стоял, был круглый, и когда он прыгнул,
он исчез за ним.
В этот момент стали падать крупные капли дождя. Дон Хуан
поднялся и вместе с ним поднялись двое молодых людей. Их
движение было столь внезапным, что я замешкался. Мастерский
трюк дона Хенаро ввел меня в состояние глубоко эмоционального
возбуждения. Я чувствовал, что он является все охватывающим
артистом, и я хотел тут же увидеть его и аплодировать ему.
Я старался взглянуть на левую сторону водопада, чтобы увидеть,
не спускается ли он вниз, но его не было. Я настаивал на
том, чтобы узнать, что с ним сталось. Дон Хуан не отвечал.
- Нам лучше поспешить отсюда, - сказал он. - это настоящий
ливень. Нам надо завезти Паблито и Нестора к ним домой,
а потом мы начнем свое обратное путешествие.
- Я даже не попрощался с доном Хенаро, - возражал я.
Он уже попрощался с тобой, - ответил дон Хенаро резко.
Он секунду смотрел на меня, затем смягчил свое выражение
лица и улыбнулся.
- Он пожелал тебе также всего хорошего. Он чувствовал себя
прекрасно с тобой.
- Но разве мы не собираемся дождаться его?
- Нет, - сказал резко дон Хуан, - пусть он остается, где
бы он ни был. Может, он орел, летящий к другим мирам или,
может быть, он умер там. Это не имеет сейчас значения.
23 октября 1968 г.
Дон Хуан невзначай заметил, что он собирается в недалеком
будущем совершить еще одну поездку в центральную Мексику.
- Ты собираешься навестить дона Хенаро? - спросил я.
- Возможно, - сказал он, не глядя на меня.
- С ним все в порядке, не так ли, дон Хуан? Я хочу сказать,
что с ним ничего не случилось плохого тогда на вершине водопада?
- Ничего с ним не случилось. Он крепок.
Некоторое время мы разговаривали о путешествии, которое
он планировал. Затем я сказал, что мне очень понравилось
в компании с доном Хенаро, и понравились его шутки. Он засмеялся
и сказал, что Хенаро, действительно, как ребенок. Тут была
длинная пауза. Я напрягал свой мозг, пытаясь найти способ,
как перевести разговор на данный мне урок. Дон Хуан посмотрел
на меня и жалостливым тоном сказал:
- Тебе до смерти хочется спросить меня об уроке Хенаро,
не так ли?
Я напряженно засмеялся. Я не переставал думать обо всем,
что произошло у водопада. Я вновь и вновь перебирал все
детали, какие только мог вспомнить, и приходил к заключению,
что я был свидетелем проявления невероятной физической ловкости.
Я думал, что дон Хенаро, без сомнения, является непревзойденным
мастером равновесия. Каждое отдельное движение, которое
он сделал, было высоко ритуализованным, уж не говоря о том,
что оно должно быть имело какое-то необъяснимое символическое
значение.
- Да, - сказал я. - Признаю, что мне до смерти хочется узнать,
в чем заключался его урок.
- Позволь мне сказать тебе, - сказал дон Хуан, - что это
для тебя было тратой времени. Его урок был для того, кто
_в_и_д_и_т_. Паблито и Нестор уловили отблеск этого урока,
хотя они еще _в_и_д_я_т_ плохо. Но ты пришел туда смотреть.
Я говорил Хенаро, что ты очень странный набитый дурак и
что, может быть, тебя можно опустошить его уроком, но с
тобой этого не случилось. Впрочем, это не важно. _В_и_д_е_н_ь_е_
- Очень трудная вещь. Я не хотел, чтобы ты потом разговаривал
с Хенаро, поэтому нам пришлось уехать. Очень плохо. Однако,
было бы хуже остаться. Хенаро очень рисковал, чтобы показать
тебе что-то действительно чудесное. Очень плохо, что ты
не можешь _в_и_д_е_т_ь_.
- Может быть, дон Хуан, если ты расскажешь мне, в чем состоял
урок, то я смогу обнаружить, что я, в действительности,
_в_и_д_е_л_.
Дон Хуан от смеха согнулся вдвое.
- Твоя лучшая черта - задавать вопросы, - сказал он.
Он явно собирался вновь оставить эту тему. Мы сидели, как
обычно, на площадке перед его домом. Внезапно, он поднялся
и вошел внутрь. Я пошел следом, настаивая на том, чтоб описать
ему то, что я видел.
Я верно изложил всю последовательность событий так, как
их помнил. Все время, пока я рассказывал, дон Хуан продолжал
улыбаться. Когда я закончил, он потряс головой.
- В_и_д_е_н_ь_е_ очень трудная вещь, - сказал он.
Я попросил его объяснить свою фразу.
- В_и_д_е_н_ь_е_ - это не тема для разговоров, - сказал
он повелительно. Очевидно, он не собирался больше ничего
мне рассказывать. Поэтому я сдался и вышел из дома, чтобы
выполнить кое-какие его поручения.
Когда я вернулся, уже стемнело. Мы перекусили, а затем вышли
на рамаду. Не успели мы усесться, как дон Хуан начал говорить
об уроке дона Хенаро. Он совсем не дал мне времени, чтоб
к этому приготовиться. Мои записки были при мне, но было
слишком темно, чтобы писать, и я не хотел сбивать его с
разговора тем, чтоб пойти за керосиновой лампой.
Он сказал, что дон Хенаро, будучи мастером равновесия, мог
выполнять очень сложные и трудные движения. Сидение на голове
было одним из таких движений, и им он хотел показать мне,
что невозможно учиться в_и_д_е_т_ь_, делая записи. Сидение
на голове без помощи рук было, в лучшем случае, шутовским
трюком, который длится лишь секунду. По мнению дона Хенаро,
писать о _в_и_д_е_н_ь_и_ - это то же самое, то есть это
просто трудный маневр, такой же странный и такой же ненужный,
как сиденье на голове.
Дон Хуан уставился на меня в темноте и очень драматическим
тоном сказал, что в то время, как дон Хенаро обхаживал меня,
сидя на голове, я был на самой грани _в_и_д_е_н_ь_я_. Дон
Хенаро заметил это и повторял свой маневр снова и снова,
но без толку, так как я уже потерял найденную было нить.
Дон Хуан сказал, что затем дон Хенаро, тронутый личной симпатией
ко мне, предпринял попытку вновь вернуть меня на грань _в_и_д_е_н_ь_я_.
После очень тщательных размышлений он решил показать мне,
что такое равновесие, пересекая водопад. Он чувствовал,
что водопад подобен тому порогу, перед которым я стою, и
верил, что я тоже смогу его пересечь.
Затем дон Хуан объяснил представление, данное доном Хенаро.
Он сказал, что уже говорил мне, что человеческие существа
являются для тех, кто _в_и_д_и_т_, светящимися существами,
состоящими из чего-то вроде волокон света, которые крутятся
спереди назад и дают видимость яйца.
Он сказал, что говорил мне также, что самой поразительной
чертой яйцеподобных существ был набор длинных волокон света,
выходящих из района пупка.
Дон Хуан сказал, что эти волокна имеют очень большое значение
в жизни человека. Эти волокна были секретом равновесия дона
Хенаро, и его урок не имел ничего общего с акробатическим
прыжком через водопад. Его показ равновесия состоял в том,
как он использовал эти "щупальцеподобные" нити.
Дон Хуан прекратил разговор на эту тему так же внезапно,
как он его начал, и стал говорить о чем-то совершенно другом.
24 октября 1968 г.
Я загнал дона Хуана в угол и сказал, что я интуитивно чувствую,
что никогда больше мне не дадут урока равновесия, и что
он должен объяснить мне все скрытые детали, которые, в противном
случае, я никогда не смогу открыть сам. Дон Хуан сказал,
что я прав в том, что дон Хенаро не станет мне давать другого
урока равновесия.
- Что еще хочешь ты знать? - спросил он.
- Что это за щупальцеобразные нити, дон Хуан?
- Это щупальца, которые выходят из тела человека и которые
очевидны для любого мага, который может _в_и_д_е_т_ь_. Маги
действуют в отношении людей согласно тому, как они _в_и_д_я_т_
их щупальца. Слабые люди имеют очень короткие, почти незаметные
щупальца; сильные люди имеют щупальца длинные и яркие. У
Хенаро, например, они настолько яркие, что кажутся твердыми.
По этим нитям можно сказать, здоров ли человек или он болен,
злой он или добрый, или предатель. По этим нитям можно сказать
также, может ли человек _в_и_д_е_т_ь_. Однако, здесь встает
трудная проблема. Когда Хенаро _у_в_и_д_е_л_ тебя, то он
узнал, совершенно также, как и мой друг Висент, что ты можешь
_в_и_д_е_т_ь_; когда я _в_и_ж_у_ тебя, то я в_и_ж_у_, что
ты можешь _в_и_д_е_т_ь_, и в то же время я знаю сам, что
ты этого не можешь. Как обманчиво. Хенаро не мог преодолеть
этого. Я говорил ему, что ты странный дурак. Я думаю, что
он хотел сам это увидеть и поэтому взял тебя на водопад.
- Почему ты считаешь, что я произвожу впечатление, что могу
в_и_д_е_т_ь ?
Дон Хуан не ответил мне. Он долго молчал. Я не хотел ничего
больше у него спрашивать. Наконец, он заговорил, он сказал,
что он знает, почему, но не знает, как это объяснить.
- Ты считаешь, что все в мире легко понять, - казал он,
- Потому что все, что ты делаешь - это рутина, которую понять
легко. У водопада, когда ты смотрел на то, как Хенаро движется
через воду, ты считал, что он мастер сальтомортале, потому
что сальтомортале - это было все, о чем ты мог думать. И
ты всегда будешь считать, что это все, что он делал. Однако,
Хенаро совсем не прыгал через воду. Если бы он прыгнул,
то он бы погиб. Хенаро уравновешивал себя на своих совершенных
ярких нитях. Он делал их длинными, длинными нстолько, что
он мог, скажем, перекатиться по ним через водопад. Он демонстрировал
верный способ, как делать эти щупальца длинными и как ими
с точностью манипулировать. Паблито _в_и_д_е_л_ почти все
движения Хенаро. Нестор, с другой стороны, _в_и_д_е_л_ только
самые очевидные маневры. Он упустил мелкие детали. Но ты,
ты совершенно ничего не в_и_д_е_л_.
- Может быть, если бы ты, дон Хуан, сказал мне заранее на
что смотреть...
Он прервал меня и сказал, что это только мешало бы дону
Хенаро, если бы он стал давать мне инструкции. Если бы я
знал, что именно должно произойти, то мои нити были бы возбуждены
и взаимодействовали бы с нитями дона Хенаро.
- Если бы ты мог _в_и_д_е_т_ь_, - сказал он, - то тебе было
бы ясно уже с первого же шага, сделанного Хенаро, что он
не поскальзывался, когда взбирался к вершине водопада. Он
ослаблял свои щупальца. Дважды он охватывал ими камни и
повисал на голой скале, как муха. Когда он поднялся на вершину
и был готов пересечь воду, он сфокусировал их на небольшом
камне на середине потока, и когда они были там надежно закреплены,
он позволил щупальцам перебросить (перетащить рывком) его
туда. Хенаро вовсе не прыгал и поэтому мог приземляться
на скользкую поверхность совсем маленьких камней на самом
краю водопада. Его нити были постоянно тщательно обернуты
вокруг каждого камня, который он использовал.
Он не стоял очень долго на первом камне, потому что остальные
его нити были закреплены за другой, еще более маленький
камень в том месте, где напор воды был наибольшим. Его щупальца
перетащили его вновь, и он приземлился на него. Это была
самая выдающаяся вещь, которую он сделал. Поверхность камня
была слишком маленькой для того, чтобы человек мог на нем
стоять, и напор воды сбросил бы его в пропасть, если бы
он не оставил часть своих нитей на первом камне.
В этом втором положении он стоял долгое время, потому что
ему нужно было опять вытянуть свои щупальца и послать их
на другую сторону водопада. Когда он закрепил их там, ему
нужно было освободить нити, закрепленные на первом камне.
Это было очень хитро. Пожалуй, только один Хенаро мог сделать
это. Он чуть не потерял свою хватку, или может, он просто
дурачил нас, мы этого никогда наверняка не узнаем. Лично
я действительно думаю, что он чуть не потерял свою хватку.
Я знаю это потому, что он напрягся и выбросил через воду
великолепный пучок, подобный лучу прожектора. Я чувствую,
что один лишь этот пучок мог перетянуть его на другую сторону.
Когда он оказался на другой стороне, он встал и дал своим
нитям сиять, как множество огней. Это он сделал специально
для тебя. Если бы ты был способен _в_и_д_е_т_ь_, то это
ты бы _у_в_и_д_е_л_.
Хенаро стоял там, глядя на тебя и тогда узнал, что ты не
_в_и_д_е_л_.
|
