9
В течение трех месяцев дон Хуан систематически избегал разговора
о страже. Я посетил его четыре раза в течение этих месяцев;
он вовлекал меня в текущие поручения для него каждый раз,
и когда я выполнял поручения, он просто велел мне уезжать
домой. 24 апреля 1969 года, когда я в четвертый раз был
в его доме, я, наконец, заговорил с ним после того, как
мы поели и сидели возле его глиняной печки. Я сказал ему,
что он делал что-то несоответственное мне; я был готов учиться,
и, тем не менее, он даже не хотел меня вернуть. Я должен
был очень сильно напрягаться, чтобы побороть свое отвращение
к использованию галлюциногенных грибов, и я чувствовал,
как он сам сказал, что я не должен терять время.
Дон Хуан явно слушал мои жалобы.
- Ты еще слаб, - сказал он. - ты торопишься, когда ты должен
ждать, но ты ждешь, когда ты должен торопиться. Ты слишком
много думаешь. Теперь ты думаешь, что нельзя терять время.
Недавно ты думал, что ты не хотел курить ничего больше.
Твоя жизнь - такая же проклятая неопределенность; ты недостаточно
плотен, чтобы встретиться с дымком. Я отвечаю за тебя, и
я не хочу, чтобы ты умер, подобно проклятому дураку.
Я почувствовал смущение.
- Что я могу сделать, дон Хуан? У меня большое нетерпение.
- Живи, как воин! Я говорил тебе уже, что воин берет ответственность
за свои действия, за самые тривиальные из своих действий.
Ты проявляешь свои мысли, и это неправильно. Ты потерпел
неудачу со стражем из-за своих мыслей.
- Как я потерпел неудачу, дон Хуан?
- Ты думаешь обо всем. Ты думал о страже, и поэтому ты не
смог победить его. В первую очередь, ты должен жить, как
воин. Я думаю, что ты понял это очень хорошо.
Я хотел вставить что-нибудь в свою защиту, но он показал
жестом, чтобы я молчал.
- Твоя жизнь довольно трудна, - продолжал он. - Фактически,
твоя жизнь труднее, чем учеников Хенаро Паблито или Нестора,
и все же они видят, а ты нет. Твоя жизнь труднее, чем у
Элихио, а он, вероятно, у_в_и_д_и_т_ раньше тебя. Это расстраивает
меня. Даже Хенаро не может пережить этого. Ты честно выполнил
все, что я говорил тебе делать. Все, чему мой бенефактор
научил меня на первой ступени обечения, я передал тебе.
Правило верное, шаги не могут быть изменены. Ты сделал все,
что нужно было сделать, и все же ты не _в_и_д_и_ш_ь_; но
тем, кто _в_и_д_и_т_, подобно Хенаро, кажется, будто ты
_в_и_д_и_ш_ь_. Я полагаюсь на это, и я обманываюсь. Ты вертишься
вокруг и ведешь себя, как идиот, который не в_и_д_и_т_,
что, конечно, является правильным для тебя.
Слова дона Хуана причинили мне глубокое страдание. Я не
знаю, почему, но я был близко к слезам. Я начал рассказывать
о своем детстве, и волна жалости к себе охватила меня. Дон
Хуан пристально посмотрел на меня на секунду и отвел глаза.
В них был пронзительный блеск. Я почувствовал, что он захватил
меня своими глазами. У меня было ощущение, что две руки
ласково сжали меня, и я ощутил непонятное волнение, нетерпеливое
желание, приятное отчаяние в области моего солнечного сплетения.
Я стал сознавать свою брюшную область. Я ощутил там жар.
Я не мог говорить связно больше и забормотал, затем я перестал
говорить совсем.
- Возможно, это обещание, - сказал дон Хуан после долгой
паузы.
- Извините.
- Обещание, которое ты дал однажды давным давно.
- Какое обещание?
- Ты, может быть, можешь сказать мне это. Ты помнишь это,
нет?
- Нет.
- Ты обещал что-то очень важное однажды. Я думал, что, может
быть, ты обещал охранять себя от _в_и_д_е_н_и_я_.
- Я не знаю, о чем ты говоришь.
- Я говорю об обещании, которое ты дал! Ты должен помнить
его.
- Если ты знаешь, что было обещание, почему ты не скажешь
мне, дон Хуан?
- Нет. Не будет никакой пользы сказать тебе это.
- Было ли это обещанием, которое я сделал себе?
На мгновение я подумал, что он, может быть, ссылается на
мое решение оставить ученичество.
- Нет. Это что-то, что имело место очень давно, - сказал
он.
Я засмеялся, потому что я был уверен, что дон Хуан играет
со мной какую-то игру. Я почувствовал озорство. У меня было
ощущение приподнятого настроения при мысли, что я могу дурачить
дона Хуана, который, как я был убежден, знал так же мало,
как и я, о подозреваемом обещании. Я был уверен, что он
ловил рыбу в темноте и пытался импровизировать. Мысль потакать
ему доставляла мне удовольствие.
- Было ли оно чем-то, что я обещал моему дедушке?
- Нет, - сказал он, и глаза его заблестели. - Также не то,
что ты обещал своей бабушке.
Смешная интонация, которую он придал слову "бабушка",
заставила меня засмеяться. Я подумал, что дон Хуан ставил
мне ловушку, но я хотел играть игру до конца. Я начал перечислять
всех возможных людей, кому я мог бы обещать что-нибудь очень
важное. О каждом он сказал нет. Затем он перевел разговор
к моему детству.
- Почему твое детство было печальным? - спросил он с серьезным
выражением.
Я сказал ему, что мое детство в действительности было не
печальным, но, может быть, немного трудным.
- Каждое ощущение - это путь, - сказал он, посмотрев на
меня снова. - я также был очень несчастлив и боязлив, когда
я был ребенком. Трудно быть индейским ребенком, очень трудно.
Но память о том времени не имеет больше значения для меня,
раньше было трудно. Я перестал думать о трудности моей жизни
как раз перед тем, как я научился _в_и_д_е_т_ь_.
- Я также не думаю о своем детстве, - сказал я.
- Тогда почему это делает тебя печальным? Почему ты хочешь
плакать?
- Я не знаю. Возможно, когдя я думаю о себе, как о ребенке,
я чувствую жалость к себе и ко всем близким людям. Я чувствую
себя беспомощным и печальным.
Он пристально посмотрел на меня, и снова в области живота
я отметил необычайное ощущение двух рук, схимающих его.
Я отвел свои глаза, а затем быстро взглянул назад на него.
Он смотрел в пространство мимо меня; его глаза были затуманены,
без фокуса.
- Это было обещанием твоего детства, - сказал он после короткого
молчания.
- Что я обещал?
Он не отвечал. Его глаза были закрыты. Я невольно улыбнулся;
я знал, что он чувствовал свой путь в темноте; однако, я
несколько потерял свое первоначальное стремление шутить
с ним.
- Я был тощим ребенком, - продолжал он, - и я всегда боялся.
- Таким же был я, - сказал я.
- То, что я помню больше всего, это ужас и печаль, которые
я чувствовал, когда мексиканские солдаты убили мою мать,
- сказал он тихо, как будто его память была еще мучительной.
- она была бедной и покорной индианкой. Может быть, это
было лучше, что ее жизнь была кончена тогда. Я хотел быть
убитым с ней, потому что я был ребенком. Но солдаты поймали
и избили меня. Когда я бросился на тело моей матери, они
ударили меня по рукам хлыстом и разбили пальцы. Я не чувствовал
никакой боли, но я не мог хватать больше, а затем они оттащили
меня.
Он перестал говорить. Его глаза были еще закрыты, и я мог
обнаружить очень незаметное дрожание его губ. Глубокая печаль
начала охватывать меня. Картины моего собственного детства
нахлынули на меня.
- Сколько лет было тебе, дон Хуан? - спросил я, просто чтобы
возместить печаль во мне.
- Может быть, семь. Это было время великих войн яки. Мексиканские
солдаты напали на нас неожиданно, когда моя мать готовила
пищу. Она была беспомощной женщиной. Они убили ее безо всякого
повода. Не было никакой разницы в том, что она умерла так,
и действительно нет, и, тем не менее, для меня она есть.
Я не могу сказать себе, почему, однако; она просто есть.
Я думал, что они убили моего отца также, но это было не
так. Он был ранен. Позже они посадили нас в поезд, подобно
скоту, и закрыли дверь. Несколько дней они держали нас там
в темноте, как животных. Они держали нас живыми кусками
пищи, которые они бросали время от времени в вагон.
Мой отец умер от ран в этом вагоне. Он стал бредить от боли
и лихорадки, и продолжал говорить мне, что я должен выжить.
Он продолжал говорить мне это до самого последнего момента
своей жизни.
Люди позаботились обо мне; они накормили меня; старая женщина
знахарка скрепила сломанные кости моей руки. И, как ты видишь,
я жив. Жизнь была ни хорошей, ни плохой для меня; жизнь
была трудной. Жизнь трудна, и для ребенка она иногда сам
ужас.
Мы очень долго молчали. Возможно, час прошел в полной тишине.
У меня были очень спутанные чувства. Я был несколько удручен,
но, однако, я не мог сказать, почему. Я переживал чувство
угрызения совести. Перед этим я хотел потакать дону Хуану,
но он внезапно поменялся ролями к его прямой выгоде. Это
было просто и выразительно и произвело во мне необычное
чувство. Мысль о ребенке, испытывающем боль, всегда была
повышенно чувствительным предметом для меня. В мгновение
мои чувства проникновения к дону Хуану открыли путь ощущению
отвращения к себе. Я действительно принял, как будто жизнь
дона Хуана была просто клиническим случаем. Я был на грани
вскрытия моих заметок, когда дон Хуан ткнул меня пальцем
в икру ноги, чтобы привлечь мое внимание. Он сказал, что
он "видел" свет насилия вокруг меня, и поинтересовался,
не собираюсь ли я начать бить его. Его смех восхитительно
прервался. Он сказал, что я поддавался вспышкам насильственного
поведения, но что, в действительности, я не был плохим и
что долгое время насилие было против меня самого.
- Ты прав, дон Хуан, - сказал я.
- Конечно, - сказал он, смеясь.
Он убедил меня рассказать о своем детстве. Я начал рассказывать
ему о своих годах страха и одиночества, увлекся описанием
того, что, я думал, было моей потрясающей борьбой, чтобы
выжить и утвердить свой дух. Он рассмеялся при метафоре
об "утверждении моего духа".
Я рассказывал долго. Он слушал с серьезным выражением. Затем,
в один момент его глаза "прижали" меня снова,
и я перестал говорить. После секундной паузы он сказал,
что никто никогда не унижал меня и что была причина того,
что я не был в действительности плохим.
- Ты не потерпел поражения, все же, - сказал он.
- Он повторил утверждение четыре или пять раз, поэтому я
почувствовал необходимость спросить его, что он подразумевал
под этим. Он объяснил, что потерпеть поражение было условием
жизни, которое было неизбежным. Люди или побеждали, или
терпели поражение, и, в зависимости от этого, они становились
преследователями или жертвами. Эти два условия преобладали,
пока человек не начинал _в_и_д_е_т_ь_; _в_и_д_е_н_и_е_ рассеивало
иллюзию победы, поражения или страдания. Он добавил, что
я научусь _в_и_д_е_т_ь_, когда я одержу победу над памятью
униженного существа.
Я запротестовал, что я не был и никогда не был победителем
в чем-нибудь; и что моя жизнь была, пожалуй, поражением.
Он засмеялся и бросил свою шляпу на пол.
- Если твоя жизнь является таким поражением, наступи на
мою шляпу, - вызвал он меня в шутку.
Я чистосердечно доказывал свое. Дон Хуан стал серьезным.
Его глаза сузились до тонких щелок. Он сказал, что я думал,
что моя жизнь была поражением, по другим причинам, нежели
само поражение. Затем он быстро и совершенно неожиданно
взял мою голову в свои руки, зажав ладонями мои виски. Его
глаза стали сильными, когда он взглянул в меня. Без испуга
я сделал глубокий вдох ртом. Он позволил моей голове откинуться
против стены, пристально глядя на меня. Он выполнил свои
движения с такой скоростью, что некоторое время, пока он
не ослабил и не откинул удобно против стены, я был еще на
середине глубокого вдоха. Я почувствовал головокружение,
неловкость.
- Я _в_и_ж_у_ маленького мальчика, - сказал дон Хуан после
паузы.
Он повторил это несколько раз, как будто я не понимал. У
меня было чувство, что он говорил обо мне, как о маленьком
кричащем мальчике, поэтому я не обратил действительного
внимания на это.
- Эй! - сказал он, требуя моего полного внимания. - я _в_и_ж_у
маленького кричащего мальчика.
Я спросил его, был ли этот мальчик мной. Он сказал, нет.
Тогда я спросил его, было ли это видение моей жизни или
просто памятью из его соственной жизни. Он не ответил.
- Я _в_и_ж_у_ маленького мальчика, - продолжал он. - он
кричит и кричит.
- Я знаю этого мальчика? - спросил я.
- Да.
- Он мой маленький мальчик?
- Нет.
- Он кричит теперь?
- Он кричит теперь, - сказал он с уверенностью.
Я подумал, что дон Хуан видел кого-то, кого я знал, кто
был маленьким мальчиком и кто в этот самый момент кричал.
Я назвал по именам всех детей, которых я знал, но он сказал,
что те дети не имели отношения к моему обещанию, а ребенок,
который кричал, имел очень большое отношение к нему.
Утверждение дона Хуана казалось нелепым. Он сказал, что
я обещал что-то кому-то в моем детстве и что ребенок, который
кричал в этот самый момент, имел большое отношение к моему
обещанию. Я говорил ему, что в этом нет смысла. Он спокойно
повторял, что он "видел" маленького мальчика,
кричащего в этот момент, и что маленькому мальчику было
больно.
Я старался подогнать его утверждения под какой-нибудь вид
правильного образа, но я не мог установить их связь с чем-нибудь,
что я сознавал.
- Я отказываюсь, - сказал я, - потому что я не помню, что
я давал важное обещание кому-нибудь, меньше всего ребенку.
Он прищурил глаза снова и сказал, что этот особенный ребенок,
который кричал точно в этот момент, был ребенок моего детства.
- Он был ребенок во время моего детства, и он, тем не менее,
кричит теперь? - спросил я.
- Он - ребенок, который кричит теперь, - настаивал он.
- Ты понимаешь, что ты говоришь, дон Хуан?
- Понимаю.
- Это не имеет смысла. Как может он быть ребенком теперь,
если он был ребенком, когда я сам был ребенком?
- Это ребенок, и он кричит теперь, - сказал он упорно.
- Объясни это мне, дон Хуан.
- Нет. Т ы должен объяснить это мне.
Хоть убей, я не мог понять того, о чем он говорил.
- Он кричит! Он кричит! - дон Хуан продолжал говорить в
гипнотизирующем тоне. - И он держит тебя теперь. Он крепко
сжимает. Он обнимает. Он смотрит на тебя. Ты чувствуешь
его глаза? Он становится на колени и обнимает тебя. Он моложе
тебя. Он подбегает к тебе. Но его рука сломана. Ты чувствуешь
его руку? У этого маленького мальчика нос выглядит подобно
пуговице. Да! Это нос пуговицей.
В моих ушах появился гул, и я потерял ощущение существования
дома дона Хуана. Слова "нос пуговицей" бросили
меня сразу в сцену из моего детства. Я знал мальчика с носом-пуговицей!
Дон Хуан незаметно продвинул свой путь в одно из наиболее
темных мест моей жизни. Я знал обещание, о котором он говорил.
У меня было ощущение приподнятого настроения, отчаяния,
благоговения перед доном Хуаном и его великолепным маневром.
Как, черт возьми, он знает о мальчике с носом-пуговкой из
моего детства? Я стал так взволнован воспоминанием, которое
дон Хуан вызвал во мне, что моя сила вспомнить перенесла
меня назад ко времени, когда мне было восемь лет. Моя мать
оставила меня два года назад, и я проводил наиболее адские
годы моей жизни, циркулируя среди сестер моей матери, которые
служили исполняющими долг заместителей матери и заботились
обо мне пару месяцев одновременно. У каждой из моих теток
была большая семья, и безразлично, как заботливы или покровительственны
были тетки ко мне, - со мной соперничали двадцать два родственника.
Их бессердечность бывала иногда действительно странной.
Я чувствовал тогда, что меня окружали враги, и в последующие
мучительные годы я ушел в отчаянную и грязную войну. Наконец,
посредством способов, которые я все еще не знаю до этого
дня, я добился успеха в покорении всех моих двоюродных родственников.
Я действительно был победителем. Я не имел больше соперников,
которые бы имели значение. Однако, я не знал этого, и не
знал, как остановить мою войну, которая распространилась
на школьную почву.
Классы сельской школы, куда я ходил, были смешанными, и
первый и третий классы были разделены только расстоянием
между партами. Это там я встретил маленького мальчика с
плоским носом, которого дразнили прозвищем "пуговичный
нос". Он был первоклассник. Я выбрал его случайно,
без специального намерения. Но он, казалось, любил меня,
несмотря на все, что я делал ему. Он привык следовать за
мной повсюду и даже хранил тайну, что я был ответственен
за доску, которая поставила в тупик директора. И однако
я все же дразнил его. Однажды я нарочно опрокинул стоявшую
тяжелую классную доску; она упала на него; парта, за которой
он сидел, смягчила удар, но все же удар сломал ему ключицу.
Он упал. Я помог ему встать и увидел боль и испуг в его
глазах, когда он смотрел на меня и держался за меня. Удар
при виде его боли и искалеченной руки был больше, чем я
мог вынести. Годы я ужасно боролся против моих родственников,
и я победил; я покорил своих врагов; я был сильным в тот
момент, когда вид кричащего маленького мальчика с носом-пуговкой
разрушил мои победы. Прямо там я оставил битву. Любым путем,
на какой я был способен, я решил не воевать когда-либо снова.
Я подумал, что ему, может быть, отрежут руку, и я обещал,
что если маленький мальчик вылечится, я никогда больше не
буду победителем. Я отдал свои победы ему. Это был путь,
и я понял это тогда.
Дон Хуан открыл гноящуюся рану в моей жизни. Я почувствовал
головокружение, был потрясен. Источник неослабленной печали
заструился во мне, я был побежден им. Я чувствовал тяжесть
своих действий на себе. Воспоминание об этом маленьком курносом
мальчике, чье имя было Хоакин, произвело на меня такую явную
боль, что я заплакал. Я сказал дону Хуану о моей печали
из-за этого мальчика, который никогда не имел ничего, -
этот маленький Хоакин не имел денег, чтобы пойти к врачу,
и его рука так и не срослась правильно. И все, что я должен
был дать ему, это мои детские победы. Поэтому я чувствовал
стыд.
- Будь в мире, чудак, - сказал дон Хуан повелительно. -
ты отдал достаточно. Твои победы были сильными, и они были
твоими. Ты отдал достаточно. Теперь ты должен изменить свое
обещание.
- Как я изменю его? Я просто скажу так?
- Обещание не может быть изменено просто говорением так.
Может быть, очень скоро ты сможешь узнать, что надо делать,
чтобы изменить его. Тогда, возможно, ты даже будешь _в_и_д_е_т_ь_.
- Можешь ты дать мне какие-нибудь указания, дон Хуан?
- Ты должен терпеливо ждать, зная, что ты ждешь, и зная,
зачем ты ждешь. Это путь воина. И если есть повод для выполнения
твоего обещания, тогда ты должен сознавать, что ты выполняешь
его. Тогда придет время, когда твое ожидание кончится, и
ты не должен будешь больше чтить свое обещание. Ты ничего
не можешь сделать для жизни этого маленького мальчика. Только
он мог аннулировать это действие.
- Но как он может?
- Посредством узнавания, чтобы свести его желания к нулю.
Пока он думает, что он был жертвой, его жизнь будет адом.
Пока ты думаешь так же, твое обещание будет действительным.
То, что делает нас несчастными - это желание. Однако, если
мы научимся сводить свои желания к нулю, малейшая вещь,
которую мы получим, будет истинным даром. Будь в мире, ты
сделал добрый дар Хоакину. Быть бедным или хотеть - это
только мысль; и точно так же мысль ненавидеть или быть голодным,
или страдающим от боли.
- Я не могу в действительности поверить этому, дон Хуан.
Как может голод или боль быть только мыслью?
- Теперь для меня они только мысли. Это все, что я знаю.
Я прошел эту ступень. Сила одолеть его - это все, что мы
имеем для того, чтобы противостоять силам жизни; без этой
силы мы являемся только мусором, пылью на ветру.
- У меня нет сомнения, что ты добился этого, дон Хуан, но
как может простой человек вроде меня или маленького Хоакина
добиться этого?
- Это наша задача, как отдельных личностей - противостоять
силам нашей жизни. Я говорил это тебе уже несчетное число
раз; только воин может выжить. Воин знает, что он ждет,
и он знает, чего он ждет; и когда он ждет, он ничего не
хочет, поэтому, какую бы маленькую вещь он ни получил, она
больше, чем он может взять. Если он хочет есть, он найдет
путь, потому что он не голоден; если что-либо ранит его
тело, он находит способ, чтобы остановить это, потому что
он не страдает от боли. Быть голодным или страдать от боли
означает, что человек покинул самого себя и больше уже не
воин, и сила его голода или его боли уничтожает его.
Я хотел отстаивать свое мнение, но остановился, потому что
я понял, что спором я создаю барьер, чтобы защитить себя
от разрушительной силы велилепной победы дона Хуана, которая
затронула меня так глубоко и с такой силой. Как он знает?
Я подумал, что, может быть, я рассказал ему историю о курносом
мальчике во время одного из моих глубоких состояний необычной
реальности. Я не припоминал, что я говорил ему, но мое неприпоминание
при таких условиях было предполагающимся.
- Как ты узнал о моем обещании, дон Хуан?
- Я _в_и_д_е_л_ его.
- Ты _в_и_д_е_л_ его, когда и принимал мескалито, или когда
я курил твою смесь?
- Я _в_и_д_е_л_ его сейчас. Сегодня.
- Ты _в_и_д_е_л_ всю вещь?
- Ты снова начал. Я же сказал тебе, что нет смысла говорить
о том, на что похоже видение. Это пустое.
Я не настаивал больше. Эмоционально я был убежден.
- Я также дал клятву однажды, - неожиданно сказал дон Хуан.
Звук его голоса заставил меня вздрогнуть.
- Я обещал отцу, что я буду жить, чтобы уничтожить его убийц.
Я носил это обещание с собой долгие годы. Теперь обещание
изменено. Я не интересуюсь больше уничтожением кого-нибудь
я не ненавижу мексиканцев. Я не ненавижу никого. Я узнал,
что бесчисленные пути каждого пересекаются в собственной
жизни - все равны. Угнетатель и угнетаемый встречаются в
конце, и единственная вещь, которая преобладает, это то,
что жизнь была в целом слишклм короткой для обоих. Сегодня
я чувствую печаль не потому, что моя мать и отец умерли
таким путем, каким они умерли; я чувствую печаль потому,
что они были индейцами. Они жили, как индейцы, и умерли,
как индейцы, и никогда не знали, что они были, прежде всего,
людьми.
10
Я снова посетил дона Хуана 30 мая 1969 года и прямо сказал
ему, что я хотел проникнуть в "видение". Он покачал
головой отрицательно и засмеялся, и я почувствовал необходимость
протестовать. Он сказал мне, что я должен быть терпелив
и было неподходящее время, но я упрямо настаивал, что я
был готов.
Он не казался раздраженным моими изводящими просьбами. Он
старался, тем не менее, сменить тему. Я не поддался и попросил
его посоветовать, что мне делать, чтобы преодолеть мое нетерпение.
- Ты должен действовать, как воин, - сказал он.
- Как?
- Каждый учится действовать, как воин, действием, а не разговором.
- Ты говорил, что воин думает о своей смерти. Я делаю это
все время, но, очевидно, этого недостаточно.
Казалось, что у него взрыв нетерпения, и он даже зачмокал
губами. Я сказал ему, что я не хотел его рассердить и что,
если я не нужен ему здесь, в его доме, то я готов уехать
обратно в лос-анджелес. Дон Хуан мягко погладил меня по
спине и сказал, что я знал, что значит быть воином.
- Что я должен делать, чтобы жить, как воин? - спросил я.
Он снял шляпу и почесал виски. Он пристально посмотрел на
меня и улыбнулся.
- Ты любишь все, выраженное в словах, не так ли?
- Мое сознание работает таким путем.
- Оно не должно так работать.
- Я не знаю, как измениться. Вот почему я прошу тебя рассказать
мне точно, что нужно делать, чтобы жить, как воин; если
бы я знал это, я мог бы найти способ приспособиться к этому.
Он, должно быть, подумал, что мое заявление забавно и долго
хохотал, хлопая меня по спине.
У меня было чувство, что он собирается попросить меня уехать
в любую минуту, поэтому я быстро сел на мой соломенный мат
лицом к нему и начал задавать вопросы. Я хотел знать, почему
я должен ждать.
Он объяснил, что если я буду пытаться "видеть"
беспорядочным образом прежде, чем "залечу раны",
которые я получил в битве со стражем, могло случиться, что
я встречу стража снова, даже хотя я и не ожидал этого. Дон
Хуан заверил меня, что никто в таком положении не был бы
способен перенести такую встречу.
- Ты должен совершенно забыть стража, прежде чем ты можешь
снова вступить на поиск _в_и_д_е_н_и_я_, - сказал он.
- Как может кто-нибудь забыть стража?
- Ты начал учиться путям магов. Ты не имеешь больше времени
для отступлений или для сожалений. У тебя есть время только
для того, чтобы жить, как воин, и работать для достижения
терпения и воли, нравится тебе это или нет.
- Как воин работает ради них?
Дон Хуан задумался перед ответом.
- Я думаю, что нет пути говорить об этом, - сказал он наконец.
- особенно о воле. Воля - это нечто весьма особенное. Она
появляется загадочно. Нет реального способа рассказать,
как ее используют, кроме того, что результаты использования
воли поразительны. Может быть, первой вещью, что нужно делать,
это знать, что волю можно развить. Воин знает это и продолжает
ждать волю. Твоя ошибка в том, что ты не знаешь, что ты
ожидаешь свою волю.
Мой бенефактор говорил, что воин знает, что он ждет, и знает,
чего он ждет. В твоем случае, что знаешь, что ты ждешь;
ты был здесь со мной годы, и все же ты не знаешь, чего ты
ждешь. Очень трудно, если не невозможно, для среднего человека
знать, чего он ждет. Воин, однако, не имеет проблем; он
знает, что он ждет свою волю.
- Чем точно является воля? Устремленность ли это, подобно
устремленности твоего внука Люсио иметь мотоцикл?
- Нет, - сказал дон Хуан мягко и усмехнувшись. - это не
воля. Люсио только предается удовольствию. Воля - это нечто
другое, нечто очень ясное и мощное, что может направлять
наши поступки. Воля - это нечто такое, что использует человек,
например, чтобы выиграть битву, которую он, по всем расчетам,
должен бы проиграть.
- Тогда воля, должно быть, то, что мы называем мужеством,
- сказал я.
- Нет. Мужество - это нечто другое. Мужественные люди -
это зависимые люди, благородные люди, из года в год окруженные
людьми, которые толпятся вокруг них и восхищаются ими; однако,
очень мало мужественных людей имеют волю. Обычно они бесстрашны
и очень способны к совершению смелых поступков, отвечающих
здравому смыслу; большей частью мужественный человек также
внушает и страх. Воля, с другой стороны, имеет дело с поразительными
задачами, которые побеждают наш здравый смысл.
- Является ли воля контролем, который мы имеем над самими
собой? - спросил я.
- Ты можешь сказать, что это разновидность контроля.
- Ты думаешь, что я могу упражнять свою волю, например,
отказывая себе в некоторых вещах?
- В таких, как задавание вопросов? - вставил он.
Он сказал это в таком озорном тоне, что я остановился, чтобы
взглянуть на него. Мы оба засмеялись.
- Нет, - сказал он. - отказывать себе в чем-либо - это потакание
себе, и я не советую ничего подобного. В этом причина, почему
я позволяю тебе задавать все вопросы, какие ты хочешь.
Если бы я сказал тебе прекратить задавать вопросы, то ты
мог бы поранить свою волю, пытаясь сделать это. Потакание
себе при отказе в чем-то намного хуже; оно заставляет нас
верить, что мы совершаем великое дело в то время, как, в
действительности, мы просто застыли внутри себя. Перестать
задавать вопросы - это не воля, о которой я говорю. Воля
- это сила. И поскольку это сила, то должна быть контролируемой
и настроенной, а это требует времени. Я знаю это, и я терпелив
с тобой. Когда я был в твоем возрасте, я был также импульсивен,
как и ты. Однако, я изменился. Наша воля действует независимо
от нашего потакания себе. Например, твоя воля уже приоткрывает
твой просвет мало-помалу.
- О каком просвете ты говоришь?
- В нас есть просвет; подобно мягкому месту на голове ребенка,
которое закрывается с возрастом, этот просвет открывается,
когда развиваешь свою волю.
- Где этот просвет?
- В месте твоих светящихся волокон, - сказал он, показывая
на свою брюшную полость.
- Чему он подобен? Для чего он?
- Это отверстие. Оно дает место для воли, чтобы та могла
вылететь подобно стреле.
- Воля - это предмет? Или подобна предмету?
- Нет. Я просто сказал, чтобы ты мог понять. То, что маг
называет волей, есть сила внутри нас самих. Это не мысль,
не предмет, не желание. Перестать задавать вопросы - это
не является волей, потому что для этого нужно думать и хотеть.
Воля - это то, что заставляет тебя побеждать, когда твои
мысли говорят тебе, что ты побежден. Воля - это то, что
делает тебя неуязвимым. Воля - это то, что позволяет магу
проходить сквозь стену, через пространство, на луну, если
он хочет.
Я ничего больше не хотел спрашивать. Я был усталый и несколько
напряжен. Я боялся, что дон Хуан собирается попросить меня
уйти, и это раздражало меня.
- Пойдем на холмы, - сказал он неожиданно и встал.
По пути он снова начал говорить о воле и смеяться над моим
замешательством из-за того, что я не мог записывать на ходу.
Он описал волю, как силу, которая была истинным звеном между
людьми и миром. Он очень тщательно отметил, что мир - это
то, что мы ощущаем, каким бы способом мы ни делали это.
Дон Хуан подчеркнул, что ощущение мира заключает в себе
процесс восприятия всего того, что предстает перед нами.
Это определенное "ощущение" совершается нашими
чувствами и нашей волей.
Я спросил его, не была ли воля шестым чувством. Он сказал,
что она, скорее, отношение между нами самими и ощущаемым
миром.
Я предложил, чтобы мы остановились, чтобы я мог сделать
заметки в блокноте, но он засмеялся и продолжал идти.
Этой ночью он оставил меня с собой ночевать, а на следующий
день после завтрака он сам поднял разговор о воле.
- То, что ты сам называешь волей, - это характер и сильное
стремление, - сказал он. - То, что маг называет волей, есть
сила, которая выходит изнутри и привязывает к внешнему миру.
Она выходит через живот, прямо здесь, где находятся светящиеся
волокна.
Он потер свой пупок, указывая место.
- Я говорю, что она выходит отсюда, потому что чувствуешь
ее выходящей.
- Почему ты называешь это волей.
- Я называю ее никак. Мой бенефактор называл ее волей?
- Вчера ты сказал, что можно ощущать мир как чувствами,
так и волей. Как это возможно?
- Средний человек может "схватить" вещи мира только
своими руками, глазами или ушами, но маг может схватывать
их также своим носом, языком или своей волей, особенно своей
волей. Я не могу реально описать это как делается, но ты
сам, например, не можешь описать мне, как ты слышишь. Так
случается, что я тоже могу слышать, поэтому мы можем говорить
о том, что мы слышим, а не о том, как мы слышим. Маг использует
свою волю для того, чтобы ощущать мир. Однако, это ощущение
не похоже на слышание. Когда мы смотрим на мир или когда
мы слушаем его, мы получаем впечатление, что он вне нас
и что он реален. Когда мы ощущаем мир нашей волей, мы знаем,
что он не такой, как "вне нас", и мир не так реален,
как мы думаем.
- Является ли воля тем же самым, что и _в_и_д_е_н_и_е_?
- Нет, воля - это сила, энергия. _В_и_д_е_н_и_е_ - это не
сила, но, скорее, способ прохождения сквозь вещи. Маг может
иметь очень сильную волю, но он, все же, может не _в_и_д_е_т_ь_,
что означает, что только человек знания ощущает мир своими
чувствами и своей волей, а также своим в_и_д_е_н_и_е_м_.
Я сказал ему, что я еще больше смущен, чем тогда, при разговоре
о том, как использовать мою волю, чтобы забыть стража. Это
заявление и мое недоумение, казлось, развеселили его.
- Я уже говорил тебе, что, когда ты говоришь, ты только
запутываешься, - сказал он и засмеялся. - Но, по крайней
мере, теперь ты знаешь, что ты ждешь свою волю. Но ты все
еще не знаешь, что это такое или как это может с тобой случиться.
Поэтому тщательно следи за тем, что ты делаешь. Та самая
вещь, которая может помочь тебе развить свою волю, находится
среди всех мелких вещей, которые ты делаешь.
Дон Хуан ушел на все утро; он вернулся рано после обеда
со связкой сухих растений. Он показал мне головой помочь
ему, и мы работали в полном молчании несколько часов, сортируя
растения. Когда мы кончили, мы сели отдохнуть, и он доброжелательно
улыбнулся мне.
Я сказал ему очень серьезно, что я перечитывал свои записи
и что я так и не могу понять, что значит быть воином и что
представляет собой идея воли.
- Воля - это не идея, - сказал он.
Это был первый раз, когда он разговаривал со мной целый
день.
После долгой паузы он продолжал:
- Мы различны, ты и я. Наши характеры непохожи. Твоя природа
более насильственная, чем моя. Когда я был в твоем возрасте,
я был не насильственным, но скромным; ты же наоборот. Мой
бенефактор был таким; его бы полностью устроило быть твоим
учителем. Он был великим магом, но он не в_и_д_е_л_, как
_в_и_ж_у_ я или _в_и_д_и_т_ Хенаро. Я понимаю мир и живу,
руководствуясь моим _в_и_д_е_н_и_е_м_. Мой бенефактор, с
другой стороны, должен был жить, как воин. Если человек
_в_и_д_и_т_, то ему нужно жить, как воину или как чему-нибудь
еще, так как он может _в_и_д_е_т_ь_ вещи такими, какие они
есть в действительности, и соответственно направлять свою
жизнь. Но, принимая во внимание твой характер, я сказал
бы, что ты можешь никогда не научиться _в_и_д_е_т_ь_, в
таком случае тебе придется прожить всю свою жизнь, как воину.
Мой бенефактор говорил, что человек, вступивший на путь
магии, постепенно начинает осознавать, что обычная жизнь
навсегда оставлена позади, что знание, в действительности,
это пугающее пугало, что средства обычного мира больше не
будут средствами для него и что он должен приспособиться
к новому образу жизни, если он собирается выжить. Первая
вещь, которую ему надо сделать, - это захотеть стать воином;
это очень важный шаг и решение. Пугающая природа знания
не оставляет никакой альтернативы - только стать воином.
К тому времени знание становится пугающим делом, и человек
также осознает, что смерть является незаменимым партнером,
который сидит рядом с ним на одной циновке. Каждая капля
знания, которая становится силой, имеет своей центральной
силой смерть. Смерть делает завершающий мазок, а все, что
трогается смертью, действительно становится силой.
Человек, который следует путями магии, встречается с возможностью
полного уничтожения на каждом повороте пути, и, обязательно,
он начинает остро осознавать свою смерть. Без осознания
смерти он будет только обычным человеком, погрязшим в обычных
поступках. У него будет отсутствовать необходимая потенция,
необходимая концентрация, которая преобразует его обычное
время на земле в волшебную силу.
Таким образом, чтобы быть воином, человек должен прежде
всего, и по праву, остро осознавать свою собственную смерть.
Но концентрация на смерти заставляет любого из нас фокусироваться
на самом себе, а это является снижением. Поэтому, следующая
вещь, которая необходима, чтобы стать воином, - это отрешенность.
Мысль о неминуемой смерти вместо того, чтобы стать препятствием,
становится безразличием.
Дон Хуан перестал говорить и взглянул на меня. Он, казалось,
ожидал замечаний.
- Ты понимаешь? - спросил он.
Я понимал то, что он говорил, но я лично не мог увидеть,
как кто-либо может прийти к чувству отрешенности. Я сказал,
что с точки зрения моего собственного ученичества, я уже
пережил момент, когда знание становится таким устрашающим
делом. Я мог также правдиво сказать, что я больше не находил
поддержки в обычных занятиях моей повседневной жизни. И
я хотел, или, может быть, даже более, чем хотел, я нуждался
в том, чтобы жить, как воин.
- Теперь ты должен отрешиться, - сказал он.
- От чего?
- Отрешиться от всего.
- Это невозможно. Я не хочу быть отшельником.
- Быть отшельником - это потакание себе, и я никогда не
имел этого в виду. Отшельник не отрешен, так как он по своему
желанию покидает самого себя, чтобы стать отшельником.
Только мысль о смерти делает человека достаточно отрешенным,
так что он не может отказать себе в чем-либо. Человек такого
сорта, однако, не мудрствует, потому что он приобрел молчаливую
страсть к жизни и ко всем вещам в жизни. Он знает, что его
смерть подгоняет его и не даст ему времени прилипнуть к
чему-либо, поэтому он испытывает, без мудрствований, все
обо всем.
Отрешенный человек, который знает, что он не имеет никакой
возможности отбиться от своей смерти, имеет только одну
вещь, чтобы поддерживать себя - силу своего решения. Он
должен быть, так сказать, мастером своего выбора. Он должен
полностью понимать, что он сам полностью отвечает за свой
выбор, и если он однажды сделал его, то у него нет больше
времени для сожалений или укоров себя. Его решения окончательны
просто потому, что его смерть не дает ему времени прилипнуть
к чему-нибудь.
И, таким образом, с осознанием своей смерти, своей отрешенностью
и силой своих решений воин размечает свою жизнь стратегическим
образом. Знание о своей смерти ведет его и делает его отрешенным
и молчаливо страждущим; сила его окончательных решений делает
его способным выбирать без сожалений, и то, что он выбирает,
стратегически всегда самое лучшее; и поэтому он выполняет
все со вкусом и страстной эффективностью.
Когда человек ведет себя таким образом, то можно справедливо
сказать, что он воин и что он достиг терпения!
Дон Хуан спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь сказать,
и я заметил, что задача, которую он описал, отнимает всю
жизнь. Он сказал, что я слишком много протестовал ему, и
он знал, что я вел вебя или, по крайней мере, старался вести
себя, на языке воина в моей повседневной жизни.
- У тебя достаточно хорошие когти, - сказал он, смеясь.
- Показывай их мне время от времени. Это хорошая практика.
Я сделал жест наподобие когтей и зарычал, и он засмеялся.
Затем он откашлялся и продолжал:
- Когда воин достиг терпения, то он на пути к своей воле.
Он знает, как ждать. Его смерть сидит рядом с ним на его
циновке, они друзья. Его смерть загадочным образом советует
ему, как выбирать, как жить стратегически. И воин ждет!
Я бы сказал, что воин учится без всякой спешки, потому что
он знает, что он ждет свою волю; и однажды он добьется успеха
в выполнении чего-либо, что обычно совершенно невозможно
выполнить. Он может даже не заметить своего необычного поступка.
Но по мере того, как он продолжает совершать необычные поступки,
или по мере того, как необычные вещи продолжают случаться
с ним, он начинает осознавать, что проявляется какого-то
рода сила. Сила, которая исходит из его тела, по мере того,
как он продвигается по пути знания. Сначала она подобна
зуду в животе, или теплому месту, которое нельзя успокоить;
затем это становится болью, большим неудобством. Иногда
боль и неудобство так велики, что у воина бывают конвульсии
в течение месяцев; и, чем сильнее конвульсии, тем лучше
для него. Отличной воле всегда предшествует сильная боль.
Когда конвульсии исчезают, воин замечает, что у него появилось
странное чувство относительно вещей. Он замечает, что он
может, фактически, трогать все, что он хочет, тем чувством,
которое исходит из его тела, из точки, находящей прямо под
или прямо над пупком. Это чувство
- есть воля, и когда он способен схватываться им, то можно
справедливо сказать, что воин - маг и что он достиг воли.
Дон Хуан остановился и, казалось, ждал моих замечаний или
вопросов. Мне нечего было сказать. Я был слишком занят мыслью,
что маг должен испытывать боль и конвульсии, но мне было
неудобно спрашивать его, должен ли я также проходить через
это. Наконец, после долгого молчания я спросил его, и он
рассмеялся, как будто он ждал моего вопроса. Он сказал,
что боль не была абсолютно необходима, он, например, никогда
не имел ее, и воля просто пришла к нему.
- Однажды я был в горах, - сказал он, - и я наткнулся на
пуму, самку; она была большая и голодная. Я побежал, и она
побежала за мной. Я влез на скалу, и она остановилась в
нескольких футах, готовая к нападению. Я бросал камнями
в нее. Она зарычала и собиралась атаковать меня. И тогда
моя воля полностью вышла, и я остановил ее волей до того,
как она прыгнула на меня. Я поласкал ее своей волей. Я действительно
потрогал ее соски ею. Она посмотрела на меня сонными глазами
и легла, а я побежал, как сукин сын, до того, как она оправилась.
Дон Хуан сделал очень комичный жест, чтобы изобразить человека,
которому дорога жизнь, бегущего и придерживающего свою шляпу.
Я сказал ему, что мне неловко думать, что меня ожидают только
самки горных львов или конвульсии, если я хотел волю.
- Мой бенефактор был магом с большими силами, - продолжал
он. - Он был воин до мозга костей. Его воля была, действительно,
его самым чудесным достижением. Но человек может пойти еще
дальше этого - человек может научиться _в_и_д_е_т_ь_. После
того, как он научится _в_и_д_е_т_ь_, ему не нужно будет
жить, как воину или быть магом. Научившись _в_и_д_е_т_ь_,
человек становится всем благодаря тому, что он становится
ничем. Он, так сказать, исчезает, и, тем не менее, он здесь.
Я бы сказал, что это то время, когда человек может быть
всем или получить все, что он пожелает. Но он ничего не
желает, и вместо того, чтобы играть окружающими его людьми,
как игрушками, он встречается с ними в центре их глупости.
Единственная разница между ними состоит в том, что человек,
который _в_и_д_и_т_, контролирует свою глупость, в то время,
как окружающие его люди этого не могут. Человек, который
_в_и_д_и_т_, не имеет больше активного интереса в окружающих
его людях. _В_и_д_е_н_и_е_ уже отрешило его абсолютно от
всего, что он знал прежде.
- Одна лишь мысль о существе, отрешенном от всего, что я
знаю, вгоняет меня в дрожь.
- Ты должно быть шутишь! Вещь, которая вгоняет тебя в дрожь,
- это не иметь ничего, на что можно было бы смотреть впереди,
а только всю свою жизнь делать то же самое, что ты делал
раньше. Подумай о человеке, который из года в год сеет зерно,
до тех пор, пока он не становится слишком старым и усталым,
чтобы подняться; поэтому он валяется, как старая собака.
Его мысли и чувства - лучшее в нем - ползут бесцельно к
единственной вещи, которую он когда-либо делал, - сеять
зерно. Для меня это самая пугающая трата.
Мы - люди, и наша судьба - это учиться и быть вовлекаемыми
в неощутимые новые миры.
- Действительно ли есть какие-нибудь новые миры для нас?
- спросил я полушутливо.
Мы не исчерпали ничего, глупец, - сказал он повелительно,
- в_и_д_е_н_и_е это не для мелочных людей. Настраивай свой
дух теперь, стань воином, учись _в_и_д_е_т_ь_; и тогда ты
узнаешь, что нет конца новым мирам для нашего восприятия.
|
