23
мая 1968 г.
Мы разговаривали об Оаксаке. Я рассказал дону Хуану, что
однажды я прибыл в этот город в базарный день, день, когда
толпы индейцев со всей округи стекаются в город, чтобы продавать
пищу и разного рода мелочи.
Я упомянул, что особо заинтересовался человеком, продающим
лекарственные растения. Он носил деревянный лоток, в котором
был целый ряд баночек, маленьких, с сухими толчеными растениями;
он стоял посреди улицы, держа одну баночку и выкрикивая
очень забавную песенку:
"Состав против мух, комаров и клещей.
Составы для коз, коров, лошадей и свиней.
Лекарства от всех болезней людей.
Исцеляют кашель, прострел, ревматизм и угри.
Есть лекарства для печени, сердца, желудка, груди.
Подходите ближе, леди и джентельмены.
Состав против мух, блох, комаров и клещей."
Я долгое время слушал его. Его реклама состояла из длинного
перечня человеческих болезней, против которых, как он утверждал,
у него есть целебные средства; для того, чтобы придать ритм
своей песенке, он делал паузу после перечисления каждых
четырех болезней.
Дон Хуан тоже продавал лекарственные растения в Оаксаке,
когда был молодым. Он сказал, что еще помнит свою рекламную
песенку, и прокричал ее мне. Он сказал, что со своим другом
Висентом они обычно составляли дуэты.
Я рассказал дону Хуану, что во время одной из своих поездок
по Мексике, я встретил его друга Висента. Дон Хуан, казалось,
был удивлен и захотел узнать об этом побольше.
Я ехал через дуранго в тот раз и вспомнил, что дон Хуан
рассказывал мне однажды, что когда-нибудь мне надо будет
повидать его друга, который жил в этом городке. Я поискал
его и нашел и некоторое время с ним разговаривал. Перед
моим отъездом он дал мне сетку с несколькими растениями
и серию наставлений относительно того, как посадить их.
По пути в город агуас кальентес я остановил машину. Я убедился,
что вокруг никого нет. По крайней мере в течение 10 минут
я следил за дорогой и окружностью. В виду не было ни одного
дома и никакого скота, пасущегося вблизи дороги. Я остановился
на вершине небольшого холма, отсюда я мог наблюдать всю
дорогу впереди и позади меня. Она была пустынна в обоих
направлениях настолько, насколько я мог ее видеть.
Я подождал несколько минут, чтобы сориентироваться и вспомнить
инструкции дона Висента.
Я взял одно из растений, прошел на кактусовое поле на краю
дороги и посадил его там, как сказал мне дон Висент. У меня
была с собой бутылка минеральной воды, которой я намеревался
полить растение. Я попытался открыть ее, отбив горлышко
железкой, которой я копал яму, и осколок стекла задел мою
верхнюю губу, заставив ее кровоточить.
Я пошел назад к машине за другой бутылкой минеральной воды.
Когда я вынимал ее из багажника, около меня остановился
автомобиль "фольксваген", и водитель спросил,
не нужна ли мне помощь. Я сказал, что все в порядке, и он
уехал. Я вернулся полить растение, а затем сразу пошел назад
к своей машине.
Когда я был от нее метрах в 30, то внезапно услышал голоса.
Я поспешил по склону на шоссе и увидел около машины троих
мексиканцев - двух мужчин и одну женщину. Один из мужчин
сидел на переднем бампере. Ему, пожалуй, было около 40 лет;
он был среднего роста с черными вьющимися волосами. На спине
он нес сверток; на нем были старые брюки и изношенная розоватая
рубашка. Его ботинки были не завязаны и, пожалуй, слишком
велики для него. Они казались хлябающими и неудобными. Он
обливался потом. Другой мужчина стоял метрах в шести от
машины. Он был более тонкокостный, чем первый, и ниже его.
Его волосы были прямые и зачесаны назад. Он нес за спиной
сверток поменьше и был старше, пожалуй, лет под пятьдесят.
Он совсем не вспотел и казался отрешенным и незаинтересованным.
Женщине, казалось, тоже было за сорок. Она была толстая
и темная. Одета она была в черную юбку, белый свитер и остроконечные
туфли. У ней не было свертка, но был транзисторный приемник.
Она казалась очень усталой и лицо ее было покрыто каплями
пота.
Когда я подошел, то женщина и мужчина помоложе обратились
ко мне. Они хотели, чтоб их подвезли. Я сказал им, что у
меня в машине нет места. Я показал им, что заднее сиденье
у меня полностью загружено, и места действительно совсем
не оставалось. Мужчина предложил, что если я поеду медленно,
то они могут примоститься на заднем бампере или ехать, лежа
на переднем капоте. Я посчитал эту идею невыполнимой. Однако,
в их просьбе была такая срочность, что я почувствовал себя
очень неудобно. Я дал им денег на автобусные билеты.
Мужчина помоложе взял деньги, поблагодарив меня, но старший
с неприязнью повернулся ко мне спиной.
- Я хочу, чтоб меня подвезли, - сказал он. - я не заинтересован
в деньгах.
Затем он повернулся ко мне:
- Можете вы дать нам немного пищи и воды? - спросил он.
У меня действительно нечего было им дать. Они постояли немного,
глядя на меня, а затем пошли прочь.
Я залез в машину и попытался завести мотор. Жара была очень
сильной, и я, видимо, перекачал бензин. Мужчина помоложе
остановился, услышав скрежет стартера, вернулся назад и
встал позади машины, готовый подтолкнуть ее. Я чувствовал
огромное неудобство. Я начал загнанно дышать. Наконец, мотор
заработал, и я укатил.
После того, как я окончил свой рассказ, дон Хуан долго молчал.
- Почему ты не рассказал мне об этом раньше? - спросил он,
не глядя на меня.
Я не знал, что сказать. Я пожал плечами и сказал ему, что
никогда не считал, что тут есть что-либо важное. - это чертовски
важно, - сказал он.
- Висент - первоклассный маг. Он дал тебе что-то посадить,
потому что у него были на это свои причины. И если ты встретил
трех человек, которые, казалось, выскочили из ниоткуда,
сразу после того, как ты посадил это, то этому также была
своя причина. Но только такой дурак, как ты, не обратит
на инцидент внимания и будет считать, что ничего важного
не было.
Он захотел узнать точно, что именно имело место, когда я
навестил Висента.
Я рассказал ему, что я ехал через город и проезжал базар.
Мне пришла в голову мысль взглянуть на дона Висента. Я прошел
на базар и подошел к ряду, где торговали лекарственными
растениями. Там было три стола в ряд, но торговали там три
толстые женщины. Я прошел до конца прохода и обнаружил еще
одну стойку за углом. Там я увидел тощего тонкокостного
седого мужчину. В этот момент он продавал женщине птичью
клетку.
Я подождал, пока он не освободился и затем спросил, не знает
ли он дона Висента Медрано. Он смотрел на меня, не отвечая.
- Что вы хотите от этого Висента Медрано? - спросил он наконец.
Я сказал, что я пришел навестить его от его друга и назвал
ему имя дона Хуана. Старик секунду смотрел на меня, а затем
он сказал, что он и есть Висент Медрано и что он к моим
услугам. Он попросил меня сесть. Он, казалось, был доволен,
очень расслаблен и искренне дружественен. Я сказал ему о
моей дружбе с доном Хуаном. Я почувствовал, что между нами
тут же возникли узы симпатии. Он сказал, что знает дона
Хуана с тех пор, как им обоим было по 20 лет. У дона Висента
были только слова похвалы о доне Хуане. К концу нашего разговора
он сказал с дрожью в голосе:
- Дон Хуан - истинный человек знания. Сам я лишь немного
занимался силами растений. Я всегда интересовался их лечебными
свойствами. Я даже собирал ботанические книги, которые продал
лишь недавно.
Минуту он молчал. Он пару раз потер свой подбородок. Казалось,
он подыскивает нужное слово.
- Можно сказать, что я всего лишь человек лирического знания,
- сказал он. - Я не как дон Хуан, мой индейский брат.
Дон Висент молчал еще минуту. Его глаза блестели и смотрели
на землю слева от меня. Затем он повернулся ко мне и сказал
почти шепотом:
- О, как высоко парит мой индейский собрат.
Дон Висент поднялся. Казалось, наш разговор закончен. Если
бы кто-нибудь другой делал утверждения насчет индейского
брата, то я принял бы это просто за дешевое клише. Однако,
тон дона Висента был столь искренен, и глаза его были столь
ясны, что он захватил меня картиной его индейского брата,
парящего столь высоко. И я поверил, что он сказал именно
то, что имел в виду.
- Лирическое знание, - воскликнул дон Хуан, когда я рассказал
ему все. - Висент - брухо. Зачем ты пошел навещать его?
Я напомнил ему его слова, что мне надо навестить дона Висента.
- Это абсурд, - воскликнул он драматически, - я сказал тебе
- когда-нибудь, когда ты будешь знать, как _в_и_д_е_т_ь_,
ты навестишь моего друга Висента. Вот, что я сказал. Очевидно,
что ты не слушал.
Я возразил, что не вижу вреда в том, что навестил дона Висента,
что я был очарован его манерами и его добротой. Дон Хуан
потряс головой из стороны в сторону, и полуребяческим тоном
выразил свое удивление тому, что он назвал моей "слепой
удачей". Он сказал, что мой визит к дону Висенту сравним
с вхождением в львиную клетку, вооруженному прутиком. Дон
Хуан казался возбужденным и, однако же, я никак не видел
тому причин. Дон Висент был прекрасный человек. Он казался
таким хрупким. Его странно охотящиеся глаза, казалось, делали
его почти эфемерным. Я спросил дона Хуана, каким образом
такой прекрасный человек может быть опасным.
- Ты неизлечимый дурак, - сказал он и взглянул жестко на
секунду. - Сам по себе он не станет причинять тебе никакого
вреда. Но знание - это сила. И если человек встал на дорогу
знания, то он больше не ответственен за то, что может случиться
с теми, кто входит с ним в контакт. Ты должен был навестить
его тогда, когда узнаешь достаточно, чтобы защитить себя;
не от него, но от той силы, которую он сконцентрировал и
которая, кстати, не принадлежит ни ему и никому другому.
Услышав, что ты мой друг, Висент заключил, что ты можешь
защитить себя и сделал тебе подарок. Вероятно, ты ему понравился,
и он сделал тебе великий подарок, а ты не воспользовался
им. Какая жалость.
24 мая 1968 г.
Я надоедал дону Хуану почти весь день, прося, чтобы он рассказал
мне о подарке дона Висента. Я самыми различными способами
показывал ему, что он должен учесть различия между нами;
то, что само собой понятно для него, может быть совершенно
невоспринимаемым для меня.
- Сколько растений он тебе дал? - спросил он меня наконец.
Я сказал - четыре, но в действительности я не запомнил.
Тогда дон Хуан захотел узнать точно, что произошло после
того, как я покинул дона Висента и до того, как я остановился
у дороги.
- Важно количество растений, а также порядок событий, -
сказал он. - как я могу тебе сказать, что это был за подарок,
если ты не помнишь того, что случилось.
Я безуспешно пытался визуализировать последовательность
событий.
- Если бы ты помнил все, что случилось, - сказал он, - то
я, по крайней мере, мог бы тебе сказать, как ты отбросил
свой подарок.
Дон Хуан, казалось, был очень расстроен. Он нетерпеливо
торопил меня вспомнить, но память моя была совершенно пуста.
- Как ты думаешь, что я сделал неправильно, дон Хуан? -
сказал я просто для того, чтобы продолжить разговор.
- Все.
- Но я следовал инструкциям дона Висента буквально.
- Что ж из этого? Разве ты не понимаешь, что следовать его
инструкциям было бессмысленно?
- Почему?
- Потому что эти инструкции были для того, что умеет _в_и_д_е_т_ь_,
а не для идиота, который вырвался из ситуации, не потеряв
свою жизнь только благодаря везению. Ты приехал повидать
Висента без подготовки. Ты ему понравился, и он сделал тебе
подарок. И этот подарок легко мог стоить тебе жизни.
- Но зачем же он дал мне что-то столь серьезное? Если он
маг, то он должен был бы знать, что я ничего не знаю.
- Нет, он не мог этого увидеть. Ты выглядишь так, как будто
ты знаешь, но в действительности ты знаешь не много.
Я сказал, что искренне убежден, что нигде ничего не строил
из себя, по крайней мере, сознательно.
- Я не это имею в виду, - сказал он. - если бы ты что-то
из себя строил, то Висент увидел бы это. Когда я _в_и_ж_у_
тебя, то ты выглядишь для меня так, как если бы ты знал
очень многое, и, однако, я сам знаю, что это не так.
- Что я казалось бы знаю, дон Хуан?
- Секреты силы, конечно; знание брухо. Поэтому, когда Висент
у_в_и_д_е_л_ тебя, то он сделал тебе подарок, а ты действовал
с этим подарком, как собака действует с пищей, когда брюхо
ее полно. Собака ссыт на пищу, когда она не хочет больше
есть, для того, чтобы другие собаки не съели ее. Так и ты
поссал на подарок. Теперь мы никогда не узнаем, что имело
место в действительности. Ты многое потерял. Какая жалость.
Некоторое время он был спокоен. Затем передернул плечами
и улыбнулся.
- Нет пользы от жалости, - сказал он. - Подарки силы встречаются
в жизни так редко; они уникальны и драгоценны. Возьми, например
меня; никто никогда не давал мне таких подарков. И я знаю
очень немного людей, которые когда-либо получали такой подарок.
Бросаться чем-то столь уникальным - стыдно.
- Я вижу, что ты хочешь сказать, дон Хуан, - сказал я. -
Есть ли что-либо, что я могу сделать, чтобы выручить подарок?
Он засмеялся и несколько раз повторял: "вернуть подарок".
- Это звучит здорово, - сказал он. - мне это нравится. Однако,
нет ничего, что бы можно было сделать, чтобы вернуть твой
подарок.
25 мая 1968г.
Сегодня дон Хуан потратил почти все время на то, чтобы показать
мне, как собирать простые ловушки для маленьких животных.
Почти все утро мы срезали и очищали ветки. У меня в голове
вертелось множество вопросов. Я пытался говорить с ним,
пока мы работали, но он пошутил, сказав, что из нас двоих
только я могу одновременно двигать и руками, и ртом. Наконец,
мы сели отдохнуть, и я взорвался вопросами:
- Что это такое значит _в_и_д_е_т_ь_, дон Хуан?
Он стал говорить о _в_и_д_е_н_ь_и_, как о процессе, независимом
от олли и от техники магии. Маг было лицо, которое могло
командовать олли и, таким образом, манипулировать олли себе
на пользу. Но тот факт, что маг командует олли, не означал,
что он может _в_и_д_е_т_ь_. Я напомнил ему, что он говорил
раньше, что невозможно _в_и_д_е_т_ь_, если не имеешь олли.
Дон Хуан спокойно заметил, что он пришел к выводу, что возможно
_в_и_д_е_т_ь_ и не командовать олли. Он чувствовал, что
нет никакой причины, почему бы не так; потому что _в_и_д_е_н_ь_е_
не имеет ничего общего с манипуляционной техникой магии,
которая служит лишь для того, чтобы воздействовать на окружающих
людей.
- Как это так, что техника виденья не воздействует на окружающих
людей, дон Хуан?
- Я уже говорил тебе, что _в_и_д_е_н_ь_е_ - это не магия.
И однако же, их легко спутать, потому что человек, который
_в_и_д_и_т_, может научиться управлять олли и стать магом
практически сразу, не затратив нисколько времени. С другой
стороны, человек может научиться определенной технике для
того, чтобы командовать олли и таким образом стать магом,
и все же он может никогда не научиться _в_и_д_е_т_ь_. К
тому же _в_и_д_е_н_ь_е противоположно магии. _В_и_д_е_н_ь_е_
дает понять неважность всего этого.
- Неважность чего, дон Хуан?
- Неважность всего.
Дон Хуан бросил весь этот разговор, сказав, что _в_и_д_е_н_ь_е_,
о котором он говорит, - это не простое смотрение на вещи
и что мое непонимание произрастает из моей настойчивости
говорить.
Несколько часов спустя дон Хуан опять вернулся к теме олли.
Я чувствовал, что его каким-то образом раздражают мои вопросы,
поэтому я больше не нажимал на него. Он тогда показывал
мне, как делать ловушку для кроликов; мне надо было держать
длинную палку и сгибать ее насколько можно сильнее, так,
чтобы он мог привязать к концам палки шнур. Палка была довольно
тонкой, но все же требовалась значительная сила, чтобы согнуть
ее. Мои руки и голова дрожали от напряжения, и я почти выдохся
к тому времени, как он привязал, наконец, шнур.
Мы уселись, и он начал говорить. Он сказал, что ему ясно,
что я ничего не могу уразуметь до тех пор, пока не обговорю
это, и поэтому он не возражает против моих вопросов и собирается
рассказать мне об олли.
- Олли не в дымке, - сказал он. - дымок берет тебя туда,
где находится олли, а когда ты станешь с олли одним целым,
то тебе больше не понадобится курить. С этих пор ты сможешь
призывать своего олли по желанию и заставлять его делать
все, что пожелаешь. Олли не плохие и не хорошие, но используются
магами для той цели, для какой они найдут их пригодными.
Мне нравится дымок, как олли, потому что он не требует от
меня многого. Он постоянен и честен.
- Каким ты видишь олли, дон Хуан? Те трое людей, которых
я, например, видел, выглядели для меня обычными людьми;
как бы они выглядели для тебя?
- Они выглядели бы обычными людьми.
- Но тогда как же ты можешь отличить их от обычных людей?
- Обычные люди выглядят светящимися яйцами, когда ты _в_и_д_и_ш_ь_
их. Не люди всегда выглядят, как люди. Вот что я имел в
виду, когда сказал, что ты не можешь _у_в_и_д_е_т_ь_ олли.
Олли принимают разную форму. Они выглядят, как собаки, койоты,
птицы, даже как репейники или что угодно другое. Единственное
различие в том, что когда ты _в_и_д_и_ш_ь_ их, то они выглядят
совершенно так, как то, форму чего они принимают. Все имеет
свою собственную форму бытия, когда ты _в_и_д_и_ш_ь_. Точно
также, как люди выглядят яйцами, другие вещи выглядят, как
что-либо еще, но олли можно видеть только в той форме, которую
они изображают. Эта форма достаточно хороша, чтобы обмануть
глаза, наши глаза то есть. Собака никогда не обманется и
точно также ворона.
- Но зачем они хотят нас обманывать?
- Я считаю нас шутами. Мы обманываем сами себя. Олли просто
принимают внешнюю форму того, что есть вокруг, а затем мы
принимаем их за то, чем они не являются. Не их вина, что
мы приучили наши глаза только смотреть на вещи.
- Мне не ясна их функция, дон Хуан. Что делают олли в мире?
- Это все равно, что спросить меня, что мы, люди, делаем
в мире. Я действительно не знаю. Мы здесь, и это все. И
олли здесь также, как мы; и, может быть, были здесь и до
нас.
- Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан: "до нас"?
- Мы, люди, не всегда были здесь.
- Ты имеешь в виду здесь в стране или здесь в мире?
Мы вошли в длительный спор. Дон Хуан сказал, что для него
существует только один мир - то место, куда он ставит свои
ноги. Я спросил его, откуда он знает, что мы не всегда были
в мире.
- Очень просто, - сказал он. - мы, люди, очень мало знаем
о мире. Койот знает намного больше нас. Койот едва ли когда-нибудь
обманывается внешним видом мира.
- Как же мы тогда ухитряемся их ловить и убивать? - спросил
я. - Если они не обманываются внешним видом, то как же они
так легко умирают?
Дон Хуан смотрел на меня до тех пор, пока я не почувствовал
замешательства.
- Мы можем поймать или отравить, или застрелить койота,
- Сказал он,
- он для нас легкая жертва, потому что он не знаком с манипуляциями
человека. Однако, если койот выживет, то можешь быть уверен,
что мы его не поймаем во второй раз. Хороший охотник знает
это и никогда не ставит свои ловушки дважды на одно и то
же место. Потому что, если койот умер в ловушке, то каждый
койот может _в_и_д_е_т_ь_ его смерть, которая остается там
и далее, и, таким образом, они будут избегать ловушки или
даже всего того места, где она была поставлена. Мы, с другой
стороны, никогда _н_е в_и_д_и_м_ смерти, которая остается
на том месте, где умер один из окружающих нас людей; мы
можем догадываться о ней, но мы никогда ее не видим.
- Может ли койот видеть олли?
- Конечно.
- Как выглядит олли для койота?
- Мне нужно было бы быть койотом, чтобы знать это. Я могу
сказать тебе, однако, что вороне это видится подобно остроконечной
шапке. Круглая и широкая внизу, оканчивающаяся острым концом.
Некоторые из них светятся, но большинство тусклые и кажутся
мрачными. Они походят на мокрый кусок ткани. Они являются
предвещающими призраками.
- Как они выглядят, когда вы _в_и_д_и_т_е_ их, дон Хуан?
- Я сказал тебе уже; они выглядят, как будто притворяются.
Они принимают любой размер или форму, которые подходят им.
Они могут принять форму камня или горы.
- Разговаривают ли они, слышат ли, или производят ли они
какой-нибудь шум?
- В обществе людей они ведут себя, как люди. В обществе
животных они ведут себя подобно животным. Животные обычно
боятся их; однако, если они привыкают к виду олли, они оставляют
их одних. Мы сами делаем нечто подобное. Мы имеем множество
олли среди нас, но мы не беспокоим их. Так как наши глаза
могут только видеть вещи, мы не замечаем их.
- Это значит, что некоторые из людей, которых я вижу на
улице, на самом деле не являются людьми? - спросил я, поистине
сбитый с толку его утверждением.
- Да, некоторые не являются, - сказал он выразительно.
Его утверждение показалось мне несообразным, и я все еще
не мог принять всерьез слова дона Хуана, полагая, что они
рассчитаны на эффект. Я сказал ему, что это звучит, как
научно-фантастический рассказ о существах с других планет.
Он ответил мне, что он не беспокоится о том, как это звучит,
но некоторые люди на улице не являются людьми.
- Почему ты должен думать, что каждое лицо в движущейся
толпе является человеческим существом? - спросил он с самым
серьезным видом.
Я в самом деле не мог объяснить почему, за исключением того,
что привык верить в это, как в акт непреложной веры с моей
стороны.
Он продолжал дальше, что часто он охотно наблюдал в оживленных
местах скопления людей, и мог _в_и_д_е_т_ь_ иногда толпу
людей, которые выглядели наподобие яиц, и среди массы яйцеподобных
существ он мог заметить только одного, который выглядел,
как человек.
- Очень приятно заниматься этим, - сказал он, смеясь, -
или, по крайней мере, приятно для меня. Я люблю сидеть в
парках и на автостанциях и наблюдать. Иногда я могу сразу
же заметить олли, в другое время я в_и_ж_у_ только настоящих
людей. Однажды я увидел двух олли, сидящих в автобусе бок
о бок. Только один раз в жизни я видел двух олли вместе.
- Это имело для тебя особое значение, увидеть двух?
- Конечно. Все, что они делают, имеет значение. Из их действий
брухо может иногда извлечь свою силу. Даже если брухо не
имеет своего собственного олли, коль скоро он знает, как
_в_и_д_е_т_ь_, он может получить силу, наблюдая действия
олли. Мой бенефактор научил меня этому, и за несколько лет
до того, как я стал иметь своего собственного олли, я отыскивал
олли в толпах людей и каждый раз _в_и_д_е_л_ одного, который
учил меня чему-нибудь. Ты нашел трех вместе. Какой великолепный
урок ты прозевал.
Больше он ничего не говорил, пока мы не кончили собирать
кроличьи ловушки. Потом он повернулся ко мне и сказал вдруг,
как будто бы он только что вспомнил, что другая важная вещь,
относящаяся к олли, это то, что если он видел двух олли,
это всегда были два одного и того же вида. Два олли, которых
видел он, были мужчинами, сказал он; и из того, что я видел
двух мужчин и одну женщину, он заключил, что мой опыт был
особенно необычным.
Я спросил его, могут ли олли принимать вид детей; могут
ли дети быть одного или разных полов; могут ли олли изображать
людей различных рас; могут ли они иметь вид семьи, состоящей
из мужчины, женщины и ребенка; и, наконец, я спросил его,
может ли олли иметь вид человека, управляющего автомобилем
или автобусом.
Дон Хуан ничего не отвечал на это. Он улыбался, пока я говорил
все это. Когда он услышал мой последний вопрос, то он расхохотался
и сказал, что я неосторожен со своими вопросами, что более
уместным было бы спросить, _в_и_д_е_л_ ли он когда-нибудь
олли, управляющего автомобилем.
- Ты не забыл про мотоциклы, да? - спросил он с предательским
блеском в глазах. Я нашел его насмешки над моими вопросами
забавными и не обидными и засмеялся вместе с ним.
Затем он объяснил, что олли не могут принимать руководство
действиями или воздействовать на что-либо прямо; однако
они могут воздействовать на человека косвенно. Дон Хуан
сказал, что приходить в контакт с олли опасно, так как олли
могут вывести наружу самое худшее, что есть в человеке.
Ученичество здесь бывает долгим и трудным, сказал он, потому
что необходимо свести к минимуму все, что не является необходимым
в жизни для того, чтобы выдержать нагрузку такой встречи.
Дон Хуан сказал, что его бенефактор, когда он впервые пришел
в контакт с олли, был вынужден обжечься и получил такие
шрамы, как будто горный лев нападал на него. Что касается
его самого, сказал дон Хуан, так олли толкнул его в кучу
горящих углей, и он немного обжег колено и лопатку, но шрамы
исчезли со временем, когда он стал с олли одним целым.
3
10 июня 1968 г.
Я отправился с доном Хуаном в дальнее путешествие, чтобы
участвовать в митоте. Я несколько месяцев уже ждал такой
возможности, однако я не был окончательно уверен, что я
хочу ехать. Я думал, что мои колебания были вызваны страхом,
что на митоте я буду вынужден глотать пейот, а у меня совсем
не было такого намерения. Я неоднократно разъяснял свои
чувства дону Хуану. Сначала он терпеливо смеялся, но, наконец,
он твердо заявил, что не желает слушать больше ни одного
слова о моих страхах.
Настолько, насколько я знал, митот был идеальным полигоном
для того, чтобы я мог проверить ту свою схему, которую я
составил. Я все-таки так и не бросил полностью свою идею
о скрытом лидере на таких сборищах. Каким-то образом у меня
была мысль, что дон Хуан отбросил мою идею из каких-то своих
собственных соображений, поскольку он стремился объяснить
все, что имеет место на митотах, в терминах _в_и_д_е_н_ь_я_.
Я думал, что мой интерес в том, чтобы найти подходящее объяснение
в своих собственных терминах, не соответствовал тому, что
он хотел от меня, поэтому ему и пришлось отбросить мои выводы,
как он привык делать со всем тем, что не подтверждало его
систему.
Как раз перед тем, как мы отправились в путешествие, дон
Хуан облегчил мои сомнения относительно поедания пейота,
сказав, что я буду присутствовать на встрече только для
того, чтобы наблюдать. Я почувствовал подъем. В то время
я был почти уверен, что раскрою скрытую процедуру, при помощи
которой участники приходят к согласию.
Время шло уже к вечеру, когда мы отправились. Солнце почти
коснулось горизонта; я чувствовал его на своей шее и жалел,
что у меня нет венецианской шторки на заднем стекле машины.
С вершины холма я мог смотреть вниз на огромную равнину;
дорога была похожа на черную ленту, расстеленную на земле,
вверх и вниз по бесчисленным холмам. Я за секунду проследил
ее глазами прежде, чем мы начали спускаться, она бежала
прямо на юг и исчезала за рядом низких гор на горизонте.
Дон Хуан сидел спокойно, глядя прямо вперед. Долгое время
мы не проронили ни слова. Мне было неудобно от жары в автомобиле.
Я открыл все окна, но это не помогло, потому что день был
исключительно жарким. Я чувствовал себя исключительно раздраженным
и беспокойным. Я стал жаловаться на жару.
Дон Хуан сделал гримасу и взглянул на меня испытующе.
- В это время года повсюду в Мексике жарко, - сказал он,
- с этим ничего нельзя поделать.
Я не смотрел на него, но знал, что он следит за мной. Машина
набрала скорость, скользя вниз по склону. Я смутно увидел
дорожный знак "vаdо" - выбоина. Когда я действительно
увидел ухаб, я ехал слишком быстро и, хотя я сбросил скорость,
мы все же ощутили его и подскочили на сиденьях. Я значительно
уменьшил скорость; мы ехали через местность, где скот свободно
пасется по сторонам дороги, местность, где труп лошади или
коровы, сбитой автомобилем, был обычным явлением. В одном
месте мне пришлось остановиться совсем, чтобы позволить
лошади перейти дорогу.
Я стал еще более беспокоен и раздражителен. Я сказал дону
Хуану, что это жара; я сказал ему, что мне всегда не нравилась
жара, с самого детства, потому что каждое лето я чувствовал
духоту и едва мог дышать.
- Но теперь ты не ребенок, - сказал он.
- Жара все еще удушает меня.
- Что ж, голод обычно душил меня, когда я был ребенком,
- сказал он мягко. - Быть очень голодным - это единственное,
что я знал, будучи ребенком, или же мне случалось наедаться
так, что я раздувался и не мог дышать. Но это было, когда
я был ребенком. Теперь я не могу задыхаться и не могу раздуваться,
как головастик, когда я голоден.
Я не знал, что сказать. Я забирался в неверную позицию.
Итак, вскоре мне придется отстаивать такие точки зрения,
до которых мне в действительности нет никакого дела. Жара
была не настолько уж нестерпима. Что меня удручало на самом
деле, так это перспектива вести машину несколько тысяч миль
до цели нашего путешествия. Я чувствовал раздражение при
мысли, что придется утомляться.
- Давай остановимся и купим что-нибудь поесть, - сказал
я. - Может быть, когда солнце сядет, такой жары не будет.
Дон Хуан взглянул на меня, улыбаясь, и сказал, что в течение
длительного отрезка времени не будет ни одного городка и
что он понимает мою политику, которая состоит в том, чтобы
не есть ничего в придорожных буфетах.
- Разве ты больше не боишься дизентерии? - спросил он.
Я знал, что это его сарказм, однако, он сохранял вопросительный
и в то же время серьезный взгляд.
То, как ты поступаешь, - сказал он, - наводит на мысль,
что дизентерия так и рыскает вокруг, ожидая, когда ты выйдешь
из машины, чтобы наброситься на тебя. Ты в ужасном положении:
если тебе удастся убежать от жары, то тебя наверняка поймает
дизентерия.
Тон дона Хуана был настолько серьезен, что я начал смеяться.
Затем мы долгое время ехали молча. Когда мы прибыли на стоянку
автомашин под названием Лос Видриос - стекло, - было уже
темно.
Дон Хуан закричал из машины:
- Что у вас есть сегодня на ужин?
- Свинина, - крикнула женщина изнутри.
- Ради тебя я надеюсь, что свинья попала под машину сегодня,
- смеясь сказал мне дон Хуан.
Мы вышли из машины. Дорога с обеих сторон была ограждена
цепями низких гор, которые казались застывшей лавой какого-то
гигантского вулканического извержения. В темноте черные,
зубчатые силуэты пиков на фоне неба казались огромными угрожающими
осколками стекла.
Пока мы ели, я сказал дону Хуану, что увидел причину того,
что это место называется "стекло". Я сказал, что
мне ясно, что это название обязано форме гор, похожих на
огромное стекло.
Дон Хуан сказал убежденно, что место называется Лос Видриос,
потому что грузовик со стеклом перевернулся на этом месте,
и битое стекло долгие годы оставалось здесь валяться.
Я чувствовал, что он шутит, и попросил его сказать мне,
действительно ли причина названия была в этом.
- Почему ты не спросишь кого-нибудь из местных? - спросил
он.
Я спросил человека, который сидел за соседним столиком.
Он извиняющимся тоном сказал, что не знает. Я пошел на кухню
и спросил женщин, бывших там, знают ли они, но все они не
знали; просто это место, мол, называется "стекло".
- Я полагаю, что я прав, - сказал дон Хуан. - мексиканцы
не одарены способностью замечать вещи вокруг себя. Я уверен,
что они не могли заметить стеклянных гор, но они наверняка
могли оставить гору битого стекла валяться несколько лет.
Оба мы нашли картину забавной и рассмеялись. Когда мы кончили
есть, дон Хуан спросил меня, как я себя чувствую. Я сказал,
хорошо, но на самом деле я чувствовал какую-то неловкость.
Дон Хуан пристально посмотрел на меня и, казалось, заметил
мое чувство неудобства.
- Раз ты приехал в Мексику, ты должен отложить все свои
любимые страхи прочь, - сказал он очень жестко. - твое решение
приехать должно было развеять их. Ты приехал потому, что
ты хотел приехать. Это путь воина. Я говорю тебе вновь и
вновь: самый эффективный способ жить - это жить, как воин.
Горюй и думай прежде, чем ты сделаешь какое-либо решение,
но если ты его сделал, то будь на своем пути свободным от
забот и мыслей. Будет миллион других решений еще ожидать
тебя. В этом путь воина.
- Я думаю, что так и делаю, дон Хуан; хотя бы временами.
Это очень трудно все-таки - продолжать помнить себя.
- Когда вещи становятся неясными, воин думает о своей смерти.
- Это еще труднее, дон Хуан. Для большинства людей смерть
- это что-то очень неясное и далекое. Мы никогда о ней не
думаем.
- Почему же не думаете?
- Но зачем это нужно?
- Очень просто, - сказал он, - потому что идея смерти -
это единственная вещь, которая укрощает наш дух.
К тому времени, как мы покинули лос видриос, было так темно,
что зубчатые силуэты гор растворились в небе. Больше часа
мы ехали в молчании. Я почувствовал усталость. Казалось,
что я не хочу говорить, потому что не о чем разговаривать.
Движение было минимальным. Несколько машин прошло нам навстречу.
Казалось, что мы были единственными людьми, едущими по шоссе
на юг. Мне подумалось, что это странно, и я продолжал поглядывать
в зеркало заднего обзора, чтобы увидеть, нет ли других машин,
идущих сзади, но их не было.
Через некоторое время я перестал выискивать машины и вновь
стал думать о перспективах нашей поездки. Затем я заметил,
что свет моих фар слишком яркий по сравнению с темнотой
вокруг, и я опять взглянул в зеркало. Сначала я увидел яркое
сияние, а затем две иглы света вырвались как бы из-под земли.
Это были фары машины на вершине холма позади нас. Некоторое
время они были видны, затем исчезли в темноте, как если
бы они были выключены; через секунду они появились на другом
бугре, а затем исчезли вновь. Я долгое время следил за их
появлениями и исчезновениями. Раз мне стало видно, что машина
нагоняет нас. Она определенно приближалась. Огни были больше
и ярче. Я стал нажимать сильнее на педаль газа. У меня было
чувство неловкости. Дон Хуан, казалось, заметил, на что
я обращаю внимание, а, может, он заметил только то, что
я увеличиваю скорость. Сначала он взглянул на меня, затем
он повернулся и посмотрел на огни фар в отдалении.
Он спросил, все ли со мной в порядке. Я сказал ему, что
я долгое время не замечал позади нас никаких машин, и внезапно
заметил фары машины, которая нагоняет нас. Он хмыкнул и
спросил меня, действительно ли я думаю, что это машина.
Я ответил, что это должна быть машина; и он сказал, что
мое отношение к этому свету показывает ему, что я, должно
быть, как-то почувствовал, что что бы там ни было позади
нас, но это больше, чем просто машина. Я настаивал, что,
мне кажется, это просто другая машина на шоссе или, может,
грузовик.
- Что же еще это может быть? - громко сказал я.
Намеки дона Хуана привели меня на грань срыва.
Он повернулся и посмотрел прямо на меня, затем он медленно
кивнул, как если бы измерял то, что собирается сказать.
- Это огни на голове смерти, - сказал он мягко. - смерть
надевает их, как шляпу, а затем бросается в галоп. Это огни
смерти, несущейся галопом, настигающей нас и становящейся
все ближе и ближе.
У меня по спине побежали мурашки. Через некоторое время
я вновь взглянул в зеркало заднего обзора, но огней больше
не было. Я сказал дону Хуану, что машина, должно быть, остановилась
или свернула с дороги. Он не стал смотреть назад, он просто
вытянул руки и зевнул.
- Нет, - скащал он, - смерть никогда не останавливается.
Иногда она выключает свои огни, только и всего.
Мы приехали в северо-восточную Мексику 13 июня. Две похожие
друг на друга женщины, казавшиеся сестрами, и четыре девочки
собрались у дверей небольшого саманного дома. Позади дома
были пристройка и сарай с двускатной крышей, от которого
остались лишь часть крыши и одна стена. Женщины, очевидно,
ждали нас; они, видимо, заметили машину по столбу пыли,
который она поднимала на грунтовой дороге после того, как
несколько миль ранее я свернул с шоссе. Дом находился в
глубокой долине, и, если смотреть от него, дорога казалась
длинным шрамом, поднимавшимся высоко вверх по склону зеленых
холмов.
Дон Хуан вышел из машины и с минуту разговаривал со старыми
женщинами. Они показали на деревянные стулья перед дверью.
Дон Хуан сделал мне знак подойти и сесть. Одна из старых
женщин села с нами; остальные вошли в дом. Две девушки остановились
около двери, с любопытством разглядывая меня. Я помахал
им. Они хихикнули и убежали внутрь. Через некоторое время
вышли двое молодых людей и поздоровались с доном Хуаном.
Они не говорили со мной и даже не смотрели на меня. Они
коротко что-то рассказали дону Хуану; затем он поднялся,
и все мы, включая женщин, пошли к другому дому, вероятно
в полумиле от этого.
Там мы встретились с другой группой людей. Дон Хуан вошел
внутрь, но мне велел остаться у двери. Я заглянул внутрь
и увидел старого индейца примерно в возрасте дона Хуана,
который сидел на деревянном стуле.
Было еще не совсем темно. Группа молодых индейцев и индеанок
спокойно стояла вокруг старого грузовика около дома. Я заговорил
с ними по-испански, но они намеренно избегали отвечать мне;
женщины хихикали каждый раз, когда я что-либо говорил, а
мужчины вежливо улыбались и отводили глаза. Казалось, они
меня не понимали, и все же я был уверен, что некоторые из
них говорят по-испански, так как я слышал их разговор между
собой.
Через некоторое время дон Хуан и другой старик вышли наружу,
забрались в грузовик и сели рядом с шофером. Это оказалось
знаком для всех остальных забраться в кузов. Там не было
бокового ограждения, и когда грузовик тронулся, мы все уцепились
за длинную веревку, привязанную к крючкам вокруг платформы.
Грузовик медленно двигался по грунтовой дороге. В одном
месте на очень крутом склоне он остановился, и все соскочили
и пошли за ним; затем двое молодых людей вскочили на платформу
и сели на краю, держась за веревку. Женщины смеялись и подбадривали
их, чтоб те удерживали свое неустойчивое равновесие.
Дон Хуан и старик, к которому обращались, как к дону Сильвио,
шли тоже позади, и им, казалось, не было дела до выкрутасов
молодых. Когда дорога выровнялась, все снова забрались на
грузовик.
Мы ехали около часа. Пол был исключительно твердым и неудобным,
поэтому я стоял и держался за крышу кабинки и ехал таким
образом до тех пор, пока мы не остановились перед группой
хижин. Там были еще люди. К этому времени стало довольно
темно, и я мог разглядеть только нескольких из них в тусклом
желтоватом свете керосиновой лампы, которая висела у открытой
двери.
Все сошли с машины и смешались с людьми в домах. Дон Хуан
опять велел мне оставаться снаружи. Я облокотился о переднее
крыло грузовика, и через одну-две минуты ко мне присоединились
еще трое молодых людей. Одного из них я встречал четыре
года назад на предыдущем митоте. Он обнял меня, взяв за
плечи.
- Ты молодец, - прошептал он мне по-испански.
Мы очень тихо стояли около грузовика. Я мог слышать мягкое
бульканье ручья поблизости. Мой приятель спросил меня шепотом,
нет ли у меня сигарет. Я предложил окружающим пачку. При
свете сигареты я взглянул на свои часы. Было 9 часов.
Группа людей вышла из дома вскоре после этого, и трое молодых
людей ушли. Дон Хуан подошел ко мне и сказал, что он объяснил
мое присутствие здесь к общему удивлению, и что меня приглашают
обслуживать водой участников митота. Он сказал, что мы сейчас
выходим.
Группа из 10 женщин и 11 мужчин вышла из дома. Их предводитель
был довольно кряжистый, лет 45 мужчина. Они называли его
"мочо" - прозвище, которое означает - усеченный.
Он двигался стремительными твердыми шагами. Он нес керосиновый
фонарь и помахивал им из стороны в сторону на ходу. Сначала
я думал, что он машет фонарем просто так, затем заметил,
что взмахом фонаря он указывает на какое-нибудь препятствие
или трудное место на дороге. Мы шли больше часа. Женщины
болтали и время от времени смеялись. Дон Хуан и второй старик
были во главе процессии, я же был в самом конце ее. Я не
спускал глаз с дороги, пытаясь увидеть, куда ступаю. Прошло
уже 4 года с тех пор, как дон Хуан и я были в горах ночью,
и я потерял очень много физической выносливости. Я непрерывно
спотыкался, и из-под ног у меня летели камни. Мои колени
совсем потеряли гибкость; дорога, казалось бросалась на
меня, когда я упирался в бугорок, или проваливалась подо
мной, когда я наступал в выбоину. Я был самым шумным пешеходом,
и это невольно делало из меня клоуна. Кто-нибудь в группе
обязательно говорил "ух", когда я спотыкался,
и все смеялись. Один раз камень, который я нечаянно пнул
ногой, попал в пятку женщине, и она громко сказала ко всеобщему
удовольствию: "дайте свечку бедному мальчику".
Но последним испытанием для меня было, когда я оступился
и вынужден был схватиться за идущего впереди; он чуть не
потерял равновесие под моей тяжестью и издал совершенно
неадекватный нарочитый визг. Все так смеялись, что группа
должна была на время остановиться.
Наконец человек, который был ведущим, махнул своей лампой
вверх и вниз. Это, казалось, был знак, что мы прибыли к
месту назначения. Справа от меня, неподалеку был темный
силуэт низкого дома. Все пришедшие разошлись в разных направлениях.
Я поискал дона Хуана. Его было трудно найти в темноте. Я
некоторое время бродил, шумно натыкаясь на все, пока не
заметил, что он сидит на камне. Он опять сказал мне, что
мой долг будет в том, чтобы подносить воду тем, кто участвует
в митоте. Этой процедуре он обучил меня уже несколько лет
назад. Я помнил каждую деталь, но он настаивал на том, чтоб
освежить память и вновь показал мне, как это делается.
Затем мы прошли в заднюю часть дома, где собрались все.
Они развели костер. Примерно в 5 метрах от костра был чистый
участок, покрытый соломенными циновками. Мочо - человек,
который нас вел, сел на циновку первым; я заметил, что у
него отсутствует верхняя половина левого уха, что объясняло
причину появления его прозвища. Дон Сильвио сел справа от
него, а дон Хуан - слева.
Мочо сидел лицом к огню. Молодой человек приблизился к нему
и положил перед ним плоскую корзину с батончиками пейота;
затем этот молодой человек сел между мочо и доном Сильвио.
Другой молодой человек принес две большие корзинки, поставил
их рядом с пейотными батончиками и сел между мочо и доном
Хуаном. Затем еще двое молодых людей сели по бокам дона
Сильвио и дона Хуана, образовав кружок из семи человек.
Женщины остались внутри дома. Обязанностью двоих молодых
людей было поддерживать огонь костра всю ночь, а один подросток
и я должны были хранить воду, которая должна быть дана семи
участникам после их ночного ритуала. Мы с мальчиком сели
у камня. Огонь и сосуд с водой находились на равном расстоянии
от круга участников.
Мочо - ведущий - запел свою пейотную песню; его глаза были
закрыты; его тело покачивалось вверх и вниз. Это была очень
длинная песня. Языка я не понимал. Затем все остальные пропели
свои пейотные песни. Они, очевидно, не следовали никакому
предустановленному порядку. Они явно пели, каждый тогда,
когда он чувствовал к этому потребность.
Затем мочо взял корзину с пейотными батончиками, взял два
из них и положил ее опять в центре круга. Следующим был
дон Сильвио, а затем дон Хуан. Четверо молодых людей, которые,
казалось, были отдельной группой, взяли каждый по два батончика
по очереди против часовой стрелки.
Каждый из семи участников спел и съел по 2 батончика пейота
последовательно 4 раза. Затем они пустили по кругу другие
две маленькие корзинки с сухими фруктами и сушеным мясом.
Этот цикл они повторяли в различное время ночи, однако я
не смог усмотреть какого-нибудь скрытого порядка в их индивидуальных
движениях. Они не разговаривали друг с другом; они скорее
были сами по себе и сами для себя. Я ни разу не видел, чтобы
кто-нибудь из них хотя бы один раз обратил внимание на то,
что делают остальные.
Перед рассветом они поднялись, и мы с молодым парнем дали
им воду. После этого я вышел пройтись вокруг, чтобы сориентироваться.
Дом был однокомнатной хижиной, низким саманным сооружением
с крышей из хвороста. Окружающий пейзаж был очень подавляющим.
Хижина была расположена в холмистой равнине со смешанной
растительностью. Кустарники и кактусы росли вперемежку,
но деревьев не было совершенно. Я не испытывал желания удаляться
от дома.
Утром женщины ушли. Мужчины в молчании передвигались вблизи
дома. Около полудня все мы опять сели в том же порядке,
как и предыдущей ночью.
Корзина с сушеным мясом, нарезанным на куски такой же величины,
что и батончики пейота, пошла по кругу. Некоторые из мужчин
пели свои пейотные песни. Через час или около того все они
поднялись и разошлись в разные стороны.
Женщины оставили горшок каши для тех, кто следит за огнем
и водой. Я немного поел, а затем проспал большую часть второй
половины дня.
После того, как стемнело, молодые люди, ответственные за
огонь, развели опять костер, и цикл поедания пейота начался
вновь. Он примерно шел по тому же порядку, что и предыдущей
ночью, и кончился на рассвете.
В течение всей ночи я старался наблюдать и записывать каждое
отдельное движение каждого из семи учатсников в надежде
раскрыть малейшую форму видимой системы словесной или бессловесной
связи между ними. Однако, в их действиях не было ничего,
что указывало бы на скрытую систему.
В начале вечера цикл поедания пейота возобновился опять.
К утру я знал, что потерпел полную неудачу в попытках найти
ключи, указывающие на скрытого лидера, или раскрыть хоть
какую-нибудь форму скрытой коммуникации между ними или какие-либо
следы их системы соглашения. Весь остаток дня я сидел, приводя
в порядок свои записи.
Когда мужчины собрались опять для четвертой ночи, то я каким-то
образом знал, что эта встреча будет последней. Никто ничего
об этом не говорил мне, однако я знал, что на следующий
день они все разъедутся. Я вновь сел у воды, и каждый занял
свое место в том порядке, какой был установлен ранее.
Поведение семи человек в кругу было повторением того, что
я видел три предыдущие ночи. Я ушел в наблюдение за их движениями,
также, как я делал ранее. Я хотел записать все, что они
делали, каждое движение, каждый жест, каждый звук...
В какой-то момент я услышал своего рода гудение в ушах.
Это было обычным звоном в ушах, и я не придал ему значения.
Гудение стало громче, однако оно все еще было в границах
моих телесных ощущений. Я помню, что стал делить свое внимание
между людьми, за которыми я наблюдал, и звуком, который
я слышал. Затем в определенный момент лица людей стали,
казалось, ярче; как будто бы включили свет. Но это было
не совсем так, как если бы включили электрический свет или
зажгли лампу, или как если бы их лица освещал свет костра.
Это скорее было похоже на люминисценцию, розовое свечение,
очень размытое, но заметное с того места, где я сидел. Гул,
казалось, увеличился. Я взглянул на подростка, который был
со мной, но тот спал.
К тому времени розовое свечение стало еще более заметным.
Я взглянул на дона Хуана. Его глаза были закрыты; так же
были закрыты глаза у дона Сильвио и у мочо. Я не мог видеть
глаза четырех молодых людей, потому что двое из них склонились
вперед, а двое сидели спиной ко мне.
Я еще больше ушел в наблюдение. Однако, я еще полностью
не понял, что я действительно слышу гудение и действительно
вижу розовое свечение, охватывающее людей. Через минуту
я сообразил, что размытый розовый свет и гудение были очень
постоянны. Я пережил момент сильнейшего замешательства,
а затем мне пришла в голову мысль, ничего общего не имеющая
с окружающим и происходящим, как и с той целью, которую
я поставил себе, находясь тут. Я вспомнил одну вещь, которую
моя мать сказала мне, когда я был ребенком.
Мысль была отвлекающей и очень неуместной; я попытался отогнать
ее и вновь заняться наблюдением, но не мог этого сделать.
Мысль возвращалась. Она становилась сильнее и более требовательной,
и затем я явно услышал голос моей матери, которая позвала
меня. Я услышал шлепанье ее тапочек и затем ее смех. Я оглянулся,
ища ее. Мне представилось, что благодаря какому-то миражу
или галлюцинации я понесусь сейчас во времени и пространстве
и увижу ее, но я увидел только сидящего подростка. То, что
я увидел его рядом с собой, встряхнуло меня, и я испытал
короткий момент легкости и трезвости.
Я опять посмотрел на группу мужчин. Они совсем не изменили
своего положения. Однако свет пропал и также пропало гудение
у меня в ушах. Я почувствовал облегчение. Я подумал, что
галлюцинация, в которой я слышал голос своей матери, прошла.
Ее голос был таким ясным и живым. Я вновь и вновь думал,
что на мгновение этот голос чуть не поймал меня. Я мельком
заметил, что дон Хуан смотрит на меня, но это не имело значения.
Меня гипнотизировало воспоминание о голосе моей матери,
позвавшем меня. Я отчаянно старался думать о чем-либо другом.
И потом я вновь услышал ее голос так ясно, как если бы она
стояла у меня за спиной. Она позвала меня по имени. Я быстро
повернулся, но все, что я увидел, так это силуэт хижины
и кустов за ней.
То, что я услышал свое имя, привело меня в глубокое замешательство.
Я невольно застонал. Я почувствовал себя холодно и очень
одиноко и начал плакать. В этот момент у меня появилось
ощущение, что я нуждаюсь в ком-то, кто бы обо мне заботился.
Я повернул голову, чтобы посмотреть на дона Хуана; он смотрел
на меня. Я не хотел его видеть и поэтому закрыл глаза. И
тогда я увидел свою мать. Это не был мысленный образ моей
матери так, как я обычно о ней думал. Это было ясное видение
ее, стоящей рядом. Я почувствовал отчаянье. Я дрожал и хотел
убежать. Виденье моей матери было слишком беспокоящим, слишком
чуждым тому, что я искал на этом пейотном собрании. Однако
не было, пожалуй, способа избежать этого.
Вероятно, я мог бы открыть глаза, если б действительно хотел,
чтоб видение исчезло, но вместо этого я стал его детально
рассматривать. Мое рассматривание было больше, чем простое
смотрение на нее; это была подсознательная скурпулезность
и тщательность. Очень любопытное чувство охватило меня,
как если б это было внешней силой, и я внезапно почувствовал
ужасающую тяжесть любви моей матери. Когда я услышал свое
имя, я как бы разорвался; память о моей матери наполнила
меня нервозностью и меланхолией, но когда я рассмотрел ее,
то я понял, что никогда не любил ее. Это было шокирующее
открытие. Мысли и видения хлынули на меня, как обвал. Видение
моей матери должно быть тем временем исчезло. Оно более
не было важным. Я не был более заинтересован в том, что
там делали индейцы. Фактически, я забыл о митоте. Я был
погружен в серию необычных мыслей; необычных, потому что
это было больше, чем просто мысли; это были законченные
единицы ощущений, являвшихся эмоциональными определенными
и бесспорными доказательствами истинной природы моих взаимоотношений
с моей матерью.
В определенный момент приток этих необычных мыслей прекратился.
Я заметил, что они потеряли свою текучесть и свое качество
целостных единиц ощущения. Я начал думать о других вещах.
Мой мозг запинался. Я подумал о других членах моей семьи,
но эти мысли не сопровождались уже видениями. Тогда я взглянул
на дона Хуана. Он стоял. Остальные мужчины тоже стояли,
и затем они все пошли к воде. Я подвинулся и толкнул паренька,
который все еще спал.
Я рассказал дону Хуану всю последовательность моих поразительных
видений почти сразу же, как только мы сели в мою машину.
Он засмеялся с большим удовольствием и сказал, что мое видение
было знаком, указанием таким же важным, как и мой первый
опыт с мескалито. Я вспомнил, что дон Хуан истолковал те
реакции, которые я имел, когда впервые попробал пейот, как
первостепенной важности указания; фактически, благодаря
этому он и решил учить меня.
Дон Хуан сказал, что в течение последней ночи митота, мескалито
так явно указал на меня, что все были вынуждены повернуться
ко мне и поэтому-то он и смотрел на меня, когда я взглянул
в его сторону.
Я захотел узнать его истолкование моих видений, но он об
этом не хотел говорить. Он сказал, что что бы там я ни увидел
- это чепуха по сравнению с указанием.
Дон Хуан продолжал говорить о том, как свет мескалито покрыл
меня и как все это увидели.
- Это действительно было кое-что, - сказал он. - я, пожалуй,
не мог бы потребовать лучшего знака.
Мы с доном Хуаном явно шли по двум разным проспектам мысли.
Он был занят важностью тех событий, которые он истолковывал,
как указание, а меня занимали детали того, что я увидел.
- Мне нет дела до указаний, - сказал я, - я хочу знать,
что такое случилось со мной.
Он сделал гримасу, как если бы был огорчен, и оставался
минуту очень неподвижным и окаменевшим. Затем он взглянул
на меня. Его тон был очень полон силы. Он сказал, что единственно
важным моментом было то, что мескалито был так благосклонен
ко мне и покрыл меня своим светом, и дал мне урок, хотя
я не сделал со своей стороны для этого никаких усилий, а
просто находился поблизости.
|
